— Ты умеешь печатать, умеешь фотографировать. Чего же ты не умеешь, образец для подражания?

— Вышивать. — Элинор наморщила носик. — С вышиванием у меня ничего не получается. И я никогда не училась играть на пианино. Увы, в женских занятиях я не преуспела.

На губах Харта снова заиграла улыбка.

— Зато тебе удаются мужские.

— О, как смешно, ваша светлость. Так как насчет фотоаппарата?

— Ты и впрямь хочешь меня фотографировать? — В его голосе прозвучало смущение.

— Да, очень хочу, — подтвердила Элинор. — Неужели в это трудно поверить?

— Но я теперь гораздо старше…

Улыбка Элинор стала еще шире. Она скользнула взглядом по его лицу с заживающими порезами, затем осмотрела широкую грудь. После чего, привстав на колени, чтобы лучше видеть, начала осмотр узких бедер под помятым килтом и мускулистых ног в толстых шерстяных гольфах. Наконец заявила:

— Не вижу у тебя никаких недостатков, Харт Маккензи.

— Это потому, что я одет, — пробурчал он.

Собравшись с духом, Элинор приподняла подол его килта, потом заметила:

— Здесь тоже все в порядке.

— Ну… я ведь каждый день езжу верхом.

— Это достойно похвалы. В здоровом теле — здоровый дух. Думаю, что все у тебя будет чудесно выглядеть на фотографиях.

«Господи, он покраснел!» — мысленно воскликнула Элинор.

— Харт, что тебя беспокоит? — спросила она.

— Видишь ли, Эл, я был совсем еще молодым человеком, когда ухаживал за тобой.

— А я была очень молодой женщиной. Хотя… Знаешь, у тебя появились морщинки. — Она коснулась пальцем тонкой паутины в уголках его глаз.

Харт расплылся в улыбке.

— А у тебя морщин нет, — сказал он.

— Потому что я пухлая. Будь я стройнее, давно бы состарилась.

Харт нежно коснулся ладонью ее лица.

— Ты никогда еще не была так восхитительно красива.

Сердце Элинор забилось быстрее, и она заставила себя немного отстраниться — иначе сказала бы нечто такое, о чем потом пожалела бы.

А затем, хитровато улыбнувшись, она еще выше подняла подол его килта и в смущении воскликнула:

— Ах!..

Глаза Харта потемнели, и он спросил:

— Что такое, любимая?

— Я думала, ты надел фланелевое белье. На улице ведь довольно холодно.

— Я с утра никуда не выходил, — ответил герцог. Заложив руки за голову, он ждал, что Элинор будет делать дальше.

А она, вздохнув, пробормотала:

— Как жаль, что у меня сейчас нет фотографического аппарата.

Харт ухмыльнулся.

— Правда, бесстыдница?

Да, чистейшая правда. Мог бы получиться пикантный портрет: Харт, лежа на спине со вскинутым подолом килта, демонстрирует свое желание и смотрит на нее, Элинор, сверкающими глазами.

Она осторожно коснулась шрама на его ноге. Рубец оказался гладким и прохладным. В глазах Харта что-то полыхнуло, когда ее палец заскользил вверх по шраму. Но он оставался в неподвижности.

Шрам заканчивался на бедре, но Элинор продолжала скольжение вверх. Помедлив немного, она переместила пальцы на возбужденную мужскую плоть. Тело Харта слегка вздрогнуло, но он промолчал.

Улыбка Элинор стала еще шире, и она бормотала:

— Мужской орган затвердевает, чтобы проникнуть в самое нежное женское место.

— Бесстыдница, — прохрипел Харт. — Кто тебя этому научил?

— Научный журнал.

Харт затрясся от смеха, потом сказал:

— Надеюсь, ты не говоришь подобные слова другим мужчинам.

Она покачала головой:

— Нет, только тебе, Харт.

Он замер на мгновение. Потом вздрогнул и проговорил:

— Элинор, ты убиваешь меня.

Она убрала руку.

— Что, прекратить?

— Нет-нет! — Харт схватил ее за руку, и Элинор заметила, что его рука слегка подрагивала. — Я не хочу, чтобы ты прекращала, — добавил он. — Пожалуйста, продолжай.

Этому человеку было очень трудно произнести слово «пожалуйста», но он все же произнес его. Элинор приложила палец к губам — словно задумалась, что делать дальше. Харт же наблюдал за ней, затаив дыхание.

