Я не знал, сколько времени она находится рядом.

Неохотно выпустив воротник Кении из своего кулака, я не сводил с него взгляда, давая понять, что я не шутил и не отступлю. Кажется, он струсил и мечтал об одном — смыться отсюда, оказаться подальше от меня.

Освободившись из тисков, он поднес к шее руку с таким видом, как будто его чуть не задушили. Если снова побьет Шамику, он поплатится. Сомневаюсь, что она подаст на него заявление в полицию. Я часто сталкивался с подобной ситуацией, такие мерзавцы редко несут заслуженное наказание.

Я не агрессивен по натуре, но сейчас был доведен до точки кипения. Надо, чтобы он не только был напуган и унижен, надо, чтобы он понял, что, если еще раз он поднимет руку на жену, я заявлю на него. Впрочем, если она не подтвердит обвинение, все будет тщетно.

Кении, еще раз метнув на меня настороженный взгляд, выбежал вон, хлопнув за собой дверью. Мими тут же попросила зайти к ней в офис. Я слушал и покорно кивал в подходящих местах. Моя работа заключается не в том, чтобы судить людей, а в том, чтобы лечить их — и больных, и раненых. А с домашним насилием пусть разбираются власти. Кому это положено. И это не моя собственная клиника, чтобы вести себя как мне угодно.

— Ты понял? — Мими выдохлась.

— Да. Но я не мог бы гарантировать, что такое не повторится.

— Если еще раз ты проявишь подобную агрессию, встанет вопрос о твоей работе в клинике.

Я промолчал.

— Ты хочешь уйти? Надо искать замену?

— Я исправлюсь. — Это прозвучало по-детски.

— Хорошо. — Она с облегчением вздохнула.

Я закончил дежурство и ушел, избегая разговоров с коллегами и с Мими. Отъезжая от клиники, я сам был потрясен своим поступком. Ни разу в жизни я еще не проявлял такую несдержанность. Настало время уходить. Мими это поняла, и я тоже. В понедельник напишу заявление об уходе.

Войдя в дом, я бросил ключи на стол, уселся на софе и обратился к Ханне: «Я потерял эту работу. Только что. Но не жалею, потому что этот подонок заслужил трепку, которую я ему задал. А должен был лечить и помогать травмированным людям, а не вмешиваться в их личную жизнь».

Обычно я покупал себе что-нибудь на ужин по дороге из клиники домой. На этот раз совершенно забыл о еде, хотя не ел ничего после полудня, и мой желудок протестовал громким урчанием.

Подогрев себе консервированный суп, съел прямо над раковиной. Потом постоял, чувствуя, как напряжен. Стресс не проходил.

«Я не могу так больше», — сказал я Ханне.

Мне нужна сейчас она, я безумно скучаю по ней. Ханна была бы в ужасе от истории с избиением Шамики, но нисколько не осудила бы меня за выволочку, которую я устроил этому ублюдку Кении. Она нашла бы сейчас слова утешения, которые помогли бы мне успокоиться. Но ее не было. И никогда больше не будет. Мне придется самому справляться с ситуациями подобными сегодняшней. Конечно, я действовал неумно и уже сожалел о своем срыве, но в глубине души был доволен, что наказал и запугал этого любителя бить женщин.

Только к полуночи я немного успокоился и лег спать, но уснуть не мог. Долго ворочался с боку на бок на смятых простынях, потом решил почитать. Но и это не помогло, тогда в отчаянии я взял фото Ханны — одно из моих любимых, — она шла по большому полю среди зарослей диких цветов. Я снял ее в одну из наших поездок в выходной, несколько лет назад. Фотография всегда стояла на столике около кровати. Я положил ее рядом, на соседнюю подушку. Это помогло, и немного погодя я заснул.

Проснулся от яркого дневного света, долго лежал, глядя в потолок и вспоминая события вчерашнего вечера. Потом повернул голову, чтобы взять фото Ханны и вернуть его на столик, но, к моему удивлению, на подушке ничего не было.

Я сел и огляделся. Через несколько минут сообразил, что, вероятно, ворочаясь во сне, случайно сбросил фотографию на пол. Она действительно оказалась на полу. Поднимая ее, я увидел, что стекло разбилось, а рамка треснула.

Глава 6

Три раза в неделю я посещаю тренажерный зал, а но субботам обычно бегаю. И сегодня, вернувшись после пятимильной пробежки, я встал под душ, подставив спину упругим струям. Мысли упорно возвращались к фотографии в разбившейся рамке. Она так и стояла у меня перед глазами.

