Джудит Айвори - Спящая красавица

Но потом, о Боже! Майское солнце сделало свою работу, и примерно шесть дней назад мед начал просачиваться через балки сверху с западной стороны дома. На кровать, чемоданы, на мои платья — на все.

— Мед? — переспросил с недоверием Джеймс. Он был ошеломлен в первый момент, затем засмеялся. Это ободрило ее.

— Это смешно, не так ли? Да, конечно, смешно! — Николь откинулась на спинку стула. — Боже, однако это не было так смешно, когда случилось. И сейчас это все еще тягостная для меня проблема. Я должна позвать кровельщика и плотника и найти людей, которые придут и все почистят. Но это... — Она засмеялась. — Весело, ведь правда? Мед течет с крыши на все! Это так впечатляет! Кто бы мог подумать?

Они оба сидели посмеиваясь над местью злобных пчел. Николь попыталась закончить свой рассказ:

— Я... я должна найти... — она прикрыла рот салфеткой, — место, где бы могла остановиться. И что хуже всего, оказалось, что именно сейчас проводится международный коллоквиум по чему-то...

— По геологии, — уточнил Джеймс. — По геологии — я принимаю в нем участие.

Последовал новый взрыв смеха.

— Да! И поэтому нет ни одной свободной комнаты нигде, так что я отправилась к своей тетке. Вот и конец истории. — Она положила руки на стол и позволила себе вволю посмеяться.

Немного успокоившись, Николь взглянула на Джеймса. Тот смотрел на нее внимательно и чуть смущенно. Наконец он пробормотал:

— Забавный способ борьбы со скукой. — Затем, помолчав, добавил: — Мне нравится, как вы это делаете.

— Что делаю?

— Так много смеетесь.

Николь не знала, что ответить. Она пристально посмотрела на Джеймса и сказала:

— Это только с вами.

Он покачал головой:

— Вакуа смеются все время и над всем...

— Вакуа?

— Племя, которое доверило мне золото. — Затем Стокер продолжил: — Англичане, которые встретили нас у реки, думали, что Мтцуба и его друзья...

— Мтцуба?

— Мой друг из вакуа. Они думали, что вакуа — глупый народ, потому что те все время смеялись. Дети. Но я видел, как они смеются над смертью и унынием, над страхом и войной. Они видят ироническую сторону жизни. И как подумаешь об этом, то понимаешь, что все в жизни смешно.

Николь рассмеялась — на сей раз сдержанным смехом, ласкавшим слух.

Джеймс дождался, пока ее веселость пройдет, его лучистые глаза следили за ней все время. Затем, словно разговор еще не был закончен, он спросил:

— И ваша тетушка?

Он ждал от нее имени. Николь нахмурилась и запинаясь произнесла:

— Вы ее не знаете.

Он ждал. Она фыркнула, затем ответила:

— Хорошо. Я скажу вам. Моя тетка — главный повар в одной большой семье. Я живу на нижнем этаже с прислугой.

— Вы шутите?

— Нет, все это правда, но у меня нет другого выхода.

Он замер, разглядывая ее поверх чашки с чаем.

— Вы живете под лестницей?

Николь улыбнулась и откинулась на спинку стула.

— Я работала «под лестницей», как вы это называете, четыре месяца, когда впервые приехала в Англию. — Она раздраженно приподняла брови. — Затем нашла более подходящую работу, приносившую удовлетворение.

Джеймс прищурился, слегка вздрогнув. «Пора прекратить игру с ним», — подумала Николь. Но Стокер не отвел взгляда, как она ожидала, и через мгновение уже ей пришлось опустить глаза. Потому что Джеймс уловил скрытый намек на профессию. Однако это больше не волновало его.

Пристально разглядывая ее, он сказал:

— У нас много общего: вы — племянница кухарки, я — сын кучера.

— В самом деле? — Она удивилась и засмеялась.

— В самом деле. Мы не были слугами, а жили в доме при почте.

— Я поражена. Вы говорили, будто получили образование в... Гарварде или Итоне.

— В Кембридже.

— Вы совершили невозможное! — Продвижение по социальной лестнице было поистине удивительным. Николь покачала головой в знак восхищения. — Сын кучера скоро станет графом!

