Диана Килина - #Сталкер

Скажете — придурки? Скажете — психопаты? Отвечу — ДА!

Завидуйте молча.

Забылась обида, забылось предательство. Забылись слова, брошенные тогда — в гневе.

Как оказалось — зря.

Я простила, простила по–настоящему. Но там, свыше, решили за нас и не простили.

К осени так и не решилась собирать вещи. В итоге, Руслан переехал ко мне — плюнув на всё. Его дом пустовал — одинокий, забытый, брошенный. Продавать пока не решался, сдавать тоже, сказал: «Пусть стоит».

В то время снова работал неподалёку — строили новостройки возле парка. Как обычно, приходил домой обедать, или я относила еду прямо к нему. Он начал злиться — ребята спрашивали: «Кто такая?». Я решила эту проблему быстро — один раз пришла, столкнулась с кем–то из бригады — представилась: «Жена прораба». Все вопросы отпали, только Рус иногда усмехался, что завидуют — им никто не таскает коробками свежеприготовленный обед.

Парней стало жалко — работа–то тяжёлая, питаться нужно сытно и хорошо, уж я–то знаю — всю жизнь на стройке провела. Начала варить супы и наливать их в трёхлитровую банку. Пёрла тяжёлую сумку, или передавала Руслану дома с наказом дать бригаде поесть спокойно, а он, вечером, благодарил от всех. Не в том смысле, что вы подумали, просто словами.

Счастье было осязаемым, клянусь. Подними руку и дотронься, прикоснись, погладь пальцами — твоё, настоящее. Поиграй с ним в ладони, пощекочи, чувствуешь — не отпускай. А потом всё рухнуло.

Позвонил перед обедом, я шла с сумками к нему. Сказал, что встретит, негоже тяжести таскать — хрупкая. Шла, улыбаясь редкому осеннему солнцу — погода была шикарная. Листва на деревьях огненная — красная, оранжевая, золотая. Трава под ногами ещё отдавала зелёной — не пожухла пока. Дороги сухие, в запахе витает свежесть и прохлада.

Увидела его на тротуаре через дорогу — грязный, небритый, в синем комбинезоне. Улыбнулся, махнул рукой. Я тоже улыбнулась, когда шагнул навстречу, не глядя на дорогу. А потом свежий, прохладный воздух, прорезал мой отчаянный крик:

— Руслан!

Видела только, как его отбросило метров на тридцать. Ударился о столб и повалился на асфальт. Водитель машины, который не успел затормозить, выскочил и побежал к его телу. Пакет выпал из моей руки, трёхлитровая банка разбилась — в воздухе запахло солянкой с грибами, что готовила для бригады.

Застыла, как вкопанная, сердце тоже остановилось. Зеваки, стоящие на остановке, столпились вокруг него, а я пошевелиться не могла.

Как? За что? Почему?

Краски резко померкли. Небо мгновенно заволокло чернотой, начало накрапывать.

Отмерла — рванула вперёд, растолкала людей локтями. Рухнула на колени, протянула руку — тёплый. Дышит, но глаза закрыты. Кожа на лице содрана, вся одежда в крови.

— Руслан… Руслан.. Господи, нет, — по лицу потекли слёзы, перемешанные с дождём, слышала, кто–то вызывает скорую, — Нет, нет, нет.

Взвыла, обхватив голову руками. Ревела, цеплялась за него — оттаскивали. Кто–то говорил на ухо — нельзя трогать, мало ли какие травмы и переломы.

В тот момент вспомнились мои собственные слова: «Чтоб ты сдох, тварь!». Бросила не подумав, но там, наверху всё записывают. Пожелала? Получи.

Так начался отсчёт моей новой жизни. Так я начала молиться: «Только бы выжил».

Врачи отмахивались — кто такая? Не жена, не родственница. Обивала пороги больницы, требовала, стучала в окна регистратуры — без толку. Спала в коридоре на пластиковом стуле, пока спина не начала трещать от острой боли.

Одна медсестричка сжалилась — пообещала проводить ночью, когда дежурных меньше, в палату реанимации. Я стояла в первый раз возле чёрного входа, трясясь от страха и холода — если заметят, то уже никогда не пустят. Не заметили. Молодая девчонка тихо открыла дверь, приложила палец к губам: «Молчи» и провела внутрь.

