Шеннон Дрейк

Среди роз

Посвящаю со всей любовью и наилучшими пожеланиями моей матери, Вайолет Грэм, и Уильяму Шерману — по случаю годовщины их свадьбы.

Билл, мы счастливы, что у нас есть ты!

Пролог

5 октября 1483 года.

Должна ли дева пленять красотой,

Быть стройной, изящной и молодой?

Или уметь целовать и ласкать,

И страстно в объятьях мужчины стонать?

Голос сэра Томаса Тайдуэлла, громко распевавшего балладу, под холодным, серым небом разносился по всей округе. Сэр Томас был навеселе; он хохотал без умолку, непрестанно покачиваясь в седле. Если бы не Джон Плизенс, скачущий рядом, сэр Томас давно бы рухнул на землю.

Джон выпил не меньше, чем Томас, которого он обнимал одной рукой за плечи. Друзья с трудом сохраняли равновесие, во все горло выкрикивая скабрезный припев баллады:

Нет, девушке ни к чему красота,

Не важно, насколько она молода.

Лишь пусть не стыдится с мужчиною лечь,

В объятиях слиться, и вот — в ножнах меч!

Джон выпрямился, а Томас не упал только потому, что ему поспешил на помощь его друг и сюзерен, Тристан де ла Тер, второй сын эрла Бедфорд-Хита. Джон понимающе усмехнулся, глядя на Тристана, а тот приподнял темную бровь и улыбнулся в ответ, снисходительно и терпеливо покачав головой. Все трое возвращались из Лондона, где Тристану пришлось участвовать в продолжительных спорах о восшествии на престол Ричарда III. Попрал ли Ричард чужие права? Или же совершил правомерный поступок, продиктованный тем, что законному наследнику трона минуло всего двенадцать лет? Мальчик вряд ли сумел бы управлять страной, которую охватила война, названная поэтами войной Алой и Белой розы.

Но на этом беды не закончились. Долгие годы несколько ветвей династии Йорков рвались к власти, и, помимо крупных войн, вспыхивали междоусобицы. Семья Тристана де ла Тера старалась не ввязываться во внутренние конфликты. Едва успев повзрослеть, Тристан принял сторону короля Эдуарда IV в борьбе против Уорика, прозванного Коронатором. Правление Эдуарда стало желанной передышкой для страны, но сразу же после его смерти в 1483 году Ричард, герцог Глостерский, отнял корону у своего племянника, сына и наследника Эдуарда. Тристан сразу понял: грядут новые сражения, мало того — на сей раз ему не удастся остаться в стороне.

— Пой, Тристан! — потребовал Джон. — Ты же знаешь слова!

— Слова-то он знает, — подтвердил Томас, поправляя шлем, — а вот чувства ему не знакомы. Ах, эти сладкие, податливые милашки из таверны Уолкокса! — Он укоризненно погрозил пальцем Тристану. — А ты к ним даже не притронулся! Стыд и позор, милорд! До свадьбы в этом ремесле вам не было равных! Никто не умел лучше хлестать эль кружками и ублажать даже самых привередливых девиц, будь они знатными дамами или шлюхами!

Тристан опять приподнял бровь, глядя на друзей, и слегка скривил губы в улыбке. Его спутники были мужчинами в расцвете лет, крепкими и мускулистыми от бесконечных часов, проведенных в седле, от жарких сражений и турниров. Появившись на свет в эпоху братоубийственной войны Йорков и Ланкастеров, оспаривавших друг у друга корону, Джон и Томас получили воспитание, какое и подобало иметь воинам, чтобы выжить.

А на плечи самого Тристана, второго сына могущественного эрла Эсташа Бедфорд-Хита, легла ответственность за их судьбу. Сейчас они скакали по землям Эсташа, располагавшего возможностью в любое время призвать под свои знамена тысячу вассалов! Его владения простирались во все стороны, насколько хватало взгляда, шерсть его овец славилась по обе стороны Ла-Манша. Старшему брату Тристана предстояло унаследовать отцовское состояние и титул. Самого Тристана вопреки распространенному обычаю не отправили в монастырь, и ему даже перепала часть фамильных земель. Эсташ дал вольную всем своим крепостным, но Тристану по-прежнему сохраняли верность сотни арендаторов, йоменов и благородных рыцарей — таких, как Томас и Джон. Еще в ранней юности Тристан осознал, что наделен не только привилегиями, но и ответственностью. Он не отказывался выпить с друзьями, однако никогда не позволял себе утратить бдительность. О политике Тристан не забывал ни на минуту. Он знал, что преданности можно добиться и силой, и хитростью, но в любом случае за нее приходится платить высокую цену.

