Наталья Шатрова - Спаси меня, мой талисман!

– Хорошо, я буду ухаживать за твоим дядей.

Узяп и не ждал другого ответа, но Недвига вдруг засомневалась:

– Я помню, как тяжело жили мои родные, добывая себе пропитание. Если я выйду замуж за слепого, то как он будет содержать семью?

– Об этом можешь не тревожиться, – успокоил Узяп. – Если будешь помогать соседям, с голоду умереть не дадут. Я тоже вас не оставлю, подсоблю чем смогу. У наших женщин доля несладкая, но у тебя есть еще время отказаться. Подумай до утра.

Недвига знала, что уже не откажется. Работа никогда не пугала ее. К тому же она жива и свободна! Чего еще надо?!

После ужина Недвиге посоветовали поспать. Рано утром в путь. Она прислонилась к забору, прикрыла веки, но после волнующего дня сна не было ни в одном глазу. Недвига вновь переживала последние события и мечтала: может, ей повезет, она встретит своих родных, и случится чудо, они узнают ее.

Буртасы стали укладываться на ночь. Никому не было до нее дела, никого не волновала ее судьба, никто не расспрашивал, где и как она жила. Недвига опечалилась: неужели она из племени равнодушных людей?

Кто-то тихонько коснулся ее плеча. Недвига вздрогнула, открыла глаза. Над нею склонился Узяп, протягивая ей шкуры и покрывало.

– Расскажи о себе, Недвига, – неожиданно попросил он, пристраиваясь рядом на подстилку.

Старшина напоминал ей мужа-северянина – такой же могучий и красивый, внушающий доверие. Недвига закуталась в покрывало, прилегла на шкуры, помолчала и стала рассказывать о нелегкой рабской доле.

Узяп слушал внимательно, кивал головою, поддакивал. И другие мужчины тоже прислушивались, сочувственно вздыхали. Сердце Недвиги наполнилось благодарностью к этим бесхитростным людям, ее соплеменникам. Они жили в постоянной борьбе, отстаивая свою независимость, не желая подпадать под власть племен, окружавших их. Вечная борьба превратила их в суровых людей, но – не равнодушных, нет. Они просто неразговорчивы, потому что знают цену жизни и уважают судьбу, как свою, так и других людей.

Недвиге стало уютно и тепло. Слова постепенно стали путаться, мысли теряться, язык заплетаться. Вскоре и ее, и мужчин сморил сон.

С рассветом караван двинулся в путь. Все были на лошадях. Недвига разместилась в небольшой повозке, заполненной подарками.

Осень уже давала о себе знать утренними холодами. Женщина хоть и поеживалась, плотнее закутываясь в покрывало, но не думала о неудобствах. Все мысли ее были о родных краях. Какие они? Понравится ли ей там? Хотелось надеяться, что это будет ее последнее пристанище в жизни, и именно там она, наконец, обретет покой и, может быть, – счастье.

Недвига посмотрела в мутную от дождя даль, вздохнула: скоро кончится этот изматывающий душу поход?

Едва закапал дождь, караван остановился в пустующей лачуге при дороге переждать его. Прошло уже много дней, а они даже границ Хазарии еще не пересекли – и все из-за непогоды. Осень на дворе, надо бы торопиться, до морозов добраться до земель буртасов, но дождь стопорил движение, как будто силы природы не хотели выпускать их отсюда.

Вскоре в лачуге стало невыносимо душно от набившихся в нее людей. Недвига, несмотря на барабанящий по крыше нудный дождь, вылезла на свежий воздух. Лачуга стояла недалеко от пристани, и как раз в это время к ней причалила большая ладья, вышли два стража, выкатили бочки, чтобы набрать свежей чистой воды. На палубе стояли женщины и воины, укрытые теплыми промасленными водонепроницаемыми шкурами.

Недвига с интересом наблюдала за судном, не замечая холодного дождя. Вдруг ей показалась, что среди женщин мелькнула знакомая фигурка. Нет, не может быть. А вдруг?! Неужели это ладья, на которой плывет Занифа к своему мужу? Неужели судьба дарит еще одну встречу?

Недвига поспешила к пристани. Уже на подходе к ладье она услышала удивленный вскрик:

– Тетя?

С борта свешивалась Занифа. Недвига подбежала к ней.

– Девочка моя, я так рада, что снова вижу тебя!

Но Занифа горестно всхлипнула:

– Ах, тетя, бек обманул нас. Как только ты уехала, я узнала, что женой Леведия станет сестра кагана, я буду ее рабыней, прислужницей в Угорской стране. Вот теперь мы плывем туда.

