– Твое платье!

– Мое платье?

Я, как и полагается, изобразила удивленную улыбку.

– Ну, если честно… Это свадебное платье мамы. Оно мне недавно бросилось в глаза, и я был поражен, насколько ваши размеры совпадают! У нее в молодости была точно такая фигура! Пришлось кое-что переделать, но это – пустяки, и – вот оно!

Как бы не вцепиться ему в глотку. И удержаться от вопроса, не повторило ли это платье судьбу кольца, которое Дэвид мне подарил: оно принадлежало, как оказалось, не только его матери, но и той, другой. Его первой жене. Той, что умерла.

– Но, милый, – ворковала я, не подая виду, – знаешь правило? Ты не должен видеть свадебное платье до назначенного дня.

– А кто сказал, что я его видел?

На лице Дэвида изобразилось гордое победоносное выражение, привычное для него с юношеских лет, когда он выигрывал у своего соперника партию в теннис.

– А как же? Я подумала, что иначе и быть не могло.

– Ты неправильно подумала, мадам Барле. С тех пор как я взял его в руки, оно не покидало непрозрачный чехол. Никто его не видел, за исключением портнихи, разумеется, но я не стоял у нее за спиной и не подглядывал!

– А свадьба родителей? Ты ведь видел их фото?

– Они пожелтели от старости, на них ничего нельзя разобрать…

Дэвид так умилительно, так трогательно смотрел на меня! Могла ли я отвергнуть столь искренний и щедрый дар, сделанный от души во имя примирения? Мои сомнения, если они и были, исчезли в тот же миг, как только я достала платье из чехла.

Взяв с Дэвида слово не подглядывать, я закрылась в столовой, чтобы рассмотреть платье. Никогда я не видела ничего подобного – изумительное с точки зрения и фасона, и тонкости швейной работы.

– Оно… Оно просто сказочное!

– Это от Скьяпарелли, – крикнул Дэвид из соседней комнаты. – Эльза Скьяпарелли в те годы была уже в солидном возрасте, но сделала эскиз платья специально по маминому заказу. Это уникальная вещь, ты же видишь!

Именно – уникальная. Это определение подходило как нельзя лучше к роскошному образцу швейного искусства, в котором ни единая деталь отделки, ни малейшее украшение, ни, тем более, общий внешний вид не выдавали почтенного возраста. В отличие, между прочим, от современных свадебных нарядов, словно сшитых из занавесок, в большинстве своем состоящих из нагромождения складочек и пышных бантов из жесткого тюля и колючего газа, присыпанных вышитым узором и отвратительно воздушных.

Я была просто в восторге! Хватило бы двух слов, чтобы выразить мои чувства, и я тихо сказала:

– Настоящее платье,… Самое настоящее…

– Что ты там говоришь?

– Я говорю, что сейчас его примерю.

– Конечно, дорогая! Примерь! Я для этого и принес. Вдруг надо еще кое-что подправить.

Но в этом не было необходимости. Я почти не ощущала прикосновения тончайшего шелка жемчужного цвета на коже. Модель удивительным образом нежно облегала бедра, талию, грудь и даже попку, на мой взгляд, слишком полную, обычно она с трудом влезала в готовую одежду… Каждая деталь моего тела нашла свое место и идеальным образом совпала с фасоном платья, словно я была не я, а творение талантливого скульптора. Мой торс вписался в лиф как родной, простой V-образный вырез облегал грудь и в меру подчеркивал плавность линий, зауженная талия затем расширялась к бедрам, и ниже платье спускалось колоколом в три яруса до пола, самую чуточку приподнимаясь над мысочками, чтобы ступать спокойно и вальсировать, не боясь зацепить подол. Две половинки каждого яруса, встречаясь впереди, были украшены в месте соединения розочкой, в сердцевине которой виднелись маленькие бриллианты, как тычинки в цветке, что придавало всему ансамблю шик и блеск.

– Ну как?

– Просто потрясающе!

Словно неведомый кавалер пригласил меня на вальс, и я закружилась в танце, оказавшись, в конце концов, перед большим зеркалом в столовой. Вроде я знала ту женщину, чье отражение мне улыбалось, но в то же время чудилось, будто я вижу другую. Я была абсолютно уверена, что за последние недели ни потеряла, ни набрала ни грамма веса, но что-то в Эль, то есть во мне, кардинально изменилось. Я расцвела и похорошела. Даже цвет лица стал ровнее и ярче. Веснушки, рассыпанные по всему лицу, что никогда мне особо не нравилось, вдруг показались мне очень кстати, более того, они украшали лицо, делая его очаровательным и женственным. Две-три из них, примостившись на губе, расцвели, как бутончики на теплой и влажной земле.