Смутно помню трубки, аппарат искусственного дыхания — всё как в тумане. Гипс, какие–то штыри, торчащие из бёдер — картина жуткая, разум размыл детали, иначе просто сошла бы с ума. Я гладила его руку, плакала безмолвно, просила меня не оставлять. Если среди ночи приходили врачи, пряталась под койкой — страшно было жуть, чуть наклонись и увидишь сумасшедшую, сжимающуюся на корточках под кроватью больного.

Через месяц начал дышать самостоятельно — маленькая победа. Тогда со мной наконец–то поговорили, снизошли. Объяснили, что какой–то сложный перелом таза — ходить вряд ли будет, нижняя часть тела парализована. Слушала, кивала головой — плевать, лишь бы жил. Объяснили про реабилитацию, психологическую помощь, терапию — всё записывала, а потом читала в интернете. Искала лучших массажистов, клиники — цены ужасали. Поняла, что не потяну его лечение одна — пришлось начать работать в утроенном режиме. Ночью валилась с ног, но шла в больницу — чувствовала вину за то, что оставляю на целый день одного в холодной палате, обвешанного проводами, трубками.

Осознавала, что в таком режиме и мужики не выдерживают, но работала. Руки истёрла в кровь, отмывая от краски, зрение стало падать — долгие часы за компьютером — чертила проекты и продавала за копейки в интернете. К тому моменту, как его выпишут, надо обустроить всё дома — ванную и туалет, специальный матрас на кровати, купить инвалидную коляску — денег потрачено будет — страшно сказать. Покрасила стены — получила расчёт и бегом в специализированный магазин, а часть откладывала на счёт в банке — на терапевтов и массажистов.

Он молчал с того момента, как очнулся. Медсёстры говорили, что морщился от больничной еды — всё–таки избаловала. Стала уходить домой в четыре утра, два часа проводила за готовкой и относила в больницу. Начал есть лучше, в весе набрал немного. Ночью несколько часов сидела рядом, гладила по рукам — говорила, что всё будет хорошо. Он смотрел своими тёмными глазами и качал головой: «Уходи, зачем тебе калека».

Я не ушла. Не смогла. Я лучше себе ноги оторву и ему приделаю, но лишь бы живой, здоровый и со мной рядом.

Верила, что поставлю на ноги. Знала. Я же упёртая…

Всего и не опишешь вот так, затянется надолго. Не буду посвящать вас во все тонкости жизни с инвалидом — ни к чему. Ему было тяжело, и физически и морально. Представьте — ведь был здоровый, крепкий мужик, а тут ему утку подкладывают. Кормят с ложечки, обмывают влажным полотенцем или везут на коляске до ванной, там садят на специальный стул и моют из душа, как ребёнка.

Руслан терпел, сцепив зубы. Не сказал ни одного обидного, колкого слова. Через пару месяцев начал потихоньку разговаривать. «Как дела?», «Что на работе?». Рассказывала, делилась — стал улыбаться. Встретила пару знакомых — парней с его бригады, передала привет. Сказал, чтоб в гости не звала — не хочет. Я понимала, поэтому просто передавала приветы туда–сюда, но настойчиво отказывалась, если просили зайти, проведать.

Прошло полгода. Массаж давал результаты — начал потихоньку приподниматься на руках, до этого не хватало сил — мышцы совсем атрофировались. Я перетащила ему телевизор в спальню и купила дешёвенький подержанный ноутбук, чтобы не скучал целыми днями, пока я на работе.

Мама приезжала на выходные — помогала с уборкой. Подсказала, что и кому говорить, как свечи ставить, и я начала ходить по воскресеньям в церковь. Замаливала грехи, раскаивалась за неосторожно брошенные слова. У Николая Чудотворца просила за него, а у Девы Марии — сил и мудрости для себя. Помощи не просила никогда — понимала, что не заслужила.

У Руслана началось воспаление, оказалось, что штифты поставили неправильно. Нужна была срочная операция — таких денег не было. Сказали, если не сделать в ближайшее время — ампутация правой ноги до верхней части бедра. Я рыдала на плече у рентгенолога — страховка закончилась, бесплатно больше ничего не будет. Пенсия по инвалидности — крохи и Руслан от неё отказался, слишком гордый.

