Тони сказал:

— Я поеду развернусь, а потом приду за деньгами.

— Хорошо, — с отсутствующим видом отозвалась Селина, глядя на открытую дверь. — Езжайте.

Он с таким ожесточением сорвался с места, что ей пришлось отскочить на обочину, чтобы колесо не проехало ей по ногам. Когда машина скрылась, Селина перешла дорогу, ступила в тень сосны и осторожно перешагнула порог Каса Барко.

Она думала, что окажется в маленьком домике, но вместо этого обнаружила внутри одно просторное помещение с высокими потолками. Ставни на окнах были закрыты, внутри — прохладно и темно. Кухню заменял отделенный барной стойкой закуток, в котором она обнаружила Томеу, — стоя на коленях, он загружал провизию в маленький холодильник.

Увидев, что она смотрит на него, перегнувшись через стойку, Томеу поднял глаза и улыбнулся.

Селина спросила:

— Сеньор Дайер?

Он покачал головой.

— No aquí.

No aquí. Нет дома. Сердце ее упало. Он еще не вернулся из Сан-Антонио, значит, ей придется уговаривать Тони подождать, извиняться, призывать его быть терпеливым, — и это при том что оба они понятия не имеют, сколько времени может продлиться ожидание.

Томеу что-то сказал. Селина растерянно посмотрела на него. Чтобы показать, о чем он ее просит, Томеу выбрался из-за стойки и, подойдя к дальней стене, начал открывать ставни. В дом хлынули потоки солнечного света, расцветив все вокруг яркими красками. Южная стена, выходившая на гавань, практически вся состояла из окон; двери вели на тенистую террасу с тростниковой крышей. Террасу ограждала низкая стена, на полу стояло несколько надтреснутых цветочных горшков с пышными геранями, а дальше расстилалась мерцающая синева моря.

Внутри дом был устроен по-современному. Внутренние перегородки отсутствовали, а над закутком кухни был возведен помост с деревянным ограждением, к которому вела лестница без перил наподобие корабельного трапа. Под трапом располагалась дверь в крошечную ванную. Свет и воздух поступали туда через отверстие, проделанное высоко в стене; в ванной были раковина, унитаз и примитивный душ, полочка с туалетными принадлежностями, тюбиками и флаконами, зеркало, а на полу круглая корзина для белья.

Остальное пространство занимала просторная гостиная в средиземноморском стиле с белеными стенами и каменным полом, на котором пестрели яркие половички. Дальний угол занимал треугольный очаг с пахучей древесной золой; казалось, что от малейшего дуновения над золой запляшут огоньки. Очаг находился на высоте примерно восемнадцати дюймов от пола, так что на его выступ можно было с удобством присесть. Этот выступ продолжался вдоль всей стены, образуя что-то вроде полки, на которой в беспорядке громоздились подушки, пледы, стопки книг, лампа, обрывок каната, завязанный морским узлом, газеты, журналы и даже ящик с пустыми бутылками.

Перед очагом, спиной к террасе и морю, стоял великанских размеров продавленный диван, на котором могли свободно разместиться по меньшей мере человек шесть. Поверх выцветшего голубого чехла из льняной ткани лежал красно-белый полосатый плед. На другом конце комнаты торцом к окну стоял старенький письменный стол с выдвижными ящиками, на котором были разбросаны бумаги и стояла пишущая машинка. Из деревянного ящичка выглядывали конверты — судя по всему, нераспечатанные, — рядышком примостился бинокль. Из машинки торчал белый лист, и Селина не смогла устоять перед искушением.

— Новый роман Джорджа Дайера, — прочла она. — Каждый охотник желает знать, где сидит кто-то там парам-пам-пам, — и дальше целая строчка точек, а в конце восклицательный знак. Она скептически поджала губы. Похоже, мистера Рутленда ждет большое разочарование.

Между кухонькой и входной дверью находился колодец с кованым воротом, на котором висело ведро; рядом на полке стояли ополовиненная бутылка вина и кактус в горшке. Селина заглянула в колодец и увидела в его темной глубине блестящее зеркальце воды; на нее пахнуло сладостью и чистотой. Наверняка эту воду можно пить, однако бабушка всегда говорила, что за границей следует пить только воду в бутылках, а Селине вовсе не улыбалось сейчас свалиться с гастроэнтеритом.

