— Еще была Чи, так я ее называл, потому что не мог правильно произнести ее полное имя. А еще одну я называл Лита.

— А четвертая?

Он рассмеялся:

— А ее звали, по-моему, Коко.

— Продолжайте! — сказала она. — Значит, четвертая ваша женщина — я? — Она расхохоталась. — О Боже! Дитя! Я совратила дитя!

— Ха! — Он вытянул ее ногу так, чтобы она легла на него; его рука обвила ее, ладонью он похлопал по ее обнаженным ягодицам. — Я опытен настолько, насколько необходимо, миссис Уайлд, — заверил он. — Просто был очень занят до недавнего времени. Я, возможно, немного экспериментатор, но подаю надежды. Из-за этого не стоит беспокоиться. У меня никогда не было проблем. — В его голосе слышалась радость. — Я подхожу вам.

— Хорошо, — сказала она.

Так как ей не удалось высвободить ногу, то она вытянула ее вперед и села.

Его глаза округлились.

— Bay, — скорее выдохнул он, чем произнес. Это было выражение высшей оценки, а не огорчения. Она стянула с его плеч пиджак.

— Сними его.

В первый момент Джеймс не понял, что она делает, помогая ему, чтобы потом накинуть его пиджак на себя.

— Ты одет так, как только может быть одет мужчина, в то время как я совершенно голая.

Николь расстегнула его белый пикейный жилет.

— Ты просто хам: раздел меня до нитки, зная, что моя тетушка с дочерью находятся в Гиртоне, моя горничная — в Лондоне, а все семейство Данное — в Бате.

Джеймс запротестовал, когда она принялась снимать с него подтяжки брюк.

— О нет... — Он нацепил обратно на плечо левую, потеряв при этом правую.

Она снова спустила обе и посмеялась над ним.

— Чтобы ты знал. Кто-нибудь может войти сюда в любую минуту.

— Не-е-ет, — запротестовал Джеймс. — Я вижу, что никого вокруг нет.

Он вполне овладел собой, чтобы продолжить сражение.

— О нет, не делай этого, — попросил он, заметив, что она потянулась свободной рукой к пуговицам на его брюках.

— Да. — Радостно, не обращая внимания на его протесты и запрещения, Николь перешла в наступление на его одежду.

Ей пришлось снимать его гладкие белые подтяжки, снять его накрахмаленную манишку, наполовину расстегнутую, а его жилет она успела снять только с одной руки, прежде чем он воспринял их игру всерьез и опрокинул ее. Джеймс распластал Николь на кухонном полу, устроившись у нее между ног. Это была безоговорочная победа!

— Ах! — вырвалось у нее. Удовольствие, внезапное и острое, пронзило ее насквозь, пока Джеймс поудобнее прилаживал свои бедра между ее бедрами — медленным, поразительно умелым движением.

Он блаженно зарычал.

— О Боже! Николь! — Затем добавил: — Я все время хочу тебя так, словно хотел всю свою жизнь.

Когда он поцеловал ее, она обвила руками его шею и пригнула голову к себе.

Уже давно она не позволяла мужчине устраиваться там, где устроился Джеймс. И еще больше времени прошло с тех пор, как ее возбуждал поцелуй мужчины. Возможно даже, что она не испытывала такого вовсе. О Боже! А ведь она сама себя предостерегала. Но руки Джеймса так согревали и ласкали ее кожу, что не желать его было нельзя. Он уже вошел в ее жизнь.

«Но я не влюблена в него», — повторяла она себе снова и снова. Если только он... скорее всего он сам... возможно, это он был влюблен в нее.

Ее внутренний голос торжествующе восклицал: «Он любит меня!» Эта мысль была так прекрасна и так ужасна в одно и то же время, что Николь старалась не заглядывать в будущее.

Она прикоснулась ладонями к его прекрасному лицу и принялась изучать каждую черточку. Свет от газовой лампы, стоявшей на столе, освещал волосы, лоб до бровей. Николь позволила себе расслабиться. Она притянула его голову к себе. Ее любовник, ее друг. Она приоткрыла свои губы и поцеловала его долгим, глубоким поцелуем.

Более полутора часов они провели на кухонном полу.

