— Ты знаешь, я тут подумал. Он не должен носить имя Уайлд. Он должен быть Дэвид Данн. Он и есть Дэвид Данн. Он всегда им был. И если мы будем вместе, не стоит и раздумывать...

— Если вы с Дэвидом решили так, то поступайте, как знаете. Но меня не впутывайте в это дело. — Николь старалась сохранить спокойствие, ровный тон, не показать, что она задета и что ей тяжело слышать это. — Я сделала все, что могла. Хорас — официальный отец Дэвида на сегодняшний день, так же как и тогда, когда Дэвиду было шесть лет.

— Хотя на самом деле он им не был тогда и не является сейчас. Некоторые вещи нужно исправлять, Николь...

— А некоторые — не надо. — Она посмотрела ему в глаза, сжала губы, затем передумала. Бессмысленно, она никогда не могла переспорить Филиппа. Он всегда считал, что знает ответы на все вопросы.

Филипп стоял молча, облокотясь о прилавок, пока его не толкнули подносом в локоть. Он отшатнулся, взял поднос с чаем и отнес его на стол. Николь последовала за ним, мечтая очутиться где угодно, только чтобы подальше от него.

Он поставил поднос, отодвинул для нее стул. Когда она села, он наклонился к ее плечу и пробормотал:

— Не имеет значения, что ты думаешь по этому поводу, не имеет значения, насколько я опоздал с этим, я хочу уладить это дело с Дэвидом. Позволь мне подписать бумаги.

Она взглянула на него снизу вверх, когда он обошел стол вокруг, чтобы занять свое место.

— Какие бумаги?

Он сел.

— Я хочу официально признать Дэвида своим сыном.

— Что же, пожалуйста.

— Я хочу, чтобы мое имя было внесено в его свидетельство о рождении. Я хочу, чтобы это было зарегистрировано в министерстве внутренних дел.

— Но в его свидетельстве о рождении уже стоит имя Хораса.

— Ты знаешь, что это неправда.

Филипп поставил чайник на стол. Казалось, что исправление им самим внесенной путаницы он считал своей большой заслугой.

Николь откинула голову и пристально взглянула на него, прищурившись.

— Да, к счастью, он это сделал, — сказала она. — Хорас солгал ради нас в то время, когда ты не захотел сказать правду. Он дал Дэвиду имя.

— Не соответствующее действительности, и теперь я хочу это исправить. Я действую ради Дэвида. Ты должна сказать, что я — его отец.

— Я не сделаю этого из-за Хораса.

— Хорас мертв.

Николь хмыкнула.

— Да, он мертв, почти три года. Но это другая смерть, не так ли? Она открывает перед тобой возможность стать отцом Дэвида? — Терпение ее было на исходе. — Прости, Филипп. Расскажи все Дэвиду, если хочешь, но он уже знает, что ты его отец. Нет необходимости делать что-то большее. Смирись. Я не собираюсь распутывать то, что ты в свое время запутал. — Она слегка наклонилась к нему и, понизив голос, заговорила: — Избавь меня от своих планов. Прекрати приглашать меня, подстерегать. Дэвиду нужно твое внимание. Мне — нет.

Она откинулась назад, с тем чтобы встать и уйти, но Филипп остановил ее, ринувшись к ней через стол. Он положил свою руку на ее и одним этим жестом удержал на месте.

— Хорошо, — сказал он. — Я заслужил это. Прости. Не уходи.

Он посмотрел на нее с выражением раскаяния, в котором усматривались также снисходительность и забота, но не беспокойство.

— Я понимаю, ты все еще злишься на меня за предыдущие два десятка лет.

Она сделала усилие, чтобы выдохнуть.

— О, Филипп, если говорить честно, выбрось эту мысль из головы. Я не сержусь. У меня к тебе ничего нет — все в прошлом. Ничего больше нет. Конец. Я пережила все.

— Да-да, я, конечно, тоже. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Хорошо, — сказала Николь.

— Я возвращаюсь в игру, — продолжил он.

Хотя ей почти не было видно его лица, но было понятно, что он улыбался. Он посмотрел вдаль, возможно, на входную дверь, наблюдая за тем, кто входил или шел по коридору.

— Хорошо, — сказала она снова и, пытаясь вернуть разговору дружеский тон, добавила: — С первоклассными местами в Феннерс тоже.

Матчи по крикету всегда приводили его в хорошее расположение духа. Она немного успокоилась, насыпая сахар в чай: одна ложка, вторая. Где же Дэвид? Когда же они отправятся на этот чертов матч?