Недвига чуть не задохнулась от гнева: так бездарно обмануться. А она еще весь путь только и думала о том, что хоть и попала к сородичам, а должна обязательно выполнить свой долг соглядатая, лишь бы Занифа была счастлива.

– Прыгай, Занифа. Мы убежим с тобой.

– Эй, тетка, – окликнул один из стражников, спускаясь по палубе. – А ну проваливай отсюда. Разговаривать с рабами никому не велено.

Наверху позади Занифы появился крупный мужчины и грозно навис над нею.

– Это что такое, – зарычал страж, хватая девушку за распущенные волосы, – а ну на место!

– Иди, женщина, иди, – уже спокойнее посоветовал Недвиге первый воин, спустившись на берег, – если не хочешь плетки отведать.

Недвига взглянула вверх, Занифы там уже не было. Страшась лишний раз потревожить стражников и чтобы их не раздражать, она отошла от ладьи и присела прямо на мокрый песок. Занифа больше не показывалась. Дождь все моросил, и Недвига стала замерзать. Постепенно на землю спускался вечер, окутывая серой пеленой все вокруг. На ладье люди готовились к ночлегу. Видимо, до утра она никуда не отчалит.

Недвига встала и побрела к своей лачуге, думая о том, как быть дальше, как вызволить девочку из неволи. Но ничего путного в голову не приходило.

Недвига вошла в хижину. Буртасы мирно спали, вовсе не беспокоясь о ее отсутствии: куда она денется? Одинокой женщине без мужского сопровождения вообще нельзя на улице показываться, а уж если у нее при этом нет ни кола, ни двора, так вообще – смерть.

Недвига прилегла на солому. Из головы не выходила сегодняшняя встреча. На глаза навернулись слезы. Бедная девочка, как она перенесла известие о перемене своей участи? Господи, ну за что ей все это? А может, попроситься на ладью самой и быть все время с Занифой? Узяп ведь дал ей свободу. Ну и что, что она поклялась быть женой его дяди. Что стоит клятва в этом мире лжи!

Недвига так расстроилась, что в изнеможении прикрыла глаза. Сейчас, ночью, к ладье и близко не подойдешь, вмиг стрела остановит. Придется ждать до рассвета.

Проснулась она рано, сквозь проем узенького оконца в лачугу пробирались первые солнечные лучи. Недвига встала, стараясь не шуметь. Лучше исчезнуть, пока никто не видел, а там поминай как звали.

Недвига вышла из лачуги и с ужасом увидела, что ладья уже отчалила от пристани и, набирая ход, двинулась к середине реки, с каждым взмахом гребцов все более удаляясь от берега.

Недвига побежала к пристани, замахала руками на бегу, закричала:

– Занифа! Занифа!

На палубе зашевелились люди, и к борту подошла хрупкая девушка, замахала в ответ.

– Прощай, – донеслось до Недвиги.

Женщина в слезах бросилась в воду, как будто хотела догнать ладью. Но вот беда, плавать не обучена, и, протаранив водное пространство, остановилась потерянно, когда вода достигла груди. Ладья уплывала, и тоненькая девушка на борту все махала и махала рукой.

– Кому поверила, остолопка, – в сердцах шептала женщина, возвращаясь на берег, даже не чувствуя холода, как не чувствовала только что ледяной воды, стоя в ней по грудь.

Но ее уже не волновало собственное здоровье. Хотелось умереть от бессилия, от человеческой несправедливости, обмана и лжи.

Буртасы вышли из лачуги и с интересом наблюдали за ней.

– Знакомая? – спросил Узяп с участием, когда Недвига еле доплелась до них.

– Племянница…

– Да, тяжела рабская доля.

– Тяжелее некуда, – печально согласилась Недвига и разрыдалась.

– Ну будет тебе, – старшина не знал, как успокоить женщину, – иди в лачугу, переоденься в сухое. Среди подарков кагана платье есть для жены моей. Думаю, не обидится она, когда узнает, что случилось. А, впрочем, мы ей и не скажем, что оно ей предназначалось. Носи сама. Ведь ты теперь невеста моего дяди.

Недвига покорно переоделась, разложила мокрую одежду на повозке, – в дороге высохнет, – все молча. Сели завтракать, но кусок не лез в горло, так и просидела, не евши, у костра, согреваясь, пока буртасы не собрались в путь.