Нечаянно погасив лампу, они погрузились во мрак. В гостиной Николь вытащила из вазы одну из роз, взяла ее зубами и принялась танцевать кругами перед Джеймсом, пока они поднимались по лестнице. Она чувствовала себя счастливой, такой счастливой! А он... О! Он... Ему, по-видимому, понравился тот замечательный факт, что в итоге их запутанная история обрела счастливый конец. И все образовалось само собой. Джеймс, крадучись, следовал за своей любовницей вверх по ступеням, его волосы были всклокочены, рубашка расстегнута. Он шел, держа в руках пиджак и жилет. Прижимая их к груди, он не упускал возможности нежно провести рукой по ее бедрам или по животу. В то же время он не отрываясь следил за каждым ее движением. Каждый его взгляд в туманное будущее останавливался на одной и той же мирной картине: исполнение страстных желаний и еще больше обещаний.

Они прошли по коридору в сторону гостевых комнат, где в самом конце находилась комната Николь. Джеймс следовал за ней, внезапно Стокер остановился.

— Ого! — воскликнул он и, бросив одежду на стул, направился прямо через комнату к дальнему окну.

Николь прислонилась к двери, чтобы запереть ее, глядя, как Джеймс опускает и задергивает занавески на окнах.

Три четверти луны светили в широкое окно, разливая удивительный лунный свет. Этот свет проникал через оконное стекло и отбрасывал тень на кровать.

Николь смотрела, как он сбросил с себя рубашку и с изумлением огляделся. Затем выскользнул из брюк и замер в расстегнутом нижнем белье. В первый момент ей показалось, что он смущается, как тогда, когда они были внизу. Он продолжал смотреть в окно, потом показал на что-то:

— Вот отсюда. Через сад с розами, по другую сторону живой изгороди, вдоль аллеи, которая пролегает там, есть апартаменты — извозчичий двор. Видишь эти крыши? Ты видишь, на что я показываю?

Николь подошла и встала рядом с ним.

— Хм, — произнесла она с меньшим интересом, чем он ожидал.

Если Джеймс Стокер выглядел очень привлекательным в одежде, то без нее он был просто великолепен: стройный, с нежной кожей. Она пробежалась руками вниз по его спине до бедер. Его тело было местами покрыто изумительной растительностью: в основании его спины — редкие завитки и дальше, вниз по ногам, отдельные завитушки. Они были светлыми и в лунном свете выглядели золотистыми. Это было так чувственно! Николь испытала совершенно новое, удивительное чувство. Она хотела повернуть его к себе лицом, чтобы увидеть поросль на его груди, которую она нащупала под его рубашкой своими чуткими пальцами, когда они прятались от дождя в алькове часовни Всех Святых. Ей хотелось прикоснуться к нему и рассмотреть. Она расстроилась и смутилась, так как он не поворачивался к ней, а продолжал вглядываться в окно.

— Вон та дальняя остроконечная крыша — конюшня. В том извозчичьем дворе я родился. Я жил там до девяти лет. После этого я жил в этой самой комнате. Она была моей.

Эта новость очень удивила ее, но она сказала совершенно спокойно:

— Ты — Джими?

— Трудолюбивый мальчишка, чьи родители умерли и который работал для Филиппа, потому что он взял меня к себе.

Николь вдруг вспомнила, что Филипп был его коллегой и руководителем и даже наставником в университете. Она не знала, что Джеймс был тем молодым человеком, для которого Филипп сделал все, за исключением усыновления.

В указанном Джеймсом направлении выделялось несколько остроконечных крыш, залитых лунным светом: конюшни, извозчичий двор и несколько жилых домов, если Николь еще не забыла.

— С тех пор как я себя помню, — сказал Джеймс, — я всегда приходил в дом Филиппа, и он давал мне двухпенсовую монету, чтобы я таскал для него камни с округи и сортировал их. Затем, когда я подрос, мне разрешили приносить камни в химическую лабораторию, раскалывать их, или измельчать, или в некоторых случаях растирать в порошок.

Он остановился, задумавшись.

— Я должна была бы помнить, но забыла, — призналась Николь. — Как умерли твои родители?

— В дорожной катастрофе, обычное дело. По дороге домой из Ньюкасла почтовая карета опрокинулась: дышло сломалось, когда они поворачивали. Лошади повернули, а карета упала в овраг.

Он с минуту стоял молча.

— Я оставался с садовником и его семьей. Филипп послал за мной и сам рассказал мне об этом случае. Затем он взял меня за руку и привел прямо сюда. Мои вещи уже принесли. Я стал... Я не помню точно, но по-моему, с девяти лет его помощником в лаборатории.

— Забавно, что мы не узнали друг друга, правда ведь?

Он посмотрел на нее через плечо.

— Но ведь ты проработала здесь только четыре года, как ты говорила, — напомнил он. — Сколько тебе было лет?