Филипп пробормотал:

— Да-да, но не эту игру я имел в виду. Мое пребывание на посту вице-президента заканчивается осенью, я уйду с этой должности, возможно, в правительство.

— Рада за тебя, — сказала она искренне. — Это замечательно.

Его мечтой всегда было стать королевским министром.

— Было бы, — сказал он, — но я слышал, что теперь в милости некий молодой рыцарь вместо меня.

«О, дорогой Джеймс!»

— И Королевское географическое общество хочет назначить его в совещательный совет, как только я уйду! От этого у меня внутри все переворачивается, — чтобы состязаться за председательство следующей весной. Короче, меня ничего здесь не удерживает, как ты видишь, — улыбнулся он. — Я могу запросто жениться на тебе, я ничего не теряю. — Его лицо стало суровым. — В отличие от этого ублюдка Стокера, который слишком быстро получает все то, что я когда-либо хотел. По слухам, королева намеревается сделать его графом. Я предложил наградить его титулом, а ее величество вознамерилась дать ему титул выше моего собственного. Ты можешь в это поверить? Сын моего старого кучера будет за обедом занимать более почетное место, чем я сам!

Он нахмурился, затем самодовольно приподнял одну бровь:

— Но я снова в игре. Ничего он не получит, уж я об этом позабочусь. Боже, какую я ему шпильку вставлю!

— Прости, что ты имеешь в виду? — Николь замерла, перестав размешивать ложкой сахар в чайной чашке.

— Найджел прав. Джеймс — глупая деревенщина. И африканский дневник выводит его на чистую воду. — Он послал ей мимолетную торжествующую улыбку.

Николь, облизнув пересохшие губы, прокашлялась.

— Филипп, я не думаю, что твои сведения надежны.

Ее сердце застучало тяжело и гулко, так, что ей захотелось приложить руку к груди, чтобы унять сердцебиение. Но она этого не сделала. Она лишь безразлично покачала головой, улыбнулась и снова принялась медленно размешивать сахар в чашке.

— Джеймс...

— Лжец и возможный убийца. Его записи подтверждают это.

— Прости, какие записи?

— Его африканский журнал.

— Так что, ты его прочел?

— Да. Он предал нас, Николь.

— Нас?

— Англию.

Ее глаза сверкнули. Она пристально посмотрела на него и, разволновавшись, неосторожным движением толкнула стол. Затем взяла себя в руки. Сердце в ее груди забилось с неожиданной силой. Кровь мощными волнами пробегала по ее жилам, так что она чувствовала пульс на запястьях и на шее.

Николь вдруг осознала, что Джеймс должен прийти с минуты на минуту. Почему они договорились встретиться здесь? Сейчас это казалось глупым. Они с Джеймсом горячо спорили, как долго им придется скрывать свои отношения от близких. И никто из них не предполагал, что Филиппу знакомо именно это место. Она даже рассчитывала, что Дэвид большую часть времени будет проводить в библиотеке или в химической лаборатории. Теперь здесь она пыталась придумать, как им избежать огласки ее с Джеймсом отношений, стараясь выяснить, догадывался ли Филипп об этих отношениях.

Прошло много времени с тех пор, как она завлекала мужчин, надеясь на прочные длительные отношения. Николь улыбнулась ему с явным интересом и сказала:

— Вряд ли он позволит тебе взять его дневник.

— Стокер уже дал мне его. — Филипп вздернул брови и широко улыбнулся. — И я оставил ему три атласа звездного неба. Не думаю, что мне еще долго придется подыгрывать ему, прежде чем он принесет мне точное указание местонахождения золота. Затем он уберется. Ему повезет, если он избежит тюрьмы, но мы с ним покончим.

— Тюрьмы? — У нее перехватило дыхание, в то время как она старалась, улыбнуться с выражением удивления и понимания.

Филипп придвинулся ближе. Николь знала, что последует, и улыбнулась абсолютно искренне этому обстоятельству: много лет назад Филипп наслаждался доверительными разговорами с ней. Он испытывал чувство гордости от того, что кто-то еще знал, какие серьезные последствия будут иметь малосущественные события, значение которых на таком большом временном расстоянии мог оценить он один.

Филипп поднял палец и поманил ее со всей серьезностью:

— Здесь дело темное, видишь ли. Он изготавливал яд вместе с теми людьми. Яд такой сильный, что мог убить множество англичан.

— В самом деле? — удивилась она.

— Да, так. Стокер хорош, лишь когда спит. — Филиппу было приятно объявить об этом.

Затем тень удивления и удовлетворения промелькнула на его лице.