В этот осенний день, когда трое молодых мужчин возвращались домой, постороннему наблюдателю могло показаться, что в стране царит мир и спокойствие. Но Тристан подозревал, что вскоре его соотечественники вновь возьмутся за оружие. Ричард отнял власть и корону у своего племянника, и в Лондоне к этому отнеслись с одобрением: страна нуждалась в решительном правителе. Тристан не высказывал своего мнения. Поразмыслив, он решил, что будет лучше, если бразды правления окажутся в руках зрелого, опытного Ричарда — по крайней мере до тех пор, пока не подрастет наследник Эдуарда, капризный мальчишка, явно не от мира сего.

Но потом выяснилось, что наследник и его младший брат исчезли из лондонского Тауэра. Поговаривали, будто Ричард приказал умертвить племянников.

Будучи сыном благородного пэра Англии, Тристан пожелал, своими глазами, убедиться в том, что дети целы и невредимы. Ричард долго отклонял его просьбу, но Тристан не отступал. А потом Букингем, верный сторонник Ричарда в борьбе за престол, изменил ему и поднял восстание на юге. Тристан наотрез отказался взять в руки оружие, пока король не предъявит доказательств того, что не причастен к гибели детей.

Так обстояли дела, когда все трое возвращались из Лондона — Томас и Джон веселились, Тристан посмеивался над ними, но не мог избавиться от тревожных мыслей. Ему не терпелось, поскорее, добраться до величественного, недавно построенного дома, удобного для обитателей, но не годного для оборонительных целей. Тристан любил свой дом и считал его прекрасным еще и потому, что там ждала его жена Лизетта.

— Нет, ты только взгляни на него, Джон! — с отвращением воскликнул Томас. — Этот человек понятия не, имеет о том, что такое разврат! Он думает только о ней.

Джон засмеялся:

— Будь она моей женой, я поступал бы так же.

— Но она и так принадлежит ему, — возразил Томас. — О эти жены! Хрупкие, утонченные, благовоспитанные создания, за которыми дают солидное приданое! Тристан, дружище, дорогой милорд Тристан! Жены предназначены отнюдь не для наслаждений — для этого существуют блудницы из таверн!

Расхохотавшись, Тристан подъехал вплотную к Томасу, обнял его за плечи и укоризненно покачал головой:

— Ошибаешься. Ласки блудниц мы покупаем за деньги, они не идут ни в какое сравнение с блаженством взаимной любви. Вспомни свою песню, Томас! Моя жена любит меня, каждый раз она с нетерпением ждет, когда я вернусь в замок. Встречаясь с ней после разлуки, я убеждаюсь, что она стала еще прекраснее: ее лицо сияет, радостно блестят глаза… Подумай, разве я могу предпочесть Лизетте другую женщину? Она свежа и благоуханна, ее кожа напоминает чистый весенний воздух, а от твоих шлюх несет хлевом!

— Брак погубил его, — печально подытожил Томас.

Запрокинув голову, Тристан рассмеялся. Не сводя с него прищуренных глаз, черных, точно ночное небо, но на самом деле темно-синих, Джон усмехнулся. Тристан и Лизетта и вправду были счастливой парой. Их брак устроили родители, но все шесть месяцев супружеской жизни они провели в любви и согласии, с каждым днем все более убеждаясь в том, что им несказанно повезло. Тристан был высоким, как дуб, и сильным, словно чистокровный жеребец; красавица Лизетта, с пышными темными волосами и ангельским личиком, отличалась мягкими манерами и мелодичным голосом. Такие пары встречались крайне редко, их брак был явно заключен на небесах. В довершение ко всему Лизетта ждала ребенка, наследника Тристана.

— Боже мой, да он поэт! — Томас улыбнулся другу, которому присягнул на верность. — Да, она прекрасна, милорд, — прекрасна как ангел, нежна и изысканна — даже чересчур для тебя, закаленного в сражениях рыцаря! Но развлечение, о котором идет речь…

Джон со смехом перебил его:

— Томас, ты женат на вдове с роскошными усами! Откуда тебе знать, как счастлив Тристан?

Тристан снова засмеялся. Томас был женат на дочери преуспевающего купца, и вправду уродливой, но при этом столь остроумной, что Тристан не питал к ней неприязни. В первый же год после свадьбы она родила Томасу крепкого, здорового малыша — следовательно, ему было почти не на что сетовать.