Значит, все – правда: сладострастные, пылкие взгляды действительно способствуют нашему совершенствованию, воодушевляют, придают лоск достоинствам, всему, что есть в нас прекрасного. Вчерашние мои анонимные зрители своим восхищением и вожделением разрушили прилепившуюся ко мне подростковую оболочку, в которой спала моя женская сущность. Я сбросила в «Отеле де Шарм» старую кожу и вышла обновленная, отныне согласившись с тем, что могу восхищать и быть желанной. Больше эта мысль не казалась мне дикой и неуместной.

Хорошо, что я не забыла закрыть дверь в столовую на замок, пока примеряла платье, ведь Дэвид в соседней комнате сгорал от нетерпения. И вот я решила, что настал подходящий момент, чтобы сбросить маску послушания и покорности.

– Скажи мне честно: она, по крайней мере, никогда не надевала это платье?

– Кто? О ком ты говоришь? – спросил он раздраженно.

Я продолжала настаивать самым вкрадчивым и ласковым голосом, какой только могла изобразить:

– Аврора… Она его не надевала?

– Нет! Как ей это могло прийти в голову?

Он говорил неправду. Я почувствовала это по легкому беспокойству и неуверенности в голосе. Он попытался сменить тему, но слишком резко, как бы желая скорей стряхнуть с дерева испорченный плод.

– Мне можно войти?

– Нет… По крайней мере, до тех пор, пока ты не ответишь на мои вопросы.

– Эль, – взмолился он жалобно. – Я уже рассказал тебе обо всем, что там было: банальный любовный треугольник. Луи любит Аврору, которая любит Дэвида… который ее не любит. Все, точка. К этому больше нечего добавить.

Я притворилась, что поверила его выдумке, хотя ни минуты не сомневалась, что он врет. Помолчав, я вернулась к важному для меня расследованию:

– Скажи, а почему Аврора впала в депрессию?

– Это была не депрессия. Она уже была больна, когда мы с Луи с ней познакомились.

– Тогда почему Аврора бросилась в бушующее море, если не с горя?

– Не знаю. Никто не знает, что там на самом деле произошло. Даже Луи. Хотя он первым оказался на берегу в ту ночь.

– Он хотел ее спасти?

Луи рассказывал мне другое. Именно Дэвиду он отвел роль отважного рыцаря, бросившегося за Авророй в бушующие волны. Но зачем?

– Да, именно так. Но он ничего не смог сделать. Кроме того, еще и сломал себе ногу в скалах. После этого Луи долго лечился, но первое время мы боялись, что он вообще не сможет ходить.

– Это – вся история?

– Да, – сразу согласился он, вновь обретя уверенность в голосе. – Если не считать формального расследования, полиция, в принципе, справилась довольно быстро.

– Почему «в принципе»? – не унималась я.

– Потому что Луи на допросах вел себя как-то странно, давал противоречивые показания.

– Но его ведь не задержали, правда?

– Нет… Полицейские пришли к выводу, что это был несчастный случай.

Я слышала его голос где-то совсем рядом, наверное, Дэвид подсматривал в замочную скважину и намеревался войти в комнату.

– А ты… что ты об этом думаешь?

Он не торопился с ответом, потом минуты через две произнес очень серьезно:

– Зная коварный характер Луи, скажу тебе, что мне приходили в голову иногда нехорошие мысли.

– Например?

– Так, разные глупости…

– Ты же знаешь, что, пока не ответишь, сюда не войдешь!

– Страшно подумать, но он мог столкнуть ее с обрыва, вот! – выпалил Дэвид на одном дыхании. – Они с Авророй знали эти места наизусть. По правде говоря, очень странно, что Аврора не смогла выбраться на берег сама, что бы там не случилось… Даже в плохую погоду.

– Ты думаешь, он способен на такое?

– Нет, я не знаю… Не думаю, что можно заранее предсказать, на что способен злобный человек в состоянии отчаяния.

В этом, по крайней мере, он был прав, но меня трудно ввести в заблуждение. В его версии я усмотрела пробелы и недомолвки: а что случилось с его рукой? Почему он молчит об этом?

Но я старалась осторожно обходить стороной тему, спровоцировавшую накануне вечером нашу размолвку. Он и так уже многое мне поведал об этой истории, наверное, больше, чем кому-либо.