— Но постой. Он ведь говорил тебе тоже кое-что? Помнишь, в тот день на террасе во Франции. Он сказал все при тебе. Ха! — Он рассмеялся, наклонив голову набок, посмотрел на нее изучающе: — Кем вы приходитесь друг другу? Он говорит, что вы не любовники. Это правда?

Для Николь ничего не стоило сохранить невозмутимое выражение лица. С легкой улыбкой она совершенно бесстрастно встретила этот вопрос, не удостоив Филиппа ни словом, ни жестом.

Филипп холодно засмеялся, как человек, ожидавший большего.

— Безмолвная Николь, — сказал он. — Мы всегда рассчитываем на твое молчание. Никто не умеет так сохранять секреты, как ты, королева постельной дипломатии.

Когда его смех затих, рот изогнулся в кривой усмешке.

— Итак, тебе хотелось бы узнать больше? Чуть-чуть приподнять завесу? — Она вскинула брови, а Данн задал вопрос: — Ты ведь не расскажешь ему?

И снова она послала взгляд, полный убийственного спокойствия. В ее бытность «королевой постельной дипломатии» она никогда не выдавала чужих секретов. Филипп это знал, но на этот раз он просчитался.

Они с Найджелом знали друг о друге. И каждый из них говорил ей вещи, которые не сказал бы никому. Это была своего рода близость, происходившая из обстоятельств. Николь была дополнительной связью между двумя мужчинами, частью их соперничества, они были как два шахматиста, которые на третьей партии стараются поразить своей умной, сильной, грандиозной стратегией.

Поэтому Филипп применил старый прием. Он сказал:

— В его дневнике много говорится о его друзьях вакуа. Так, словно они одни из нас, Николь. Это не так — они примитивные и грязные. Знаешь, он сам выпачкался в золе, чтобы быть похожим на них. Нагой и в золе! Он охотился с ними, изучал их обычаи, вел себя так, словно был одним из них.

Он издал носом звук, похожий на хрюканье.

— Джеймс защищает их. Честно. Защищает этих чернокожих ублюдков — от кого, я спрашиваю? От английских джентльменов, ученых и миссионеров? Совсем наоборот, я думаю. Мы нуждаемся в защите. Большинство из них — каннибалы, знаешь ли. Как только взглянут, так и съедят. Я читал это в его журнале.

Филипп мгновение смотрел на Николь, ожидая, что она выразит свое согласие с ним, но она хранила молчание. Тогда он сел, его лицо приняло грубовато-простодушное выражение. Он будто хотел сказать: «Да пропадите вы пропадом, если не согласны со мной!»

— Добавь к этому тот факт, что он присвоил себе деньги Библейского фонда, — добавил он угрожающим тоном.

Глаза Николь сверкнули. Она не могла больше вежливо слушать:

— Подожди...

— Бесполезно защищать его. Он это сделал. Твой безукоризненный молодой рыцарь присвоил двадцать восемь фунтов стерлингов. В довершение всего он еще и мелкий мошенник.

Двадцать восемь фунтов стерлингов — это больше, чем многие англичане получали за год работы. Хотя для Филиппа эта сумма была очень мала. Николь сидела с открытым ртом, ни один звук не вырвался у нее. Она просто онемела.

Филипп наклонился к ней через стол, пытаясь доказать, что он еще имеет на нее права.

— Николь, он выработал свою собственную точку зрения, свою позицию. Я не могу позволить ему этого. Если я не поставлю его на место, то он сделает это по отношению ко мне. — Филипп выпятил нижнюю губу и нахмурился, словно ища понимания. — Знаешь, его возвращение для меня не совсем желанно.

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь... — начал он, но вдруг остановился, не зная, что сказать. — Я уже начал осуществлять кое-что в определенном направлении, но он вернулся, и мне пришлось достаточно быстро и основательно все изменить.

— Филипп, ты пытаешься выяснить, виновен ли он в воровстве. Ты предупреждаешь меня?

Он снова сел, замахал рукой, чтобы развеять ее страх.

— Смотри, я собираюсь найти некоторого рода оправдание его поступку в отношении Библейского фонда. Это жалкие гроши. Но я хочу убрать его со своего пути на время. Азерс предъявит обвинение Джеймсу в преступлении: смерти его друзей — предполагаемые события, как сказал Джеймс. Журнал Джеймса — обвинительный документ. Он перенял обычаи и образ жизни туземцев, он изменил свои симпатии. Он готовил яды. Наши люди умерли. Он хотел добиться признания и славы, привезя домой огромное количество золота, которое досталось ему от убитых друзей... Золото он может вернуть. Вот так. Вот и все. Предательство и трагедия. Жадность и слава.