Элинор наконец снова провела пальцами по его возбужденной плоти, и Харт снова вздрогнул, потом простонал:

— О Боже, Элинор… О, моя девочка…

Его стоны ужасно распаляли ее, а Харт бормотал:

— Эл, милая Эл, Господи Иисусе… — Он сжал кулаки — как будто сдерживал себя, чтобы к ней не прикасаться.

Когда-то в летнем домике, а потом и в спальне они раздевались, прежде чем заниматься интимными ласками. Элинор и не подозревала, как это восхитительно, когда делаешь все в одежде. Ах, какое чудесное открытие!

Харт же со своей стороны тоже сделал для себя открытие: оказалось, что Элинор была еще красивее, чем раньше, а ее ласки… О, они были просто удивительны!

Харту казалось, что он вот-вот умрет от наслаждения. Шумно выдохнув, он прохрипел:

— Элинор, ты меня губишь. И всегда губила.

— Так что, может, прекратить? — спросила она, снова убирая руку.

А Харт подумал о том, что когда-то позволил ей уйти, так как был глупым, молодым и чертовски заносчивым. Но он больше не позволит ей уйти. Не позволит, даже если придется запереть ее в этой комнате до скончания веков. Да-да, он больше ни за что с ней не расстанется!

Что ж, можно было бы и впрямь запереться с ней здесь. У них получилось бы не такое уж плохое существование. Его слуги прорезали бы в двери дыру, чтобы подавать еду и напитки, и, возможно, он, Харт, иногда вспоминал бы, что нужно поесть.

— Нет, не останавливайся, дорогая. Пожалуйста… О Господи!..

Она опять принялась его ласкать. А Харт приподнялся на локтях и добавил:

— Продолжай, Эл, умоляю. Или ты убьешь меня.

Элинор улыбнулась и, не прекращая ласк, вытянулась рядом с ним. Харт тут же обнял ее одной рукой, и она положила голову ему на грудь, рассыпав по его черному пиджаку золотистые пряди.

Харт усилием воли сдерживал себя, хотя ему ужасно хотелось овладеть этой женщиной. Наконец, не выдержав этой сладостной пытки, он содрогнулся всем телом и пробормотал:

— О, Элинор…

Он прижался губами к ее губам и тут же почувствовал, как по его бедрам растеклось тепло. Когда же поцелуй их прервался, Харт прошептал:

— Девочка, что ты со мной делаешь?

Глаза Элинор были прикрыты, но из-под черных ресниц проглядывала восхитительная голубизна. Исчерпав все слова, Харт снова стал ее целовать, а Элинор целовала его в ответ.

Через минуту-другую Харт снова прошептал:

— Ты успокаиваешь меня, милая Эл.

Она опять улыбнулась:

— Я очень этому рада.

Время шло, а они по-прежнему целовались и ласкали друг друга, наслаждаясь тишиной, царившей в доме.

Внезапно сухой кашель Уилфреда в коридоре нарушил тишину, напомнив Харту о реальном мире. Но ему хотелось послать этот мир к чертям.

Однако Элинор встала и взяла с умывальника полотенце. Харт вытер ей руки, затем вытерся сам, после чего поцеловал Элинор и соскользнул с постели. Теперь он точно знал, что у них будет еще много таких дней, когда он женится на ней. Да-да, он, Харт, позаботится о том, чтобы герцог с герцогиней почаще уходили от посторонних глаз, чтобы полежать вместе в покое и тишине.

Когда Харт уходил из комнаты Элинор, его сердце радостно пело.

Как только дверь за ним закрылась, Элинор испустила протяжный вздох. Она подошла к умывальнику, умылась холодной водой и вытерлась, взяв из шкафа другое полотенце.

Она все еще дрожала. Господи, что на нее нашло?! А впрочем… Все было прекрасно!

Элинор подошла к письменному столу, где Харт оставил альбом, и начала собирать письма, чтобы потом вернуть их на прежнее место. Спустя короткое время она уже сидела, листая страницы альбома, заполненного воспоминаниями.

Элинор мысленно улыбнулась. Пусть Харт говорит, что уже прожил период своей первой молодости, — на ее постели он выглядел чудесно! Даже лучше, чем в былые годы. Да-да, намного лучше!

Тихонько вздохнув, Элинор развернула то письмо, которое читал Харт, когда она вошла. Внезапно нахмурившись, она пробормотала:

— А ведь Харт прав, письмо следовало сжечь.

Но тогда Элинор решила, что вряд ли кто-то обнаружит спрятанное письмо в ее жилище, в шотландском захолустье. Слуги не прикасались к ее вещам, а отец редко заходил к ней в спальню. Собираясь в Лондон, Элинор не подумала о письмах, лежащих под обложкой. А оставлять альбом дома ей очень не хотелось.