Пока мы так разговаривали через дверь, я сняла платье, оставшись в одной комбинации, и осторожно упаковала его в чехол. Потом спросила:

– Ты казнишь себя за это? Да?

– Да… кажется, да. Но все осталось в прошлом, пора забыть…

Он силился убедить себя в этом. Хотел ли Дэвид запереть чувство вины и маячивший за спиной призрак под надгробной плитой забвения?

Он тихонько постучал и навалился на дверь с той стороны, но я уже открыла замок. Дэвид вошел и увидел меня, впрочем, не в первый раз, в нижнем белье…

…Хотя в этой комнате – впервые. Ее интерьер, оформленный под старину, в большей степени подходил для проведения долгих вечеров в разговорах у камина и не располагал к проявлению бурных чувств с жаркими объятиями и томными вздохами.

Дэвид вошел, и как-то так получилось, что он невольно прильнул ко мне. Я даже не успела понять, он сделал это, потому что нуждался в утешении или хотел просто сделать себе приятное. Дэвид обнял меня и стоял, не двигаясь, уткнувшись носом мне в шею. Можно было подумать, что обиженный ребенок прижался к маме в поисках утешения.

Я медленно провела рукой по его волосам, нежно обняла за шею. На мой взгляд, этот жест – скорее ободряющий, чем вызывающий сексуальное чувство, но он понял его как намек к продолжению. Дэвид погладил меня по спине, потом его ладонь спустилась ниже, к тому волнующему месту, где возникают два холмика ягодиц. Почувствовав там его прикосновение, моя спина рефлекторно напряглась, и он, разумеется, воспринял это как поощрение к действию. Мы не занимались любовью с тех пор, как я две ночи подряд сбегала от него в «Отель де Шарм».

Какая именно часть новой Анабель, той женщины, которую я только что обнаружила в зеркале, все еще принадлежала Дэвиду?

– Мы ведь не освятили эту комнату, верно? – горячо прошептал он мне в ухо.

Вот так предложение! Оно так мало походило на наши обычные эротические утехи, пресные и банальные, лишенные вызова и далекие от самого понятия любовной игры. Что с ним случилось?

Я краем глаза наблюдала за нашим отражением в огромном зеркале столовой: два прекрасных тела мужчины и женщины, освещенные лучами заходящего солнца в летний вечер. Любой, кто посмотрел бы со стороны на эту скульптурную группу, мог бы с уверенностью сказать, что они удивительным образом подходят друг другу. Но я была не единственная, кто претерпел метаморфозы. В нем тоже что-то переменилось, правда, не так заметно. Сначала я не давала себе отчета, но скоро мне показалось, что я увидела на его губах пошловато жестокую, плотоядную усмешку, которая была характерна для Луи, когда он смотрел на свою жертву.

– Пойдем!

Не дожидаясь согласия, он схватил меня в объятия, понес к мраморному столику на тяжелых бронзовых ножках и уложил на холодный камень. Я вздрогнула, хотя мое тело и так уже трепетало от возбуждения. Я лежала на ледяном мраморе, согнув колени, свесив ноги над пустотой. Он подвинул меня вперед и прижал мои бедра к животу так, что его лицо оказалось на уровне моих трусиков. Я чувствовала, как его горячее дыхание упирается в сатиновый треугольник ткани, прикрывающий мои прелести, и ласково их щекочет, но желание еще не проснулось во мне, и вагина была суха, как черствый сухарик. Одним пальцем он легко отодвинул помеху и стал лизать меня снизу вверх, плавно и старательно. Наконец, Дэвид дошел до эректильного бугорка, все еще спрятанного под покровом кожных складочек.

На мое счастье, его слишком ревностное старание и неуместная в этой ситуации медлительность позволили мне прошептать:

– Давай быстрее…

– Так ты не против? Тебе нравится?

– Да, продолжай, – настаивала я. – Только быстрее…

Дэвид повиновался и, надо сказать, небезуспешно. Каждый раз, когда он проводил языком по моим губам, я чувствовала, что они мало-помалу разбухают и раздвигаются, соглашаясь на чужеродное вторжение. Конечно, при таком темпе, как у скучного метронома, и с желанием равномерно увлажнить всю зону, он никак не мог угодить мне и не расшевелил бы чувствительный бугорок, спрятанный между губами. Моему эректильному органу требовалось больше, гораздо больше.

Продолжая ублажать языком мою киску, Дэвид рукой ласкал мне грудь, сильно сжимая ее в ладони, но мне было приятно. А я тем временем средним пальцем нащупала клитор и стала разминать его круговыми движениями, как давно уже привыкла делать, удовлетворяя саму себя.