Она отошла от колодца и встала посредине комнаты, заглядывая на галерею. Не в силах побороть любопытство, Селина вскарабкалась по лесенке и обнаружила наверху живописную спальню со скошенным потолком и гигантской резной двуспальной кроватью (как, интересно, ее туда затащили?), стоявшую под щипцом крыши. Для другой мебели места практически не оставалось — у стены, где потолок был ниже всего, стояла пара морских сундучков, а угол, кое-как отгороженный занавеской, выполнял функции гардероба. Ночной столик заменял перевернутый на попа ящик из-под апельсинов, внутри которого стояли книги, а сверху настольная лампочка, радиоприемник и корабельный хронометр.

Селина услышала, как Томеу позвал ее с террасы: «Сеньорита!», — и осторожно спустилась. Мальчик устроился на стенке террасы в компании громадной персидской кошки. Он улыбнулся Селине и взял кошку на руки, словно собираясь протянуть ей.

— Сеньор Дайер, — сказал он, поднимая кошку повыше; она жалобно мяукнула и после короткой борьбы легким прыжком приземлилась на террасу, где устроилась в солнечном уголке, уютно обернув хвостом передние лапы.

— Она большая, — сказала Селина. Томеу нахмурился. — Большая, — повторила она, разводя в стороны руки, будто кошка была размером с тигра. — Большая.

Томеу рассмеялся.

— Sí. Muy grande.

— Это его кошка? Сеньора Дайера?

— Sí. Сеньор Дайер.

Она подошла к стенке и, опираясь на нее локтями, посмотрела вниз. За стеной располагался крошечный садик, в каменистой почве которого росли две-три скрюченные оливы, и Селина внезапно осознала, что склон, на котором стоит Каса Барко, спускается к морю ступенями, а терраса, на которой она стоит, образует крышу лодочного сарая со стапелями, идущими к воде. С террасы к сараю можно было спуститься по узенькой лестнице; у ее подножия двое мужчин, присев на корточки, чистили рыбу. Они ловко орудовали ножами, лезвия которых ярко сверкали на солнце, потом споласкивали рыбу в море, взбаламучивая гладкую нефритовую воду. Томеу наклонился, подобрал с земли камешек и кинул им в рыбаков; те подняли головы, чтобы взглянуть наверх, увидели Томеу и заулыбались.

— Hombre, Томеу!

Очевидно, в ответ он крикнул что-то забавное, потому что мужчины рассмеялись, а потом вернулись к своему занятию. Камни под руками Селины были теплые, кое-где на платье отпечаталась побелка, словно мел, осыпавшийся со школьной доски. Она уселась на стенку спиной к морю и заметила веревку для белья, натянутую между крючками, на которой висела окаменевшая под солнцем, сморщенная одежда: выгоревшая голубая рубаха, плавки, парусиновые штаны с заплатками на коленях и пара стоптанных теннисных туфель с переброшенными через веревку связанными между собой шнурками. На террасе имелась кое-какая мебель, правда, сильно отличавшаяся от той, какую она привыкла видеть в журнале Дом&Сад. Просиженное тростниковое кресло, деревянный столик с облупившейся краской и складной стул, который, стоило на него сесть, немедленно схлопывался, словно мышеловка. Селина жалела, что не знает испанского и не может поболтать с дружелюбным Томеу. Ей хотелось расспросить его про сеньора Дайера. Что он за человек? Яхты — какая из них принадлежит ему? Когда, по мнению Томеу, он может вернуться из Сан-Антонио? Однако прежде чем она попыталась завязать разговор, до них донесся гул мотора. Для Селины он прозвучал похоронным маршем — это Тони возвращался назад на своем такси. Гул умолк и в следующую секунду Тони уже входил в дверь с видом еще более раздраженным и зловещим, чем обычно. Селине пришлось напомнить себе, что он ее не съест. Твердым голосом она произнесла:

— Сеньор Дайер еще не приехал.

Тони встретил это известие с ледяным молчанием. Потом извлек из кармана зубочистку и поковырял ею в прохудившемся коренном зубе. Обтерев зубочистку сзади о штаны и убрав назад в карман, он изрек:

— И что же, черт побери, нам теперь делать?

— Я буду ждать здесь. Уверена, он скоро будет дома. Рудольфо сказал, что он должен вот-вот вернуться. Вы можете подождать здесь или оставить мне свое имя и адрес и ехать назад в Сан-Антонио. В любом случае я прослежу, чтобы вы получили свои деньги.

Не отдавая себе в этом отчета, Селина заговорила тоном ее бабушки, и это удивительным образом сработало. Тони покорился судьбе. Еще пару секунд он чмокал языком, посасывая больной зуб, а потом объявил свое решение.

— Я тоже подожду. Но не здесь. В отеле.

В отеле можно разжиться коньячком, подремать в такси в тени дерева. Уже половина третьего — самое время для сиесты.

— Когда сеньор Дайер вернется, вы придете и позовете меня.

