То, что он все снимал на видео, меня вовсе не удивило. Какое-нибудь простенькое приспособление типа скрытой за стеной или потолочной панелью видеокамеры.

Не пойму почему, но мне казалось, что вчера я развлекала себя эротическими забавами без какого-либо музыкального сопровождения. Разве что стоны и хриплое дыхание парочки актеров на экране служили соответствующим аккомпанементом, лучшей фонограммы для подобного занятия трудно себе представить…

– Подобрать хорошую музыку для занятий любовью не так-то просто, – продолжил он вещать откуда-то из-за кулис. – Некоторые посвящают этому всю жизнь. Я сам уже многие годы этим занимаюсь и далеко не всегда могу утверждать, что нашел наконец идеальную партитуру.

Мне стало совершенно ясно: если я хочу заставить Луи говорить, есть только один способ завлечь его на свою территорию, а для этого придется первое время играть по его правилам. Лишь в том случае, возможно, удастся повлиять на старшего Барле и заставить приоткрыть завесу тайны над его прошлым, и тогда, если повезет, мне достанутся хотя бы крохи правды, какими бы мизерными и обрывочными они ни были.

– А, по-вашему, какой она должна быть? Какая музыка, на ваш вкус, достойна считаться сексуальной? Любопытно…

Мой неожиданный интерес к теме, похоже, озадачил его, так как ответил он не сразу, но, тем не менее, сказал так:

– Медленный темп. Достаточно монотонный. Почти механический. Для большинства из нас повторение однообразных движений в одном и том же ритме, стимуляция одних и тех же зон приводит к блаженству. Выбранная музыка должна отражать эту регулярность и поощрять упорное желание доставить другому удовольствие.

– Хорошо! Мне бы хотелось поверить вам на слово, но приведите примеры! Не сомневаюсь, у вас их много.

– О! Для этого не обязательно быть меломаном. Некоторые образцы популярных классических произведений из нашего музыкального наследия почти открыто воспевают половой акт, если обращать внимание особенно на их темп. «Болеро» Равеля, к примеру, с его нарастающим крещендо и бурным извержением в финале – яркий тому пример.

Приведенный музыкальный фрагмент как гимн сексуальности говорил сам за себя.

– Есть и другие? – я продолжала любопытствовать. – Что-нибудь, что вы могли бы продемонстрировать прямо сейчас, здесь…

– Даже не знаю…

– Что-нибудь такое, что могло бы мне подойти, – провоцировала я. – Что-то в моем духе.

То, что я таким образом поставила его в затруднительное положение, не позволило мне одержать верх, но, по крайней мере, сравняло наши силы. Я почувствовала, что стала для него достойным партнером в игре, и мысль об этом переполнила меня радостью. Мне стало легче дышать.

До сих пор я не обращала особого внимания на постель, что странно само по себе, так как внушительное и массивное сооружение занимало в комнате видное место. Ее изголовье и ножки, искусно сделанные из резного дерева, включали мотивы с ангелочками, танцующими с лирами или арфами в руках.

Я заметила маску, небрежно брошенную поверх покрывала. Она не походила на белую простенькую модель, в которой вчера я видела двоих, занимающихся сексом перед камерой. Я бы сказала, что ее скорее можно было сравнить с венецианской карнавальной маской. Я вспомнила сюжет одного из немногих эротических фильмов, которые видела за свою жизнь под удобным предлогом расширения культурного кругозора: «Eyes wide shut» Стэнли Кубрика. Один из редких фильмов, кстати, входящий в пантеон кинематографических шедевров, который при определенном подборе кадров, доступных только моему воображению, был способен привести меня в возбужденное состояние. Перед мысленным взором мелькнул, как вспышка, кадр, где прекрасная обнаженная женщина в туфлях на высоченной шпильке, как у меня сегодня, лежит в тесной ячейке холодного морга, а Том Круз смотрит на нее ошеломленным взглядом, готовый прильнуть к посиневшим губам в последнем вечном поцелуе.

– Ну, вот, к примеру… – наконец отозвался Луи, занятый все это время, как я догадалась, выбором подходящего фрагмента.

Оглушительный грохот наполнил комнату одуряющим ритмом, и я содрогнулась от буйства ударной композиции, гулкое эхо которой отдавалось глубоко внутри живота: я знала эту группу, мне всегда нравились эти неистовые ребята…

– Карма Кома, – объявила я в свою очередь, – Массив Атак.