Джеймс улыбнулся — именно ей, а не в благодарность за комплимент — и сказал:

— И сидит напротив прекрасной женщины, бывшей — кем? Кухаркой? Которая превратилась в самую независимую женщину, какую я когда-либо встречал, за исключением королевы, конечно.

Они сидели, позабыв обо всем, наконец Джеймс спросил:

— Ваша семья осталась во Франции?

— Одна сестра там, другая — здесь.

— Родители?

— Оба умерли несколько лет назад.

— Вы видитесь со своими сестрами?

— Нет. — Николь нахмурилась. Обычно легко заставить мужчину говорить о себе самом, но только не Джеймса Стокера.

Она размышляла, пытаясь подцепить вилкой кусок со своей тарелки.

— Чей это дом, где ваша тетушка работает?

Николь раздраженно посмотрела на него, но его искренность поразила ее. На его лице читалась глубокая заинтересованность. Вместе с тем у нее появилось необычное желание, чтобы и он понял ее как можно лучше.

Николь сознавала, что она — женщина, окутанная тайной. Приподнять завесу хотя бы над одной из сторон своей жизни значило для нее поставить под угрозу свою карьеру, свой образ жизни. Поделиться своими тайнами теперь означало бы разрушить самоуважение, нанести ущерб чувству собственного достоинства или даже потерять его. Нет, она не может позволить ему обезоружить себя, хотя бог знает, какие у него намерения.

— Я хочу еще чаю, — сказала Николь, собираясь идти к стойке.

Стокер опередил ее, подхватив чашку.

— Я принесу, — предложил он.

Николь наблюдала, как он двигался между уже почти пустыми столами. Только один, в дальнем конце зала, был еще занят; утренний наплыв студентов на завтрак закончился. За стойкой Джеймс передал ее и свою чашки и остался ждать, положив одну руку в карман. На этот раз на нем не было мантии. Его брюки из дорогой шерсти теплого красно-коричневого цвета в елочку были отлично сшиты. Хорошо подобранные пиджак, жилет цвета сливок, украшенный только свисающей золотой цепочкой от часов, сидели на нем превосходно.

Девушка за стойкой завела с ним разговор. Он ответил в своей привычной доброжелательной манере. Джеймс был единственным, кто так легко смеялся почти над всем, что жизнь преподносила ему. Счастливый человек, поняла Николь с удивлением. Большинству людей это недоступно.

В нем не было снобизма. Совсем. Николь никогда прежде не встречала англичанина его положения, который не обладал хотя бы крупицей снобизма. Ее размышления прервало воспоминание о его происхождении.

Нет, это не относилось к Джеймсу Стокеру. Он был джентльменом, в нем не было ни капли фальши. Его доброта, благородство и внимание к окружающим были присущи ему от рождения.

Николь не удивило то, что королева пожелала отметить его достоинства. Конечно, почему же Виктория должна быть нечувствительной к тому, что очаровывает остальных женщин? Она пожелала отметить его, даровав привилегии.

Николь, опустив глаза, стала разглядывать стол. Великий Боже! Откуда такие мысли?

Когда Джеймс вернулся с ее чаем и кофе для себя, она легкомысленно спросила:

— Сколько лет королеве Виктории?

— Королеве Виктории? — переспросил Джеймс и, передавая ей чашку с чаем, посмотрел на Николь с удивлением, но тем не менее ответил: — Ее величество полная, это правда, но красивая. И очень любопытна.

— Любопытна? Вы разговаривали с ней?

— Дважды.

— У вас была аудиенция у королевы?

— Да.

— Частная аудиенция?

— Да. А что?

— И вы так спокойно говорите об этом? Вы понимаете, что многие могущественные люди готовы растолкать остальных, чтобы встретиться с королевой?

— Я догадываюсь.

Николь покачала головой. Этот молодой человек был настолько уверен в собственной удаче, что мог хвастаться и усмехаться. Но он не имел представления о подлинных размерах своей удачи. Это было очаровательно.

Николь задумалась, следует ли упомянуть, что она тоже встречалась с королевой несколько лет назад и что эта встреча была не из приятных. Вместо этого она осмотрелась — зал опустел, даже девушка за стойкой ушла на кухню — и спросила:

— О чем вы беседовали с королевой на приеме?

Джеймс насыпал сахар в кофе и ответил:

— Большей частью об Африке, о моих приключениях.