От облегчения Селина готова была его расцеловать, но она ограничилась кратким: «Да, я так и сделаю», а затем, заметив его подавленный вид, добавила:

— Очень жаль, что так получилось, но я вас уверяю, все будет в порядке.

Тони картинно пожал плечами, вздохнул и пошел назад к своей машине. Они услышали, как он завел мотор и двинулся вверх по холму к отелю Кала-Фуэрте. Селина подумала: «Бедный Рудольфо!» — и повернулась обратно к Томеу.

— Я останусь здесь, — сказала она.

Он нахмурил брови.

— Usted aquí.

— Да, здесь. — Она ткнула пальцем в пол. Томеу понимающе усмехнулся и пошел в дом за своими корзинами.

— До свидания, Томеу, и спасибо тебе.

— Adiós, сеньорита.

Он ушел и Селина осталась одна. Она снова вышла на террасу, напоминая себе, что ждет своего отца, однако в это сложно было поверить. А вдруг он сразу поймет, кто она такая — еще до того, как она скажет ему? А если не поймет — как ему сказать?

Жара усилилась. Лучи солнца пробивались сквозь легкий навес над террасой. Селина подумала: ей никогда в жизни не было так жарко. Чулки, кожаные туфли, шерстяное платье — оставаться в них дальше было невыносимо. Одежда больше не казалась удобной; у Селины возникло чувство, что она сойдет с ума, если немедленно не освободится от нее.

Бабушка настаивала на том, что чулки необходимы даже с летним платьем, а на руках обязательно должны быть перчатки. Настоящую леди всегда узнаешь по перчаткам. И разве можно выходить на улицу без шляпки!

Но бабушки уже не было в живых. Селина любила ее и очень скорбела, но бабушка умерла и больше не могла диктовать ей свои правила, внушать свою точку зрения. Селина была одна, в доме своего отца, в тысяче миль от Куинс-гейт и могла делать все, что ей заблагорассудится. Она вошла в дом, сбросила туфли, стянула с ног чулки, и, ощущая приятную прохладу и наслаждаясь свободой, отправилась на поиски пропитания. В холодильнике лежало масло; она намазала немного на кусочек хлеба, взяла помидор и бутылку минеральной воды. Она устроила пикник на террасе, примостившись на краешке стены и наблюдая за лодками в гавани. После еды на нее навалилась сонливость, но ей не хотелось, чтобы ее обнаружили спящей, — допустить это было бы очень неосторожно с ее стороны. Надо усесться на что-нибудь жесткое, неудобное, тогда она не заснет.

В конце концов она вскарабкалась по лестнице на галерею и расположилась — вроде бы достаточно неудобно — на верхней ступеньке. Через пару минут громадная белая кошка тоже прокралась домой с солнечной террасы и поднялась наверх, где после долгой церемонии мурлыканья и переступания с лапы на лапу свернулась клубком у Селины на коленях.

Стрелки часов медленно двигались по кругу.

5

Фрэнсис Донген сказала:

— Не понимаю, зачем тебе уезжать.

— Я же сказал, мне нужно покормить Жемчужину.

— Жемчужина прекрасно поест сама. Вокруг твоего дома валяется столько дохлой рыбы, можно целую армию котов накормить. Ты вполне можешь остаться на ночь.

— Дело не только в Жемчужине; там же еще Эклипс…

— Уверена, что шторм не нанес яхте никакого вреда.

— Но я в этом не уверен, и плохая погода, кажется, возвращается…

— Все ясно, — отозвалась Фрэнсис, потянувшись за новой сигаретой. — Раз ты не в настроении, лучше действительно уезжай.

Много лет назад, в Цинциннати, штат Огайо, когда Фрэнсис была еще маленькой девочкой, мать сказала ей, что лучший способ удержать мужчину — создать у него иллюзию полной свободы. Не то чтобы их отношения дошли до стадии, когда ей надо было удерживать Джорджа Дайера, пока что она его даже не заполучила, но Фрэнсис знала толк в любви и была готова немного подождать.

Она сидела на крошечной террасе своего дома, расположенного высоко на холме в старой части Сан-Антонио. В нескольких сотнях ярдов от нее вздымался ввысь древний собор, а ниже раскинулся лабиринт тесных мощеных улочек, узких высоких домиков, бесконечных веревок со стираным бельем, закрепленных на старинной крепостной стене. За стеной начинался новый город: широкие улицы, обсаженные деревьями площади, а дальше гавань, в которой покачивались на волнах местные рыбацкие шхуны, стройные белые яхты с высокими мачтами и единственный пароходик, только что завершивший свой еженедельный рейс из Барселоны.