– Я смотрю, вы хорошо знаете классиков. Что само по себе удивительно для людей вашего возраста. Вам ведь было всего лет девять-десять, когда вышел этот альбом.

– Так это же здорово! Разве нет? Принадлежать к поколению, при котором они обрели известность.

Его выбор объяснялся не только отвязным ритмом. Текст этой песни содержал смысл, своего рода подтекст, который Луи не посмел выразить сам. Оглушающий звук в формате 3D и голос солиста легендарной группы из Бристоля вклинились в молчаливый диалог, давно установившийся между ним и мной:

You sure you to be with me

I’ve nothing to give?[13]

Между двумя куплетами заунывный звук флейты протяжно повторял монотонную музыкальную фразу. Под плавный ритм мои бедра непроизвольно пришли в движение в такт с музыкой, и я, сама не отдавая себе отчета, принялась раскачиваться из стороны в сторону, как многие делают на концертах рок-музыкантов. Вот в чем смысл этой и ей подобных композиций – ввести в транс. Разве не в том смысл и сексуальных отношений?

Но я не имела права расслабляться, чтобы в очередной раз не попасться в его хитроумно расставленные сети разврата и сексуальных извращений, хотя очевидно, что все эти ухищрения предназначались исключительно для меня. Я должна была взять себя в руки и вернуться к теме, которая привела меня сюда:

– А сколько лет сейчас могло быть Авроре?

– При чем здесь она? – сухо ответил он вопросом на вопрос, явно заняв оборонительную позицию.

– А Дэвид говорит, что именно вы были без ума от нее.

– Ерунда! Он ведь на ней женился, а не я. Это Дэвид…

Луи вдруг замолчал, словно его сознание разделилось надвое: одна половина была готова к откровенности, другая запрещала ей это делать.

– …Дэвид превратил свою жизнь в ад ради нее, – договорил он.

По крайней мере, Луи подтвердил тем самым, что его первый рассказ, где мой возлюбленный принес себя в жертву ради Авроры, был ближе к правде. А дальнейшее запирательство старшего Барле и нежелание обсуждать эту тему доказывали, что он играет со мной.

– Но вы… Вы ведь тоже любили ее, не так ли?

Ответа не последовало, но он сделал музыку громче. Настолько, что аккорды, впиваясь в стены, стали, казалось, дополнительным элементом интерьера, комната словно бы расширилась, потолок, стены и мебель сотрясались и дергались, как живые.

– Хорошо было бы задать этот вопрос тому Луи, пятнадцать-двадцать лет назад, – выкрутился он. – А сейчас я уже не тот, что я могу помнить?

Я ничего не слышала, кроме оглушающей музыки, которая становилась все громче, но я могла бы поклясться: в комнате что-то происходило, вокруг меня что-то двигалось. За спиной что-то шевелилось, однако стоило мне обернуться, как тут же все затихало. Я застыла на какое-то время, пытаясь понять, что происходит, потом подошла к глухой стене напротив кровати и обратила внимание на почти незаметное изменение ее поверхности, хотя, в чем оно заключалось, сразу не увидела. И только когда на стенах по всему периметру комнаты обнаружились маленькие отверстия, я поняла, что случилось: по меньшей мере два десятка смотровых глазков, потайных окошечек, замаскированных на деревянной обшивке, открылись, и за каждым был живой глаз, внимательно наблюдавший за тем, что творится в комнате.

– Снимайте одежду, Эль.

– Не думаете же вы, что я…

– Они вас уже ждут, – сухо прервал он меня.

В меня впились два десятка глаз, став подтверждением этих слов. Я вспомнила: «Ты ему отдашься под бесстыдными взглядами» – таким было предписание на сегодняшний вечер. Так вот что доставляет ему радость? Неужели он может кончить на расстоянии, дистанционно, так сказать? Даже не прикоснувшись к той, которую вожделеет?

Может статься, между Дэвидом и Луи заключено соглашение: то, что принадлежит одному, другой не имеет права трогать. Дэвид всегда был главным действующим лицом, пусть неловким и несовершенным, а Луи – ему вечно доставалась роль зрителя. Безобидный наблюдатель, мучимый потаенным желанием и эфемерной страстью. Сублимированное сексуальное влечение раздирало его плоть, пожирало ее изнутри. Не стала ли Аврора жертвой их сговора? А я? Возможно ли, что Дэвид знал о том, какую страшную игру затеял старший брат с его невестой, избрав в качестве орудия пытки случайные встречи и свидания по принуждению?