Хорошее настроение покинуло Недвигу. Она старалась заставить себя не думать о будущем, но на душе становилось все муторнее и горше. Сегодня ее уже не радовало, что она окажется в родном краю, где все родные давным-давно забыли о ней, смирились с ее потерей. Намного лучше жить там, где она привыкла – среди степного простора с ковылем и дикими стадами тарпанов и сайгаков. Там живут простые добродушные люди, не умеющие врать и изворачиваться, а если что-то обещают, то выполняют, несмотря ни на что. Покидать эту землю было мучительно. Чем дальше отряд удалялся от степи, тем тоскливее сжималось женское сердце, не желавшее расставаться с этим краем.

881 г. (от Р.Х.)

В конце мая вступило в свои права лето, отбирая у весны нежные ласковые денечки, наполненные благоуханием садов, ласкающие взор зеленью мягких трав. На смену им неумолимо надвигались пыль и зной.

Белава проснулась от невыносимой духоты и лежала, боясь потревожить сон мужчины, привалившегося к ее большому круглому животу.

Она лежала и думала. Какую же безмерную власть над людьми имеет простая похоть. Вот мытник – человек незаурядный, владеет несколькими языками, знает письмо и счет, принимает у себя иноземных купцов, чтобы из первых уст узнать о новых далеких землях, – а весь дом поставил в услужение ей, рабыне, за то, что она делит с ним ложе и носит под сердцем его ребенка. Никто не смеет обидеть ее или ослушаться. Впервые за много лет домочадцы почувствовали, что хозяин может проявить твердость. Он жестоко расправлялся со всяким, кто осмеливался пренебрежительно обойтись с Белавой.

Первое время Белава боялась жены мытника, но напрасно. Вскоре она поняла, что не тяжелый нрав мытника был причиной ее затворничества, а еврейский обычай, принижающий женщину до узницы в четырех стенах своего дома, лишенной любого внешнего общения. Белава подозревала, что хозяйка даже не догадывается, где муж пропадает по ночам. А старая рабыня-няня хоть и сверлила Белаву злыми глазками, но, как и все слуги, ни словом, ни делом не задевала ее.

Вроде бы покорность и повиновение царили в мытниковской усадьбе, но Белава всем сердцем ощущала тревогу. Ей казалось, что скрытая угроза исходит от Заккая, презрительно поглядывавшего на ее выпирающий живот. Всякий раз, встречая его, Белава замирала, ожидая, что он во всеуслышание заявит, что дитя, которое она вынашивает, его, а не мытника.

Честно сказать, Белава сама не ведала, чье оно. С тех пор как хозяин приноровился навещать ее по ночам, Заккай прекратил с ней любовные отношения, но именно тогда она и заметила первые признаки зарождавшейся жизни. Оставалось только гадать, кто явился виновником беременности.

В любом случае признаваться мытнику в связи с Заккаем женщина не собиралась, опасаясь не за себя, а за будущее своего ребенка. «Ну какая разница, кто отец? – утешала она себя. – Богам было угодно зародить его, и не людям перечить их воле».

Тем более она знала, что мытник будет прекрасным отцом. Его добрый нрав известен всем. В нем нет и тени легкомыслия, небрежности. Белаву удивляет его здравая рассудительность, во всех сторонах жизни он видит только хорошее, поскольку прожил спокойную, обеспеченную жизнь и в результате бережливости к старости накопил немалые богатства.

Он будет любить своего ребенка, в этом Белава не сомневалась. Как бережно он теперь к ней относился, предугадывая любое желание. Она просто купалась в его ласковости, теплоте и обожании. Она давно уже не думала о его неприятной внешности, отдавалась ему если не охотно, то и без всякого напряжения и неприязни. Она стала к нему привыкать.

Лучи солнца властно проникли в комнату и коснулись лица мужчины. Он пошевелился, открыл глаза и приподнялся. Сладко потянулся, спустил с постели короткие ножки, повернулся к Белаве, с удовольствием скользнул взглядом по ее животу.

Удивительно порой поворачивается жизнь. Мытник давно уже свыкся с мыслью, что никогда не станет отцом, но Бог смилостивился – и он снова почувствовал себя молодым и полным сил. Одно отравляло радость: ребенок, рожденный в неволе, становился рабом.

Мытник мог бы дать Белаве свободу, если бы не знал наверняка, что, получив ее, она уйдет из этого дома. Сколько раз он просил Белаву принять иудаизм, чтобы без помех жениться на ней. Раввины, что и говорить, не очень приветствовали новообращенных, считая, что только рожденный евреем может им быть. Но ведь сорок лет назад они смотрели сквозь пальцы на то, что толпы хазар становились иудеями. Почему бы им сейчас не принять еще одну душу в свое стадо? Уж мытник в этом случае не поскупился бы.