Анна смотрела в пространство, на огни Эдфу недалеко от яхты, смотрела на темные воды реки, окружавшие их, но видела лишь дом Мэриан, столовую с обоями в цветочек, на длинный двор за стеклянными дверьми, зеленой, ровной и бархатистой лужайкой сбегавший к озеру, и лес, где она разговаривала со своей воображаемой подругой. Как ее звали? Она забыла. Она с нею разговаривала, вспомнила Анна, и писала дневник, когда Винс...

– Что случилось, когда тебе было тринадцать лет? – спросил Джош, возвращая ее назад.

– Винс изнасиловал меня, – сказала она.

Ее сердце сжалось от стыда и боли, от шока, который она испытала, услышав саму себя, впервые произнося вслух эти слова.

У Джоша перехватило дыхание.

– Боже мой, Боже мой, – выдохнул он.

Он догадывался об этом, но не мог подготовиться к тому удару, который последует, когда услышит это от нее; не мог быть готовым ни к муке в ее голосе, ни к убийственной ярости, которая охватила его. Он видел Анну и Винса – попытался не представлять себе этого в образах, но уже видел, как запрокинулась голова Анны, как Винс сгибает ее и вопит, насилуя ее. Он не мог этого выдержать.

– Боже мой, – яростно выкрикнул он и потянулся к Анне, чтобы вырвать ее из этой воображаемой сцены.

Анна вскочила. Она отошла от него и встала у борта, нервно водя рукой по гладкой меди.

– Я должна все рассказать.

Ее голос был тихим, но доносился отчетливо с того места, где она стояла, сосредоточилась и с той же железной силой воли, которая вела ее от Лейк Фореста в Хейт Эшбери, а потом в Беркли, Гарвард и к юриспруденции, увидела, как все было.

– Он долго продолжал насиловать меня. Приходил в мою комнату. Сначала бывал там все время, а потом установил расписание, и я должна была быть готова к его приходу. И играть роль, и говорить слова, которые ничего не значили для меня. И с тех пор они... ничего не значат для меня.

Она на мгновение закрыла глаза. Снова почувствовала его руки на себе в тюрьме своей спальни, снова слышала, как он отдает приказы, заставляет ее отвечать, яростно шипит, когда она не делает этого. «Черт тебя побери, чувствуй что-нибудь, когда я с тобой играю».

«Я не могу это сделать, – подумала Анна. – Не могу, не могу». Дыхание ее было резким и болезненным, как будто она слишком долго бежала. Ее рука сжимала поручень.

Джош оставался на месте, разрываемый гневом и жалостью.

? И ты никому из родных не сказала об этом, спокойно сказал он.

Глаза Анны удивленно расширились при звуке его голоса, раздавшегося среди ее воспоминаний. Это уже не был тот голос, с которым она боролась в своей памяти; обычно она была одна в глубинах тех времен. «Но теперь я не одна». Женщина посмотрела на Джоша долгим взглядом. Он смотрел ей в глаза взором, полным гнева и боли, и она знала, что это были ее гнев и боль, которые он чувствовал, как свои. «Я больше не одинока». Она начала понимать, что значит разделить ужас и боль.

– Я никому не могла рассказать, – сказала она. ? Я позволила ему делать это! – А потом слова полились потоком, как веревка, разматывающаяся с плотно намотанного клубка, который был спрятан в глубине ее души, обнажая незаживающую рану. – Мне было так стыдно, я сердилась на саму себя за то, что была слабой и... плохой. Он сказал мне, что я его соблазнила, и я поверила, иначе с чего бы вдруг он начал все это?! Я чувствовала себя грязной, бесстыжей, меня тошнило, но я позволяла ему делать это снова и снова и снова. Я пыталась понять это, – когда могла об этом думать или если не могла этого избежать, – как я могла позволять ему делать это неделя за неделей, в то время как жизнь продолжалась и никто не догадывался. Он приходил и делал, что хотел... только не получал отклика; у меня этого никогда не было. Он ненавидел это и ненавидел меня за это, что я ничего не чувствовала. Я думала, что это было, как женитьба, когда один человек принадлежит другому. Нет, неверно. Я никогда не чувствовала, что принадлежу ему. Как будто мое тело было не моим, а его, и чем больше он использовал его, тем больше оно становилось его телом, и тем меньше я могла контролировать то, что происходило с моим телом. Контролировал он. У меня оставались только мои чувства и мысли, ему они никогда не принадлежали, но он решил, что делать с моим телом. Он сказал мне, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь. И сказал, что все равно никто не будет слушать меня, и я поверила ему. Винс был взрослым человеком, женатым, у него был ребенок. Он работал с моим дедушкой в семейной компании, и дедушка доверял ему. Люди восхищались им. Казалось, он шел по жизни, и каждый расчищал ему дорогу, а если кто-то или что-то оказывалось на его пути, то отшвыривалось, и никто не обращал на это внимания. Я думала, Винс неуязвим. Мне было тринадцать, я не очень хорошо вела себя и родственники всегда указывали мне на то, что я делала неправильно.

