12.12: Хлоя снабдила меня бейджиком с моей фотографией – где Дэвид ее откопал, даже не знаю, я лично такую не помню – для беспрепятственного входа в здание и обслуживания в общественной столовой. После этого Хлою позвали с собой девушки, коллеги, такие же секретарши, пробегавшие стайкой по коридору. Наверное, они направлялись в офисный ресторан, расположенный на втором этаже башни. Хлоя удалилась, оставив меня одну.

12.22. Вот уже пять минут, восседая за письменным столом в своем кабинете, я играла с телефонной трубкой огненно-красного цвета – единственный, кстати, предмет декора в обозримом пространстве – в напрасной надежде, что меня пригласят на обед. Как бы мне ни хотелось, но я не стала звонить Дэвиду, чтобы не нарваться на отказ. Что до Луи, незримо присутствующего, то об этом не могло быть и речи.

12.45… Мое терпение лопнуло, и я набрала номер Сони. К счастью, она тут же ответила.

Спустя двадцать минут мы потягивали через соломинку слишком сладкий, даже приторный «Монако» на террасе соседнего кафетерия, в Сен-Мало. Ковыряя вилкой стандартный салат, мы вернулись к нашим обычным доверительным разговорам – спасительная гавань в новом, изменившемся, почти враждебном для меня мире.

– Скажи-ка, ведь оно тебе здорово врезается в палец, – воскликнула подружка, обратив внимание на мое обручальное кольцо. – Уверена, что тебе удастся его снять перед свадьбой и легко надеть во время церемонии?

– Да, смотри сама…

Я с большим трудом освободилась от розового золотого ободочка, на пальце остался след. Соня машинально протянула руку и взяла у меня кольцо, чтобы рассмотреть его поближе.

Ее глаза блестели от нескрываемого восхищения.

– Слушай, а тебе не приходило в голову расширить его?

– Кольцо отдавали подогнать под мой размер.

– Смотри в оба, не переборщи. Это такой материал, который не растягивается до бесконечности. Оно красивое, но такое хрупкое.

О чем Соня говорит? Только о кольце?

Подруга долго рассматривала драгоценность со всех сторон, не проронив ни слова, просто наслаждаясь старинной работой и восхищаясь мастерством ювелира, возможно, мечтая о чем-то своем, девичьем. Потом поднесла кольцо близко к глазам и спросила:

– Так ты говоришь, кому оно раньше принадлежало?

– Гортензии, матери Дэвида, а до этого – ее матери, но я не знаю ее имени. Хорошо, что мне удалось его снять. Арман должен завтра отнести его ювелиру, чтобы добавить наши имена и дату свадьбы.

Соня склонила голову к кольцу, прищурилась и задумалась.

– Хм… А в каком году поженились родители Дэвида?

– Понятия не имею. Судя по возрасту Дэвида и его брата, можно предположить, где-то в середине или в конце шестидесятых. А что?

– Просто в таком случае… твой распрекрасный будущий супруг – плод воображаемой любви, а его родители – привидения.

– Что ты плетешь?

Совершенно серьезно, безо всякой усмешки, что с ней случалось нечасто, Соня протянула мне кольцо, привлекая внимание к внутренней стороне, где были еле заметны какие-то полустертые цифры.

– Сама посмотри!

– Я не вижу…

– Поверни его так, чтобы свет падал на внутреннюю поверхность, поверти и посмотри еще раз. Заметила? Местами просвечивают цифирки, дату рассмотреть невозможно, а год виден ясно: 1988.

Она была права. Соня, моя верная подруга, немного с приветом, охочая до мужчин и любительница сексигрушек, смогла докопаться до истины, всего лишь раз взглянув на обратную сторону кольца, которое я, наивная дуреха, вот уже несколько дней носила, не снимая.

– Да, ты права, – вздохнула я. – Странно, что я сама раньше этого не заметила.

Похоже, цифры намеренно пытались стереть, но под определенным углом зрения все-таки можно было разобрать год. Стоило чуть повернуть украшение вправо или влево, как цифры исчезали. Если смотреть на внутреннюю поверхность кольца под прямым углом, то их и вовсе можно было не заметить, кольцо ревниво охраняло свой секрет ото всех, в том числе от меня.

Я потеряла дар речи.

– Сколько было в 88-м твоему прекрасному принцу?

– Девятнадцать лет, – прошептала я безжизненным голосом.

