Наталья Шатрова - Спаси меня, мой талисман!

– А тебе-то что? – огрызнулась та.

Жена Баяна смутилась и ничего не ответила. Тенгиза считалась в походе старшей среди всех женщин из семьи Кутая.

Тенгиза двинулась к своей повозке, но вдруг оступилась и, ойкнув, присела. Из рук ее выпала небольшая дощечка. Недвига тут же подняла ее. При свете полыхающего огня она хорошо разглядела ее: красноватая, с отколотым уголком, с вырезанными черными знаками[30].

– Что это?

– Не твое, отдай. – Тенгиза вскочила и выхватила дощечку. – Это магические знаки. Кто не понимает, тому несчастье приносят. Так что не хватай, что тебе не принадлежит.

– А тебе она зачем?

– Да что вы ко мне пристали все сегодня? – в сердцах воскликнула Тенгиза и скрылась в своей повозке.

Недвига задумалась – не эту ли дощечку передала ей старуха?

– Тенгиза все время злится, – перебила ее мысли жена Баяна. – Не понимаю, что я ей сделала плохого?

– Она не на тебя, а на меня злая. Я же у нее любовь мужа отнимаю.

– Мне кажется, она вовсе его не любит и вообще печенегов не любит.

– Как так? Разве сама она не из этого рода? – удивилась Недвига, которая никогда никого не расспрашивала о Тенгизе и ничего про нее не знала.

– Она неизвестно кто, – усмехнулась женщина. – Мне Баян про всю свою семью рассказал. Говорят, она принадлежала самому кагану[31], и, когда печенежские роды перекочевали в Подонье, каган всем вождям прислал подарки, чтобы не грабили окраины его государства. Для вашего вождя среди подарков была и Тенгиза. В молодости она славилась красотой. Рута больше о ней знает, они ведь обе из Итиля прибыли. Тенгиза и сейчас неплохо выглядит. Чем-то на тебя похожа…

– А как же она стала женой Кутая?

– Вождь умер, а по печенежским обычаям, если воин при жизни никого не назвал женой и не признал каких-то детей своими, то все его добро распределяется между всем родом. Вот отцу Баяна она и досталась, родила ему сына и из рабыни превратилась в жену.

Рассказ женщины удивил Недвигу, но быстро вылетел у нее из головы, поскольку, в общем-то, она давно старалась поменьше общаться со злобной Тенгизой.

После еды, почесав брюхо, Кутай рыгнул и сказал:

– Сегодня я пойду в повозку к Тенгизе.

– Я счастлива, милый, – вторая жена обвила руками его шею, исподтишка победно посмотрев на соперницу.

«Ну и хорошо, – думала Недвига, укладываясь спать на мягких шкурах. – Мне отдых тоже не помешает. А Тенгиза-то как обрадовалась! Нет, не права жена Баяна, думая, что ей безразличен муж. И все же странный сегодня был вечер».

Но сон быстро сморил женщину, не дав ей продумать до конца все, что она увидела и услышала. А ночью случилось происшествие, после которого Недвига вообще не хотела больше об этом вспоминать.

Печенеги, коварные разбойники, не ожидали, что кто-либо еще может действовать теми же средствами, что и они. Хотя ими предусмотрительно был выставлен дозор, он не помешал неизвестному отряду подойти близко к стоянке и напасть на спящих людей.

Недвига проснулась от воинственных криков. Она сразу поняла, что случилось что-то ужасное, выскочила из повозки. Первым, кого она увидела, был Баян. С луком на изготовку он подбежал к ней, крикнул на ходу:

– Быстрее лезь под повозку и не высовывайся.

Дважды повторять не пришлось, она мигом сиганула в пространство между колесами и замерла, настороженно вглядываясь в темноту. Но обзор был невелик: перед глазами мелькали только чьи-то ноги и раздавались устрашающие крики.

Бой кончился так же неожиданно, как и начался. Ночные пришельцы растворились в предутренней мгле, оставив печенегов подсчитывать свои потери.

Из повозок стали вылезать испуганные женщины. Недвига тоже выползла из своего укрытия, отряхнулась. Воины возбужденно переговаривались. Вдруг раздался крик:

– Вождь погиб!

Вождь лежал у своей повозки ничком, между его лопаток торчала рукоятка длинного ножа.

– Странно все это, – задумчиво произнес Баян.

Он нагнулся и резким движением выдернул нож из окровавленного тела. Хрустнула кость, и Недвига невольно зажмурилась, когда из раны брызнула кровь.

Вождя подняли, положили в повозку.

– Надо в стан возвращаться, – решил Кутай, – вождя надо хоронить по обычаю.

– А дозорные где же? – вспомнил кто-то.

Вскоре с дозором все стало ясно. Воины безмятежно спали, сладко похрапывая во сне.