Правдивая история: когда наступала весна, мама сушила наше нижнее белье на улице, натянув веревку под навесом перед домом. Мне исполнилось лет пятнадцать-шестнадцать к тому времени, и мои формы уже приобрели вполне зрелые очертания. На веревке бесстыдно болтались на ветру мои панталоны и лифчики, но иногда они почему-то бесследно исчезали. Поначалу мы всю вину валили на «ветер-шалунишку» (как пел в свое время Брассенс), который похищал белье, принадлежавшее юной расцветающей девушке, и не трогал вещи зрелой женщины. Когда в очередной раз разборчивый порыв ветра прихватил мои трусики с кружавчиками, мы решили выследить воришку, наблюдая из окна в гостиной за веревкой с развешанными на ней ценными предметами женского туалета. Месяц прошел, прежде чем я разгадала загадку таинственных краж: я обнаружила, что наш сосед слева, одинокий старикан, разменявший уже шестой десяток, через окошечко своей ванной совершает кражу, подцепив на крючок длинной удочки легкую добычу, которая просто срывалась с прищепки для белья. Он быстро-быстро вертел катушку спиннинга и втаскивал ее к себе. Я даже подсмотрела, как старый развратник подносил мои трусики к носу и вдыхал аромат свежевыстиранного белья, довольный сам собой. В тот день мне было так стыдно, я чувствовала себя испачканной, поруганной, словно этот распутник прилип своим мерзким носом к моей киске, тогда еще девственной. Эта гнусная сцена возникала у меня перед глазами всякий раз, когда в последующие месяцы я предавалась ласкам сама с собой, будоража воображение. Достигнув желаемого эффекта, я прикладывала к влажной вагине свои трусики, чтобы промокнуть их, как будто для того, чтобы потом предложить его вниманию то, что он уже никогда не понюхает. Такая молодая и уже такая испорченная, даже трудно представить…

(Рукописные заметки от 10/06/2009, написано моей рукой.)


Между тем в интерьере комнаты произошло следующее удивительное изменение: под каждым потайным глазком образовалось еще одно отверстие, отбросив небольшой трап, не столько длинный, сколько широкий, как раз чтобы можно было просунуть руку, и оттуда потянулось сразу несколько рук: они охотились за мной.

– Вы видите, как они жаждут вас! Нет на свете ни одного мужчины, который бы не хотел обладать вами.

Похоже, Луи запустил музыкальный фрагмент сначала, навязчивая мелодия путала мои мысли. Он хотел выбить из меня сомнения, сломить сознание, подчинить тело с помощью любого средства, способного ослабить сопротивление, сделать меня покорной, безвольной, чтобы потом снять кожуру, как со спелого фрукта, и пробудить во мне желание.

– Вы прекрасны. Покажите нам это.

Я смотрела на протянутые ко мне пальцы со смешанным чувством страха и безумного возбуждения. Бродя из одного конца комнаты в другой, я была почти готова позволить им дотронуться до меня. Луи решил сыграть на этом и вкрадчиво, но настойчиво дал команду, вмиг рассеяв остатки моих сомнений:

– Докажите это самой себе!

Как марионетка, которую кто-то дергает за нужные ниточки, механическими неосознанными движениями я стала медленно снимать с себя одежду. Каждый жест мне давался с трудом. Продолжая внутренне противиться, но понимая, что борьба уже проиграна, я снимала одну за другой очередную деталь туалета, и она падала на пол, присоединяясь к другим. Наконец, я сняла трусики, и на мне, как единственное прикрытие наготы, осталось лишь ожерелье с изумрудами и бриллиантами. Обволакивающий голос Луи, становясь все громче, повелевал:

– Наденьте маску.

Эта сцена отчасти повторяла мою первую капитуляцию, два дня назад, здесь же, только двумя этажами выше, когда он заставил меня обнажиться перед зеркалами.

– Не бойтесь… Они вас не запятнают, не сделают больно. Они снимут покров… подействуют как откровение.

В конце концов я рискнула приблизиться к этим чужим, торчащим из стены рукам, которые стали трогать меня. Каждый раз, когда я чувствовала их пальцы на своей коже, я ощущала, что эта часть моего тела начинает жить собственной жизнью, независимо от меня, приобретая объем и структуру, ранее ей не свойственную. Я никогда раньше не подозревала, что у меня такие упругие ягодицы, такой круглый животик, такая плавная линия бедер. Незнакомая ладонь гладила мои груди, и я с удивлением обнаружила, что они стали тяжелые, необыкновенно красивые.