— Пятнадцать.

Он рассмеялся:

— Да, но в то время я выглядел как семилетний юнец. Поэтому-то ты и не узнала меня.

— Ты был на улице, а я все время в доме.

— И я больше интересовался собаками из конуры, чем хорошенькими девочками с кухни.

— Как странно, — проговорила она. — Мы были в шаге друг от друга. Как странно иногда случается в жизни.

Он еще раз взглянул на нее, затем повернулся, оглядел ее с ног до головы.

— Взять хотя бы наш случай, да?

Он потянулся, поднял занавески повыше, так чтобы лунный свет осветил его всего. Она увидела его изменившийся силуэт. Его копье приподнялось, став упругим, гладким, красивым, отчетливо выделяющимся. Это было великолепное оружие — с крупной головкой, словно обрамленное шлемом.

Когда он приблизился к Николь, она отступила назад, уводя его к кровати. Там она сдернула покрывало и взобралась на нее. Этот молодой человек, который так смешно воевал со своими штанами, теперь лежал возле нее совершенно обнаженный.

— Двое из племени, — сказал он. И с этими словами он превратился в мужчину, который срывает двери с петель. Он вырос счастливым, загадочно-эротичным.

Все ее прежние понятия относительно разницы между доблестью молодости и свободно чувствующей зрелостью мужчины были разрушены. Он накрыл ее своим телом, и ей показалось, что она занимается любовью с ангелом, его руки были теплыми, губы и язык — горячими, когда он овладел ею. Николь почувствовала, насколько он сильный и мощный. В последние секунды, приподнявшись на коленях, он прижал ее ноги к своей груди и задвигался быстро-быстро, пока комната не закружилась у них перед глазами, а ее тело не стало невесомым. Затем внутри себя она ощутила толчок, чувства отчетливо и оглушительно взорвались. Ее тело выгнулось дугой, задрожало, затем устремилось вперед, руки, ноги прилипли к Джеймсу, к его широким плечам, его сильным бедрам. Он держал ее, пока она вновь не обрела чувство реальности.

Чуть позже, когда он остыл, Николь сказала:

— Не важно, насколько ты пропитался жизнью племени, в большей или меньшей степени, я думаю, что большинство его членов должно было оценить твое мастерство, твою приверженность правилам хорошего тона.

— Я вовсе не думал об этом...

— И твою скромность.

Николь покачала головой, повернулась к нему и улыбнулась в темноте:

— Вы откровенно хороши, Джеймс Стокер. Просто золото. Сердце весом на все двадцать четыре карата.

Они занимались любовью так и этак на протяжении всей ночи, пока простыни не стали влажными, а тела не начали соскальзывать друг с друга. В небольших промежутках между этими занятиями Джеймс вытягивался на канапе, закинув руки за голову.

Он более или менее осознавал, что Николь молоденькой девушкой приехала в этот дом со своей тетушкой. Филипп уже пять или шесть лет был женат, что создавало определенные трудности. Прелестная молоденькая Николь забеременела, поэтому Филипп отослал ее из дома. А что потом? Был ли Филипп способен на это? И почему, пока Филиппа нет дома, Джеймс лежит сейчас в его доме в этой комнате, с его... С кем? Кто Николь для Филиппа сейчас?

Джеймс лежал озабоченный этим и другими смутными тревогами, представляя себя наедине со своими страхами. Как вдруг из темноты раздался голос Николь:

— Филиппу кажется, что он хочет, чтобы я вернулась. — Она дала возможность Джеймсу переварить это внезапно вырвавшееся признание, прежде чем добавила: — Я не останусь здесь надолго, чтобы у него не было возможности сказать мне это. Но он присылает мне цветы. Он приказал слугам открыть эту комнату, когда услышал, что я вынуждена была жить с прислугой, и сам перенес сюда все мои вещи, когда я однажды завтракала с тобой. — Она замолчала, но вскоре продолжила: — Дэвид очень рад. Он доволен, что Филипп хорошо относится ко мне после долгого периода безразличия. Ему нужно отцовское внимание. Ему хочется поближе узнать своего отца. Только... — Она вздохнула, прежде чем продолжить: — Только Филипп гораздо более несчастен, чем я ожидала. Как мне кажется, он думает, что я могу помочь ему. Он хочет вскочить на подножку уходящего поезда... Что-то в этом роде.

— Это так?

Она сделала ужасную паузу, но наконец сказала:

— Да уже совсем ушедшего. Все в далеком прошлом. Но Дэвид... — Она окунулась в свои размышления.