Старший протер глаза, недоуменно уставился на окруживших их хмурых воинов.

– Как вы могли уснуть на посту? – возмутился Баян.

– Не знаю…

– Пока вы тут дрыхли, вождя убили.

Старший мертвенно побледнел.

– Наваждение какое-то, – заикаясь, начал он оправдываться, – ведь раньше с нами такого не случалось. А в этот раз все чудно как-то было, женщины принесли еду и питье, а больше ничего не помню…

– Ладно, в стан возвращаться надо, – снова затвердил Кутай. – Старейшины разберутся, что к чему. Свяжите их, пусть пешком идут.

Всю дорогу Баян и его отец ехали рядом, обсуждая происшествие.

– Странное какое-то нападение. Не грабили, пленных не взяли, неожиданно появились и тут же исчезли, – недоумевал Баян.

– И дозорные почему спали? Ведь не было раньше такого, – вторил ему Кутай. – Брата жалко. На десять лет младше меня. Как он переживал, все хотел сплотиться с другими племенами, сколько троп к ним проложено было, сколько переговоров, ненужных обид друг другу высказали, прежде чем решить вступать в союз. Все насмарку…

– В стане старейшины устроят нам дознание… – переживал Баян. – Что говорить будем? Не уберегли вождя, так и головы лишиться можно…

– Мы не виноваты, а парней молодых жалко. Уснуть в дозоре – позор на весь род. Им уж точно головы не сносить…

Недвига ехала, украдкой поглядывала на красавца Баяна и изредка вздыхала, вспоминая ночное происшествие. В разгар боя он бежал к ее повозке. Зачем? Неужели беспокоился? Хотелось думать именно так. И не было ей дела ни до странных ночных разбойников, ни до боя – она жива, и Баян живой, и большего ей в этой жизни ничего не надо.

За все лето хорошего дождя так и не выпало. Где-то гремели раскаты грома, сверкали молнии, но тучи Стрибог[32] гнал мимо полей, и осенью северяне собрали скудный урожай.

Да и осень подступила к порогу до того жаркая, что разноцветные деревья не спешили сбросить разноцветную листву; и птицы, собираясь в стаи, не торопились покидать родные места. От суши в лесах – ни грибочка. Травы пожухли на корню. Из обмелевшей речки ушла вся рыба. Зверь из леса удалился в непроходимые дебри.

Зато в лесу, на лугах, на полянах и пригорках – повсюду уродилось много ягод. Все лето они поспевали, опережая друг дружку, земляника, малина, костяника, брусника, калина, радуя известных сластен – ребятишек.

Белава заполняла дни до отказа, чтобы не скучать о Веселине, сама себе находила дела и заботы, но ночью все равно приходила тоска. Сколько времени прошло с отъезда любимого! Иная и думать о нем давно перестала бы, а вот она грустит и переживает. Беспокоят сердце то печаль, то сомнение: неужели залетка на одну ночь ею мог серьезно увлечься? – то ревность: может его молодица какая ждала в неведомом Киеве, пока он ей шептал слова ласковые? Изводят душу страхи, и нет от них спасения.

Поздней осенью, едва забрезжил рассвет, в дверь постучали. Белава поднялась с лавки, прошлепала босыми ногами к двери, открыла ее и обомлела: на пороге стоял виновник бессонных ее ночей. Она бросилась в его объятия, прижалась к родной груди.

– Я на один день к тебе выбрался, – прошептал Веселин. – Мы с Жихарем скоро отправимся за пушниной, вернемся весной и сразу поплывем за моря, на гостьбу[33], ею торговать. Я не мог надолго уехать, не увидев тебя. Меня никто не приметил, не бойся. Я сюда лесом пробрался в окружную, а Жихарь в лесу остался с лошадьми. Я так соскучился. Как ты жила без меня?

Проснулись Ярина и Дар, уставились на неожиданного гостя.

– Чего зыркаете?! – прикрикнула на них Белава. – Не видите, человек с дороги? Скорее вставайте и бегите готовить еду.

Брат и сестра мигом поднялись и скрылись за дверью. Белава улыбнулась любимому, потянула его на разбросанные в беспорядке на полу грубые шкуры, еще хранящие тепло ребят.

Истосковавшиеся в разлуке друг по другу мужчина и женщина тесно прильнули друг к другу. Руки их заскользили, срывая одежды. И, не владея собой, влюбленные повалились на шкуры, в первобытном порыве сливаясь в единое целое.

После бурных ласк и объятий, насытившись бешеной любовью, они умиротворенно лежали, переживая мгновения наслаждения. За стеной лачуги раздался приглушенный смех, который отрезвил Белаву, вернув ее в обыденный мир. Она быстро поднялась, подхватила с пола рубаху и поспешно натянула через голову.