Анна сделала паузу и медленно разжала пальцы, сжимавшие поручень.

– Это продолжалось два года. – Она услышала, как у Джоша перехватило дыхание. – И потом однажды я сказала им. Праздновали мое пятнадцатилетие, мой день рождения, и я сказала дедушке, но все слышали. Не могу вспомнить почему, наконец, я сделала это; только помню, как слова вылетали, и какие были у всех лица. Бедные Нина и Уильям старались притвориться, что я ничего не сказала; Мэриан старалась отложить все на какой-нибудь другой день, а Винс и Рита назвали меня лгуньей. А мой отец... выбрал... Винса. Он не поверил мне. Дедушка все просил меня рассказать ему поподробнее, сказать ему правду. Он не пожелал поверить, услышав это первый раз. Я думаю, он бы поверил мне, если бы я подтолкнула его, но в то время я видела только, что, кажется, он надеялся, я не буду давить на него. Никто не захотел поверить мне. Я доставила им слишком много беспокойства. В ту же ночь я ушла из дома.

Больше Джош не мог сдерживаться. Он вскочил и обнял Анну. Она инстинктивно сжалась.

– Подожди, – начала она.

Но потом что-то в душе у нее расслабилось, и ее тело, казалось, стало таять в его объятьях. Анна начала плакать, и прижавшись лбом к плечу Джоша, всхлипывала с отчаянием ребенка, которым была когда-то, и с заледеневшей болью женщины, которой она стала.

Джош обнимал ее, прижавшись щекой к волосам, одной рукой прикрывая ее лицо, как будто защищая его от бури. Они долго так стояли. Рыдания Анны стали стихать. Она несколько раз судорожно вздохнула, потом начала успокаиваться, прильнув к Джошу, ни о чем не думая.

– О, – выговорила она, наконец, и отодвинулась. – Твой пиджак...

Оба взглянули на мокрый отворот пиджака.

– Потоп, – беззаботно сказал Джош. – Несерьезный, но фактически, благословенный. – Он снял пиджак и набросил его на борт яхты, потом снова обнял Анну, Он прижимал ее к себе, а она медленно подняла руки и обхватила его. Он так часто представлял себе; как мог бы обнимать ее, что чувство, которое испытывал сейчас, держа в объятиях это стройное тело, было ему почти знакомо, но все еще он не мог осознать, где реальность, а где надежда.

– Ты знал, – сказала Анна приглушенным голосом. – Гейл и Лео рассказали тебе.

– Нет, – быстро ответил он. И отодвинулся, чтобы посмотреть на нее. – Они мне не рассказали, я тебе говорил. Но, Анна, информация была, а тому, кто проводит свою жизнь, сводя воедино обрывки информации, нетрудно догадаться. Я догадался, но не мог поверить, а теперь поверил. Я был знаком с Винсом, не слишком близко, но достаточно хорошо.

– Так и моя семья. Но они хотели отвернуться и оставить меня одну с моим стыдом... – Ее глаза снова наполнились слезами. – О, Боже, это никогда не кончится. Я думала, что когда расскажу тебе...

– Послушай меня, – сказал Джош. Он взял ее за локти и посмотрел ей в глаза. – Чей это стыд?

Она нахмурилась.

– Что?

– Ты все время повторяешь, что тебе было стыдно, тебе сейчас стыдно, ты живешь с этим стыдом. Но почему он твой? Это он должен стыдиться. Уродство – его, чудовищность – его – ты знаешь это; ты назвала его чудовищем – стыд – его стыд. Тебе нечего стыдиться. Ты не совершала ничего подобного тому, что делал он. Это Винс делал, а не ты. Ты никогда не делала ничего, чего надо было стыдиться.

Анна все еще хмурилась. Почему она никогда не сказала это сама себе? Это же так просто... и если это правда... но почему это должно быть неправдой? Сказанное низким, сухим голосом Джоша, это показалось таким убедительным, очевидным, о чем должна была сама догадаться давным-давно.

– Я не знаю, – медленно произнесла женщина.

– Знаешь, ты знаешь. Ты была слишком юной, чтобы понимать это, когда уходила из дома; Винс слишком долго терроризировал тебя. Ты поверила тому, что он тебе говорил о твоей вине, а ты думала, что оказалась запачканной им, поэтому перестала быть хорошей девочкой, тебя никто не мог любить. Все это было неправда, но все-таки со всем твоим профессионализмом ты оставалась испуганной, потому что расстояние не позволяло тебе увидеть, что на самом деле случилось с тобой. Ты позволила стыду стать частью твоей натуры. Но это не так, Анна, этот стыд вложили в тебя другие, пользуясь твоим страхом и беспомощностью, и ты можешь освободиться от этого.