Может быть, это знак, что Ханна недовольна, что я не выполнил ее последнюю просьбу? Расстроилась, что эта просьба кажется мне нелепой? Ведь рамка действительно разбилась. Почему именно теперь, хотел бы я знать, ведь я оставлял ее рядом с собой на пустой подушке бессчетное количество раз.

Я не считаю себя суеверным, верю в достижения паук и рациональное мышление. Но сейчас не мог не задуматься. Какая-то сила вчера подталкивала, заставляла меня звонить Уинтер. Вот и сейчас я собираюсь это сделать. Подождав до половины десятого, я набрал номер. Она ответила после второго звонка:

— Слушаю.

— Привет, Уинтер, это Майкл. — Напрасно я надеялся, что включится автоответчик и я смогу избежать разговора, увы…

— Майкл! Как я рада слышать твой голос. Как ты поживаешь? Нет, не отвечай, я знаю ответ. И все понимаю.

— Знаешь?

— Ты скучаешь по Ханне. О, Майкл, я тоже! Итак, я был прав — Ханна станет темой нашего разговора в первую очередь.

— Не могу поверить, что прошел год, — продолжала она.

— Да, не верится, — пробормотал я. Хотя для меня время тянулось нестерпимо медленно.

— Мне сказали, что ты заходил в кафе, жаль, что меня не было на месте, надеюсь, ты еще зайдешь.

— Конечно.

— А не хочешь сейчас?

— Сейчас? — тупо повторил я.

— Конечно, если у тебя нет других планов. Мы могли бы выпить кофе и немного поговорить.

Может быть, так и лучше — покончить с этим сразу. Я выполню свой долг перед Ханной и снова вернусь тосковать по ней. Тогда она не сможет меня винить, что я не пытался.

— Буду через пятнадцать минут.

— Замечательно. Какой кофе ты пьешь?

— Черный.

— Сейчас поставлю сварить свежий. Как раз будет готов к твоему приходу. Любишь круассаны?

— Обожаю.

— Прекрасно. До встречи.

— Пока.

Повесив трубку, я долго сидел, осмысливая, что сейчас произошло. Всю неделю я беспокоился, что скажу Уинтер, но, как оказалось, совершенно напрасно — наш диалог мало зависел от меня. Уинтер явно была обрадована моим звонком, даже взволнована, хотя мы не виделись с ней уже год.

И вдруг меня как током ударило. Что, если Ханна написала этим трем женщинам, оставила письма и для них? Раньше такая мысль не приходила мне в голову, а сейчас показалась вполне реальной. Несколько минут я сидел, стараясь успокоиться, а когда пульс пришел в норму, составил план действий. Я попрошу Уинтер о свидании. И осторожно попытаюсь все выяснить. Если Ханна оставила письмо только мне, то Уинтер не надо знать об этом, да и никому другому тоже. Ричи не в счет, он не проболтается.

Я поехал на Блоссом-стрит, дорога заняла минут десять. В центре наблюдалось оживление, открывались магазины. Напротив «Французского кафе», около магазина пряжи, нашлось свободное место, где я и припарковался. Дочь хозяйки магазина была моей пациенткой. Я встречался с Лидией Гетц, ее матерью, несколько раз. Семья недавно удочерила двенадцатилетнюю девочку. Ханна всегда хотела научиться вязать. Собиралась связать одеяльце для ребенка и даже записалась на курсы. Это было как раз перед тем, как у нее обнаружили болезнь. Курсы были забыты. Одеяльце для ребенка!

Я гнал от себя эти мысли. Нельзя впадать в депрессию.

Перейдя улицу, я вошел в кафе и сразу увидел Уинтер.

— Майкл! — Она вышла навстречу из-за прилавка и протянула ко мне руки, а когда я подошел, крепко обняла.

— Здравствуй, Уинтер.

Я стоял в ее объятиях как неживой, уронив руки по сторонам. Потом обнял ее.

Выпустив меня, она улыбнулась:

— Как я рада тебя видеть!

— Я тоже, — и постарался добавить в свой голос немного энтузиазма.

Она была красива, но, как я ни вглядывался, не нашел сходства с Ханной. Уинтер была блондинкой с голубыми глазами, а Ханна — брюнетка с карими. Рост примерно одинаковый. Глядя на милое, оживленное лицо с богатой мимикой, я вспомнил, как оно всегда восхищало Ханну. Но кузины были совсем не похожи.

— Пойдем присядем.