— Расскажите мне, — попросила Николь.

— Скажите, что вы хотите услышать? — спросил Джеймс.

— Расскажите мне что-нибудь из того, что вы рассказывали королеве.

Он сосредоточенно посмотрел на стол:

— Я рассказывал ей, где и как погибли мои спутники и почему я остался жив.

Николь ждала, размышляя, как она почувствует себя, когда узнает всю правду, целиком — без прикрас.

Ему было мучительно трудно вспоминать, но он все же начал рассказывать:

— Мы пробыли там год, затем потеряли надежду на возвращение...

Николь откинулась на спинку стула. Она почувствовала, что сейчас услышит то, чего Джеймс еще никогда никому не рассказывал.

— Мы были в глухих джунглях, на туземной тропе, — говорил Джеймс, обращаясь к прелестной, привлекательной женщине, сидевшей напротив него. Он приготовился повторить историю, которую рассказывал уже десятки раз, — о том, как умерли члены экспедиции и как он сам удивительным образом остался в живых и вернулся на английскую землю. — Это была единственная дорога на север. Африканские реки вроде Конго в среднем течении совершенно непригодны для передвижения по ним на чем-либо другом, кроме каноэ. Дорог там нет, связи никакой...

Он ненадолго замолчал, представив, как легко очутиться снова в темных джунглях. Сидя с чашкой кофе в руках, Стокер позволил своему сознанию парить свободно, размышляя о том, как придать своему повествованию большую поэтичность.

— Трудно представить, — делился он с Николь Уайлд, — как мы примитивны по сути дела. Саванна совершенно дикая. Но джунгли... Там ночью раздаются прекрасные звуки, сверхъестественные, и они доносятся из кромешной темноты. Даже лунный свет не проникает сквозь густую листву.

Тем не менее после того, как наша экспедиция, обогнув на пароходе мыс Горн, причалила в Кейптауне и пробыла там год, мы отправились на север через неисследованную, не отмеченную на карте местность. Мы шли гуськом за носильщиками; на головах у них в соломенных корзинах покачивалось все наше имущество; экспедиционные ценности — образцы, записи, заметки. Все это, между прочим, я привез домой. Мне потребуются годы, чтобы разобрать и расшифровать их. Годовая работа ста сорока восьми человек, — он на миг замолчал, — из которых в живых остался я один.

Джеймс уставился на свою чашку с черным кофе, вкус к которому в нем пробудил проводник-бур, употреблявший этот напиток везде, где только удавалось.

— Иногда я спрашиваю себя: за что меня пощадила судьба? Мне это кажется несправедливым.

Несколько секунд он не мог говорить.

— Вы чувствуете себя виноватым за то, что остались живы? — вежливо спросила Николь. — Что случилось?

Его ответ прозвучал совершенно несуразно:

— Они хотели мою одежду.

Стокер ждал, поймет ли она его. Конечно же, нет. Кто поверит в это?

— Вашу одежду? — тихо переспросила Николь. Затем, вскинув брови, наклонила голову и последовала за ним в его джунгли — А что они носили сами? — спросила она.

— Ничего. — Он позволил ей осознать его слова, прежде чем продолжил свой рассказ. — Хотя со временем некоторые из них стали носить мои брюки, жилет или шарф.

Она прищурилась, стараясь понять, что же он пытается ей объяснить, но не могла.

— Вы ходили голым, как и они?

Это был, в сущности, не вопрос. Совершенно приспособиться к туземному образу жизни для сознания европейца непостижимо. А самым ужасным из всего было, без сомнения, ходить неприкрытым.

— Было жарко, — объяснил он. — Все остальные люди были нагими, и какая-либо одежда становилась обузой, а моя им понравилась, поэтому я позволил им взять свою одежду. Я уже не надеялся вернуться в Англию, — добавил Джеймс. — Не помышлял, что буду снова сидеть за английским столом в английском университете.

Конечно, его приятели англичане подумали бы, что такое поведение присуще душевнобольному. Только пациенты сумасшедшего дома не носят штанов.

Он рассмеялся:

— Что бы такое рассказать вам? — И смутился. Потом поднял глаза: — Я должен был отделить обычную информацию от остальной. Ох... простите. Я не должен был рассказывать об этом.