— Чтоб тебе провалиться, Джон! — в сердцах выпалил Томас. — Если ты когда-нибудь женишься, если найдется женщина, способная увлечься таким смазливым мальчишкой, пусть она будет неприступна, как монашка!

Джон уже собирался дать Томасу отпор, но вдруг заметил, что Тристан изменился в лице. Рослый и привлекательный, он казался красавцем, находясь в хорошем расположении духа, но мрачный — внушал страх. Джон не раз мысленно благодарил небо за то, что принадлежит к сторонникам, а не к противникам этого человека.

Вот и теперь на лицо Тристана словно упала тень.

Проследив за направлением его взгляда, Джон мгновенно все понял.

Они подъезжали к деревне у границы владений Тристана. Сумерки сгущались, но даже в полутьме было видно, что дом на краю деревни сожжен. В вечернее небо поднимался дым.

Тристан, пришпорив коня, пустил его галопом. Моментально протрезвев, Джон и Томас последовали за ним. Возле сгоревшего дома Тристан спрыгнул с седла, склонился над телом старого крестьянина, прикоснулся к горлу несчастного и тут же отдернул руку. Кровь была еще теплой.

Джон и Томас спешились и подошли поближе. Тристан выпрямился и широкими шагами направился к дымящимся руинам. Догнав его, Джон с ужасом увидел, что кто-то, прежде чем поджечь дом, в ярости уничтожил всю обстановку.

Все трое одновременно увидели труп женщины. Тристан приблизился к нему и опустился на колено. Несчастную, раздетую донага, подвергли грубому насилию и бросили умирать в пылающем доме.

— О Господи! — прошептал Тристан. — Что это? Зачем? Эдит, жену Неда, простого крестьянина…


Джон и Томас увидели, что лицо Тристана исказилось от ужаса. Быстро подойдя к коню, он вскочил в седло. Потрясенные спутники поспешили за ним.

Бедных, ни в чем не повинных крестьян постигла страшная участь. Что же стало с обитателями крупных поместий?

Кони бешеным галопом понеслись по дороге, взрывая копытами осеннюю грязь. Вскоре все трое заметили еще один столб дыма, поднимающийся в ночное небо. Вокруг царило полное опустошение: крестьянские дома были сожжены дотла, ограды повалены, плодовые деревья сломаны, люди убиты.

Наконец Тристан приблизился к своему замку. Там, где только что протекала мирная жизнь, лежали трупы его воинов — даже на мосту через ров, в котором плавали лебеди, доставлявшие наслаждение Лизетте.

Тристан содрогнулся. Прекрасные птицы лежали обезглавленные на берегу в лужах крови, олицетворяя собой ужас и смерть.

С искаженным страданием лицом Тристан спрыгнул с коня и бросился к капитану замковой стражи, истекавшему кровью на пороге дома. Упав на колени, Тристан приподнял его голову.

— Филдинг! Это я, Тристан. Ты видишь меня? Можешь говорить?

— Милорд! — прохрипел капитан, слабо пожимая руку Тристана. — Простите нас, мы не смогли… нас застали врасплох… Воины, воины в доспехах… без гербов, без знамен… Они ворвались в замок, выкрикивая имя короля! Они грабили, убивали, ничего не объясняя. Милорд…

— А что с миледи, Филдинг? Что с моей женой?

По щекам капитана заструились слезы.

— Не знаю.

Джон и Тристан побежали по коридорам замка. Повсюду царило молчание. И смерть.

Тристан споткнулся о труп одной из служанок Лизетты — молоденькой девушки, лежащей с высоко взбитыми юбками. Неужели ее тоже изнасиловали? Еще несколько мертвых и умирающих стражников распростерлись в лужах крови на полу.

— Лизетта! — крикнул Тристан, охваченный надеждой, отчаянием и смертельным ужасом. Перебегая из комнаты в комнату, он звал жену. Но ответом ему было только молчание.

И наконец Тристан ворвался в детскую — небольшую комнату рядом со своей спальней, где уже стояла колыбель, а в сундуках хранились шерстяные, шелковые и льняные детские вещицы.

Здесь он и увидел Лизетту.

Она склонилась над колыбелью, опустив, голову.

— Лизетта! — Имя жены Тристан произнес как мольбу. Его ноги приросли к земле, он застыл, стиснув кулаки, а потом метнулся вперед.

Поза Лизетты казалась такой мирной — может, она еще… Тристан рухнул на колени и заключил жену в объятия. Голова Лизетты запрокинулась, и он увидел на ее шее глубокую рану, оставленную ножом.