Она провела меня к столику у окна. День был облачный, иначе я предпочел бы сесть снаружи. Внутри было очень уютно, столики с цветастыми скатертями, удобные стулья и теплое освещение.

Пока я усаживался, Уинтер сделала знак молодой беременной женщине за прилавком, и та тут же услужливо принесла две чашки с дымящимся кофе и тарелку с круассанами.

— У тебя здесь очень мило, в прошлый раз, когда я заходил, было много народу.

— Да, дела идут неплохо. Я боялась, что мы прогорим, когда начался экономический спад, но, вопреки ожиданиям, мы были приятно удивлены.

Я считал цены в кафе вполне приемлемыми. Для тех, кто работал неподалеку, было удобно забежать сюда на чашку кофе по дороге в офис.

— И сколько часов вы работаете?

— Мы открываемся рано. Аликс, — она кивнула на женщину, которая принесла нам кофе, — приходит около пяти и занимается выпечкой, потом приходит Мэри, в шесть, и начинает обслуживать первых посетителей. У нас в основном постоянные клиенты.

Я понимающе кивнул.

— Потом поток немного стихает, и снова наступает оживление ко времени ланча. У нас в меню суп, салат и сэндвичи.

Меню дня можно было увидеть около входа, написанное мелом на черной доске.

Сегодня там значился свекольный суп с имбирем и салат из шпината с голубым сыром и сушеной клюквой. Живописно и изобретательно.

— Мы открыты до девяти тридцати.

— Значит, и обеды тоже.

— Меню для вечера то же, что и для ланча, — объяснила она. — Вначале я не предполагала, что будут посетители вечером, но ошиблась. В основном приходят люди, живущие по соседству.

— Что ж, прекрасно.

Я огляделся, оценивая обстановку. На стенах картины с изображением Эйфелевой башни, берегов Сены и других достопримечательностей Франции. Уютно и мило.

— Мне пришлось много работать, чтобы добиться успеха. — Голос Уинтер дрогнул от гордости. — Ханна очень помогла мне, всегда советовала, поддерживала… — Она замолчала.

Я уткнулся взглядом в свой кофе.

— Да, трудно поверить, что прошел год.

— Это так. — Она постепенно успокаивалась.

Я задержал дыхание. Настал момент.

— Начал тут разбирать ее вещи, — это была наглая ложь, — и подумал, что, может быть, ты захочешь взять что-нибудь на память.

Глаза ее увлажнились, наполнились слезами, она приложила руку к сердцу.

— О, Майкл, какая чуткость с твоей стороны.

— Ханна часто говорила о тебе, ты была ее любимой кузиной.

Казалось, Уинтер сейчас расплачется. Я всегда боялся чужих эмоций и после смерти Ханны часто выступал в роли утешителя. Но нелегко утешать, когда своя боль так невыносима.

— Может быть, что-то особенное, чем ты дорожила?

— Я дорожила своей кузиной. — Она покачала головой. — И не понимала насколько, пока не потеряла ее.

Я растерянно взял с тарелки круассан, отломил кусочек, но не стал есть. Вдруг испугался, что если мы продолжим воспоминания, то оба впадем в депрессию.

— Не могу вспомнить ничего особенного. На твой выбор — я буду благодарна в любом случае.

— Какая связь у тебя с Францией? — спросил я, меняя тему.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Я ездила туда с Пьером.

— Кто такой Пьер?

— Пьер Дюбуа. Мы… мы встречались какое-то время.

— Вы встретились во Франции? — Я пытался вспомнить, говорила ли Ханна о Пьере. Имя показалось знакомым.

— Нет. Мы встретились здесь, в Штатах. Одно время работали вместе, но это было так давно. — Она слегка понизила голос. — Я летала туда познакомиться с семьей Пьера, и поездка была незабываемой. Мне нравилось там все: люди, еда, культура. Вдохновение от поездки и воспоминания помогли мне открыть это кафе.

Я улыбался, слушая ее восторженную речь. Потом вспомнил, что Ханна рассказывала о романе Уинтер с каким-то французом. Кажется, они вместе работали в одном ресторане. Тот самый парень, который заставил ее страдать.

— Ты, наверное, пытаешься вспомнить Пьера? Сожалею, что никогда не было возможности привести его к вам, на ваши прекрасные званые ужины. С нашим расписанием на работе это было невозможно. Может, это и к лучшему.

Я не знал, как отреагировать, и издал невнятное восклицание.

— Мы с ним расстались. Перерыв в отношениях.

Я не вполне понял, что это значило.

— Перерыв?