«Они обручились и вскоре поженились. Очень быстро, через несколько недель после знакомства», как и сказал мне когда-то Луи. Значит, год первой женитьбы Дэвида – 1988-й, что ясно давали понять загадочные цифры. Жестокая правда открылась перед моими глазами. Почему тогда Луи представил мне эту историю, единственно правдивую в его байках о брате, в виде глупой шутки? Почему он не сказал всю правду? Странно… Он чего-то боялся? Или кого-то? Но кого?

– Ну ладно! Ты должна сказать своему жениху, что не слишком умно дарить в качестве обручального кольца вещицу с блошиного рынка, а тем более представлять дело так, будто это – семейная драгоценность.

– Я скажу…

Нужно срочно переменить тему, нельзя раскисать перед ней. Чтобы взять себя в руки, я заставила себя изобразить улыбку и без всякой связи с предыдущим разговором спросила:

– А как Ребекка? Есть от нее новости?

– Нет. Она опять недоступна по телефону. Меня это беспокоит. Я опять без гроша, и у меня долг за комнату. Если она не подбросит мне работенку, не знаю даже, где буду ночевать через месяц.

– Если придется совсем худо, можешь пожить в моей комнате у мамы, – предложила я на всякий случай.

– Спасибо, подружка, но, сама понимаешь, сейчас там не слишком весело, у твоей мамы.

Она смущенно улыбнулась, извиняясь за бестактное замечание.

– А ты ходила к нам в агентство? – спросила я.

– Ходила, да что толку! Ребекка испарилась. Понятия не имею, как она умудряется вести свой бизнес. Так не разбогатеешь, уж точно. Слава богу, что тебя это уже не касается…


Это прозвучало не как упрек, а как ностальгия по тому времени, слишком скоротечному, на ее взгляд, когда нас связывали одно общее тайное дело и странное совпадение судеб. Соня хотела, чтобы мы всю жизнь были вместе, как две сестры, и никогда не расставались. Появление Дэвида положило конец ее юношеской мечте.

Я-то всегда знала, что Соня будет частью моей жизни. Но, когда мы вскоре целовались перед расставанием у подножия башни Барле, смешавшись с толпой служащих, возвращавшихся с обеда, это выглядело как прощание навек.

В лифте я ощутила напряженную тишину и увидела несколько знакомых мне с утра лиц, выражавших вежливое смущение. Никто не осмелился спросить, все ли у меня нормально и хорошо ли я отобедала в одиночестве. Синдром первого рабочего дня во всей своей прелести. Но что я могла об этом знать по-настоящему?

То ли просто от нервного перевозбуждения, то ли под влиянием сделанного Соней открытия я вышла из кабинки лифта, покорно следуя за толпой служащих. Только дойдя до середины широкого коридора, я заметила, что оказалась не на том этаже. Здесь находились некоторые студии и службы телекомпании BTV. Перегородки отделов тут тоже оказались стеклянными, но в помещениях не было окон, и потому отсутствие дневного света лишало коридор необыкновенной прозрачности и объема, как на вершине башни Барле. Я заметила справа, в тесном закутке между двумя соседними отделами, два силуэта и, несмотря на полумрак, сразу узнала этих людей. Они не могли меня видеть с той стороны, откуда я шла, а я, испугавшись, что могу выдать невольным движением свое присутствие, затаилась. Я стояла в укрытии, сдерживая дыхание, ни жива ни мертва, с ужасом представляя себе, что они могут вдруг выйти оттуда и тогда мы столкнемся нос к носу.

Дэвид показался мне очень спокойным, уверенным в себе, вполне владеющим своим голосом и эмоциями. Но вот его собеседница, напротив, выглядела весьма возбужденной. Она без конца нервно поправляла свои волосы, дрожащей рукой одергивала блузку, скорее болезненно, чем грациозно. На таком расстоянии трудно было утверждать на все сто, но я могла бы поклясться, что ее грудь вздымается выше и чаще, чем всегда. Может быть, красавица блондинка рыдала?

В любом случае, она не произносила ни слова, внимательно слушая своего патрона. Он, если не ошибаюсь, пытался ее образумить или утешить, потому что сначала держал девушку за руку, потом положил руку ей на плечо.

Вдруг Алиса очнулась от скорбного оцепенения и бросилась ему на грудь, рассчитывая на объятия, но Дэвид сдержал этот порыв. Для меня следующее мгновение длилось вечность, я была в смятении, с трудом сдерживая гнев, но он, к моей радости, мягко отстранил ее от себя, с аристократической галантностью, свойственной только ему.

«В самом деле, ты уверен в себе… так ты предпочитаешь ее?»