Веселин остался лежать, с удовольствием наблюдая за одевающейся женщиной, подмечая красоту и совершенство ее тела, постоянно приводившее его плоть к искушению. Белава выпустила из-под ворота волосы, и светлые пряди заструились по спине. Мужчину охватил трепетный восторг.

От откровенно восхищенного взора любимого Белава смутилась, потупила глаза, вспыхнув ярким румянцем. Заметив ее смущение, Веселин довольно позабавился: ему льстила ее невинность. Тяжелое замужество не испортило эту женщину, оставив чистой в помыслах и стыдливой в любовной утехе. Кому, как не ему, знать, что иные девицы после первой же ночи, проведенной с мужчиной, становятся развязными и прилипчивыми, и так тяжело бывает от них отвязаться. Веселин в своей молодой купеческой жизни видал многих, но все они проходили мимо сердца безликой чередой, не задерживаясь. Он и имена их не трудился запоминать, зная, что никогда не вернется к ним снова.

Но Белава – особая женщина! И Веселин не сомневался, что она предназначена ему самой судьбой.

Веселин поднялся и стал не спеша одеваться, ничуть не стыдясь своей наготы. Белава застенчиво отвернулась и загремела горшками в куту[34]. Мужчина еле заметно ухмыльнулся: ничего, осталось немного потерпеть, и когда он увезет ее в Киев, то научит любить по-настоящему, не стесняясь своей страсти.

В дверь тихонько заскреблись, вновь раздался смех. Белава настороженно замерла, прижав к груди деревянную миску до того трогательно и смешно, что Веселин, не выдержав, снисходительно улыбнулся:

– Ты думаешь, они не знают, зачем их вытолкали за дверь?

Белава украдкой бросила взгляд на почти одетого мужчину. Убедившись, что вид его вполне пристоен, позволила ребятам войти.

Ярина и Дар встали, робея, у порога.

Веселин, заполнив собой все свободное пространство лачуги, пристегивал сбоку меч. На оружие с трепетом и немым уважением воззрился Дар.

– Нам, купцам, поневоле приходится владеть мечом, – пояснил Веселин юноше, видя его явный интерес, – мало ли что бывает на торговых дорогах. Вот недавно на Днепре появились новые разбойники – печенеги. Кто они и откуда, никто не ведает, но это безжалостный народ. Четыре лета назад киевский князь Аскольд побил их, так они теперь земли полянские не трогают, зато в степи стали грабежом промышлять.

– А в прошлое лето какие-то степняки напали на мою родную весь, – печально произнесла Белава, – убили нашего отца, а Недвига, их мать, – она кивнула на притихших ребят, – вероятно, погибла под обломками сгоревшего дома. Кто были те разбойники – неизвестно. На хазар не похоже: зачем им грабить веси, которые исправно платят дань? Может, это и были эти… как их там?

– Печенеги, – подсказал Веселин. – Наверное, они. Вообще-то, говорят, печенежских племен много по степи кочует.

Стараясь отвлечь хозяев от печальных дум, навеянных воспоминаниями, купец достал из заплечного мешка подарки. Сестрам подал нарядные красные кожаные сапожки, а Дару – нож с искусной костяной рукояткой.

– Нож этот не простой, из закаленной стали. Он тверже и острее обычных – на лету плат режет. Ковали держат способ изготовления такой стали в великой тайне.

Сестры и Дар поклонились, принимая подарки, а Веселин вдруг смутился, хотя поклон у славян – обычное дело.

Незаметно пролетел день. Не успели Белава и Веселин насмотреться друг на друга, а уже землю окутала осенняя ранняя ночь. Мужчина заторопился.

– Пойду я. Жихарь в лесу меня дожидается. Одному ему небось страшно. Вдруг волколак какой нападет. Прощай, Белава.

Белава, проведя весь день, ничем не выдавая печали, вызванной предстоящей скорой разлукой, не выдержала и бросилась к мужчине, обхватила руками за шею, зарыдала в голос. Ярина и Дар скрылись за печью, боясь помешать затянувшемуся прощанию.

Веселин поцеловал женщину, прошептал ей ласковые слова утешения, но она еще крепче прижала его к себе. Тогда он насильно разжал ее руки, посмотрел на нее тоскливым взглядом и шагнул за дверь.

– Не поминай лихом, – донеслось до Белавы из непроглядной темени, поглотившей любимого.

В долгие зимние вечера Белава и ребята, стараясь не слушать трескучего мороза за стеной или завывания дикого ветра, от порыва которого ветхое жилище ходило ходуном, садились в кружок около докрасна раскаленной печи. Глядя на отсветы огня, пляшущие на лицах яркими бликами, они рассказывали друг другу разные байки, придуманные тут же на ходу. Так они старались поскорее провести время, оставшееся до теплого лета и возможной перемены в их жизни.