Анна слабо улыбнулась.

– Так просто.

– Может быть и нет. Но ты можешь сделать это. Ты уже делала то, что гораздо труднее.

– Может быть.

Она чувствовала сильные руки Джоша на своих руках, и через несколько минут в ней появилась какая-то легкость, которой Анна раньше не знала. Все казалось новым, как будто она стояла на горной тропе, и солнце, освещая пейзаж под разными углами, показало ей мир таким, каким она его еще не видела. И почувствовала, что ждет чего-то и ждет без страха. И она знала, что начинаем верить ему.

Огни городка Эдфу погасли, на прогулочных катерах было темно. Близилась полночь. Вернулся стюард с кофейником свежего кофе и удалился, толкая перед собой обеденный столик. Дверь закрылась за ним.

Джош снова прижал к себе Анну, щекой касаясь ее волос. «О, – удивленно подумала она, – в его прикосновениях нет ничего пугающего». Она не отстранялась от него, губами чувствуя биение его сердца сквозь тонкую ткань рубашки. Ей было хорошо, и она позволила легкости наполнить ее, и через минуту поняла, что наполнившее ее чувство было надеждой.

Анна подняла голову, чтобы посмотреть на него. И когда Джош увидел ее глаза, то наклонился, чтобы поцеловать ее, его рот приблизился к ее губам непринужденно и естественно, и это его удивило. Он не знал, что может случиться, сможет ли Анна принять его любовь и не быть отброшенной в прошлое. Если бы она преодолела это препятствие, то могла бы...

Но мускулы Анны напряглись и беззвучный крик сжал горло. Рот, накрывающий ее рот, душащий ее, крадущий ее у нее самой... Она вывернулась, вырвалась из объятий Джоша и отступила назад, сжав зубы, чтобы не закричать. Она так ужасно дрожала; что едва держалась на ногах. Она смотрела вниз, на палубу, не в силах поднять глаза на Джоша.

– Слишком поздно, – слова как бы вырывались с трудом. – Извини, Джош, извини, слишком поздно. – Он обнял ее, она пугливо отстранилась, чувствуя угрызения совести. – О, Боже, почему я не могу избавиться от этого?

– Ты сможешь, – твердо сказал Джош, хотя был полон сомнений и впервые отчаяние начало овладевать им. Но он не позволил Анне заметить это. Голос его остался твердым, его рука, державшая ее, не дрогнула, Джош не стал обращать внимание на то, что она отстраняется от него, и повел ее обратно на кресло с сиденьем для двоих. – Ты сможешь, потому что мы сделаем так, что это случится. Речь идет не только о наших любовных отношениях, а гораздо больше; на карту поставлена наша жизнь, жизнь, которую мы будем создавать вместе. Я хочу, чтобы мы поженились, чтобы у нас были дети и что-то более прочное, чем было у нас обоих когда-либо. А за это стоит бороться.

– Нам нужно было встретиться, когда нам было по десять лет, – серьезно сказала она. – Мы бы выросли вместе и ничто не стояло бы между нами.

– Ничто и сейчас не стоит между нами, с чем мы не смогли бы справиться, – спокойно ответил Джош. – Послушай меня. Перестань быть вечно анализирующим адвокатом и женщиной, которая полагается на свой ум, доверься своим эмоциям и только слушай. Я люблю тебя, Анна. Люблю такой, какая ты есть и какой была, за то, что ты делаешь сейчас и за то, что случилось с тобой много лет назад. Я люблю в тебе все, а не только самое красивое или самое приятное. – Он приложил ладонь к ее щеке. – Дорогая, любимая Анна. Я так много хотел бы сделать для тебя. Но я хочу, чтобы ты что-то сделала и для меня тоже. Я хочу, чтобы мы стали друг для друга тем, чем мы всегда думали быть, оставаясь в одиночестве. Мы достаточно долго были одиноки: ты была занята бегством от прошлого, а я задержался в нем, теперь мы должны с этим покончить. Мы собираемся начать совместную жизнь, а жизнь – это не место и не время – это не юридическая фирма и не квартира, охраняемая швейцаром, или тысячелетняя история – это кто-то или более, чем кто-то, целая семья, если нам повезло встретиться и найти место, чтобы свить гнездо. Это кто-то всегда встречающий нас с распростертыми объятиями. Это дверь, которая всегда для нас открыта. Я хочу все это получить от тебя. И хочу дать все это тебе, чтобы тебе не пришлось снова запирать двери в своей душе.