Но Элинор понимала, насколько опасно хранить это письмо. Правда, она не сомневалась: убийство Хартом отца все же было несчастным случаем. Просто они боролись, чтобы завладеть ружьем, и ружье случайно выстрелило. А вот то, о чем думал Харт в те секунды, когда оружие оказалось в его руках и когда произошел выстрел, — это навсегда останется его собственным делом и делом Господа Бога.

И что бы ни случилось тогда, в результате смерти старого герцога Йен смог вернуться домой и жить в безопасности. Но если письмо попадет в руки врагов Харта, то это станет для него катастрофой.

Элинор подошла к печке и открыла дверцу.

— Так что покончим с этим, — прошептала она. И предала письмо огню.

Очередное покушение на него заставило Харта пересмотреть организацию поездки в Беркшир. Он решил, что не останется в доме Камерона на весь месяц, как обычно, а будет время от времени ездить в Лондон.

Кроме того, герцог решил отказаться от экипажа. Конечно, и железнодорожные станции были опасными местами, но все же Харт пришел к выводу, что Элинор с отцом будут в большей безопасности среди людей в сопровождении Мака, чем одни в карете на каком-нибудь безлюдном участке дороги. А для обеспечения еще большей безопасности он, Харт, путешествовать с ними не будет.

За день до отъезда, когда ему сказали, что все члены семьи вместе с Элинор собрались в комнате, предназначенной для детей, и пьют чай, герцог поднялся на верхний этаж.

Когда он вошел, Элинор как раз собиралась впиться зубами в лепешку, обильно политую взбитыми сливками. Харт замер, внезапно представив, как слизывает сливки с ее губ, и от этой картины у него даже закружилась голова.

Когда наваждение прошло, он увидел за столом Мака и Эйлин, рядом с ними Изабеллу, а также Роберта на детском стульчике. Няня же, мисс Уэстлок, наблюдала за всеми со скамейки в другом конце комнаты, а Эйми сидела у самого окна рядом с лордом Рамзи, показывавшим девочке окаменелости, которые привез из Шотландии.

Оторвав взгляд от мазка сливок на губах Элинор, Харт обратился к Маку:

— Я уезжаю в Беркшир этим утром. У меня по дороге много дел, так что поеду почтовой каретой. Вы же все отправитесь поездом, завтра после обеда.

— Поедешь почтовой каретой, говоришь? — Слизав с пальца крем, Мак взглянул на дочь. — Эйлин, пожалуйста, не пачкай брату волосы маслом. — Он снова перевел взгляд на Харта. — А не лучше ли тебе поехать с нами?

— Я ведь уже сказал, что у меня дела.

Элинор нахмурилась и проворчала:

— Харт, мы все знаем. — Она взяла с соседнего стула бульварную газету и протянула ему. — Вот, видишь?

«Герцог Килморган едва спасся! У стен парламента стреляли. Неужели фении нашли новую мишень?» — вопрошал автор заметки.

— Как этот мусор попал к нам в дом?! — прорычал Харт. — Мак, отвечай!

Мак сохранял вполне невинный вид, зато лицо Элинор полыхало гневом.

— Ты мне солгал, когда я спросила, как ты поранился. Сказал, что ничего важного. Как ты мог?! Тебя чуть не убили!

Харт дотронулся до заживавших порезов.

— Да, это не важно. Стрелок не умел стрелять, так что я не стал обращать на это внимание. И я не стал ничего говорить, потому что не хотел волновать вас.

— Волновать?.. Харт, но это опасно! О таких вещах ты должен сообщать семье. И друзьям.

— Именно по этой причине я не хочу, чтобы вы находились рядом со мной! — заявил Харт; он явно терял терпение. — Раз этот человек так скверно стреляет, я не желаю, чтобы мои родные или друзья пали случайными жертвами от пули, выпущенной в меня. Элинор, вы с твоим отцом поедете вместе с Изабеллой и Маком, а я отправлюсь со своей охраной и Уилфредом. Уилфред служил в армии. Он знает, как вести себя под пулями.

Глаза Элинор вдруг стали ледяными.

— Не пытайся превратить все в шутку, Харт. Думаю, ты даже не удосужился поговорить с полицией.

— Как раз напротив. Я попросил заняться этим делом инспектора Феллоуза. Кто, как не наш любимый сыщик из Скотленд-Ярда, способен устрашить преступника? Но у него не так уж много зацепок, только несколько щербинок в стене от пуль стрелка. К тому же этот человек мог стрелять не в меня, а в любого выходящего из парламента.