Когда я в детстве наблюдала из-за полуоткрытой двери, как мама смотрит телевизор в гостиной, слов мне было не разобрать, но я их придумывала, чтобы дополнить избитый сюжет: картинку заплаканной девушки в объятиях молодого человека.

Так и тут: «Да, я выбрал ее. Мне очень жаль…», мог бы ответить Дэвид.

Но в любом случае, что бы он ни сказал на самом деле, эти слова в тот же момент уничтожили прекрасную блондинку. Пав духом, побежденная его превосходством, Алиса повернулась, склонив низко голову, и пошла прочь, скрывшись за маленькой дверкой, невидимой на фоне декораций, за кулисами соседней студии.

Я гордилась им. Дэвиду удалось развеять ее напрасные надежды и при этом не стать суровым или беспричинно жестоким. Он действовал как настоящий начальник, строгий, но справедливый, стоящий на страже интересов коллектива, но при этом внимательный к личным переживаниям каждого его члена в отдельности. Он поставил Алису на место, но я не сомневалась, что со дня на день могут появиться и другие соперницы, либо здесь, в укромном уголке, либо где-нибудь еще в бесконечных коридорах студии, где я не смогу быть в тот момент рядом. Однако проявленная им на моих глазах стойкость закрыла дверь с его стороны к старым соблазнам, но открыла ее для моих обязательств перед ним.

Я не случайно ошиблась этажом, как теперь мне это стало ясно. Мне было необходимо приобрести веру в Дэвида, убедиться в том, что его любовь ко мне заключается не только и даже не столько в его сногсшибательных подарках и воплощается не в словах, а в поступках. Короткая немая сцена, невольным свидетелем которой я стала, дала мне возможность удостовериться в этом. Отныне какая мне разница, был ли Дэвид прежде женат на Авроре, а хоть бы даже и на Алисе. Но выбрал-то он меня! Именно меня, несмотря ни на что. И ни на кого.

18

Изоляция: Состояние или обстановка изолированного человека (см. Изолировать) или того, кого изолируют.

Изолировать: удалять кого-либо из общества других людей.


Словарь Ля Русс дал мне четкие определения, но для моего подавленного настроения они не подходили. Заточенная в своем министерском кабинете, я долго смотрела на небо и наблюдала за облаками, за погодой во всех ее метеорологических проявлениях, а также изучала словарь, подложенный чьей-то заботливой рукой мне на стол во время обеденного перерыва. Я также еще раз внимательно изучила записи, сделанные во время беседы с Альбаной, и еще больше убедилась в том, насколько мало я приспособлена к этой деятельности, что умножило мое чувство неполноценности. Дэвид сделал мне потрясающий подарок, но в результате, как в беспощадном зеркале, я увидела нелицеприятное для себя отражение своих недостатков, которые мама, кстати, всегда хотела исправить.

Должно быть, я задремала ненадолго, потому что, когда неожиданно появилась Хлоя, ее глаза округлились от негодования, а я, очнувшись, какое-то время пребывала в оцепенении, пока не пришла в себя.

– Что с вами? – возмутилась она.

– Все в порядке…

– Но вас уже ждут… В зале для совещаний, номер три. В четырнадцать тридцать…

Хлою, без сомнения, покоробил тот факт, что с самого первого дня я стала нарушать предусмотренный ею график, но она и виду не подала. Она даже проявила великодушие и не стала мне ставить на вид количество минут, за которые меня следовало упрекнуть. Хлоя ограничилась тем, что кивнула на дверь, словно я могла перепутать и пойти не туда, куда надо, а в коридоре торопливое цоканье ее каблучков по мраморному полу указывало на то, что я должна следовать за ней, и как можно быстрее.

Даже не знаю, что я заметила в первую очередь. Его силуэт? Его улыбку? Или отголосок лаванды в духах, запах которых просачивался далеко за пределы комнаты, где он сидел? Этот аромат ненавязчиво предлагал мне присоединиться к нему.

Рядом с ним находились еще трое, но я узнала только Люка Доре по его седой гриве и характерному выражению лица, как у мудрого визиря. Луи говорил много, громко, чувствуя себя хозяином положения. Но видеть его в этой компании было непривычно, даже, на мой взгляд, он казался здесь неуместным. Не только в связи с тем, что я знала о нем, и не в свете обстоятельств, при которых мы встречались раньше. Его чересчур уверенный тон и напускная говорливость свидетельствовали об одном: он не чувствовал себя здесь в родной стихии. Он играл роль. Надо признать, что Луи с ней вполне справлялся, но все равно это была комедия, в которой он не был самим собой. Я не сомневалась, он презирал своих собеседников.