Тогда пришла в храм прямиком из больницы — тихо плакала перед иконой и впервые попросила для себя. Не сотворить чуда, а просто дать подсказку, какой–то знак.

Шла по городу, укутавшись в старое залатанное пальто. Увидела витрину парикмахерской и салона париков. Не думая, шагнула внутрь.

Вышла оттуда с короткой стрижкой, под мальчика. Попросила обрезать максимально — чтобы продать побольше. Волосы, хоть были и крашеные, но здоровые — заплатили много.

Руслан тогда впервые за всё это время заплакал. Я улыбнулась, сказала: «Отрастут, не зубы», а по его лицу катились слёзы, когда он перебирал короткий рваный «стильный» ёжик на моей голове. Мне тоже было обидно, больно — но я иного выхода не видела. Правда, ситуация была край — хоть на панель иди, или банк грабить — выхода нет.

Вытряхнула шкатулку с драгоценностями — сдала в ломбард. Мама тоже продала своё золото, и соседка — Марфа Васильевна, у неё было очень много и старинное. На операцию накопили быстро, ногу ему спасли.

Так и жили. Прошёл год, снова наступила осень. Больше дышать свежим воздухом на балконе он не мог — холодно. А спускать с пятого этажа без лифта коляску и его самой — невозможно. Я приглашала массажиста по выходным, он помогал бесплатно, и мы гуляли по парку. Я толкала коляску, а Руслан молчал, разглядывал идущих навстречу людей. Один раз я так устала от сочувствующих взглядов, что начала материть одну женщину — она сидела на соседней скамейке и пялилась — нагло, с жалостью, брезгливо. Не выдержала — подбежала к ней, орала на всю улицу. Руслан тогда подъехал, толкнул колесом в ногу и схватил за руку.

— Оставь, Божена. Не стоит.

Баба со скамейки испарилась, а я села на её место. Уткнулась лицом в его тощие колени, накрытые клетчатым пледом, и зарыдала. Руслан гладил по голове, а потом тихо сказал:

— Если бы не ты, я бы давно уже сдох. Им не понять — они думают, что счастливы. На двух ногах, относительно здоровые. Им не понять… — вздохнул, поднял моё зарёванное лицо, вытер слёзы шершавыми пальцами, — Они — бедные, убогие. Они, а не мы. Запомни это, запомни; и никогда больше не плачь из–за убогих — никогда. Поняла?

Я кивнула, и тогда он улыбнулся.

— Пошли домой, — сказал, дотронувшись кончиками пальцев до моих губ.

Меня как током прошибло. Ведь не касались друг друга долго, мучительно долго. Не до этого, да и не представлялось как — он же привык подминать под себя, а тут…

Домой добрались быстро. Сосед с первого этажа помог справиться — уложили на постель моего мужчину. Выпроводила за дверь, прислонилась к ней спиной — страшно.

Пошла на цыпочках в спальню, остановилась в проёме. Руслан глядел в потолок, перебирая руками тонкое одеяло. Бросил взгляд на меня, нахмурился.

— Что? — спросил с опаской.

Я подошла ближе, села на кровать. Погладила напряжённую ладонь, предплечье, провела по плечу. Под пальцами расползлись мурашки — у него.

— Енечка, не надо, — прошептал приглушённо, — Я же не могу…

— Тихо, — наклонилась, чтобы поцеловать, прикоснуться губами к его губам, — Люблю тебя, люблю безумно. Никогда не брошу, — шепнула в щёку, — Чтобы ни случилось, слышишь?

Кивнул, осторожно обнял одной рукой, потом второй. Обхватил некрепко — как мог.

Мы впервые занимались любовью. Во всех смыслах. Медленно, томно. Я ласкала его, вкладывая всё тепло в руки, ласкала губами. Он сжимал меня в объятиях — всё, что был в состоянии делать. По–прежнему горячий, твёрдый — мой. Насаживалась так глубоко, что кричала, как прежде; он вторил мне, нетвёрдо обхватив ладонями за талию.

— Люблю, — шептала, со слезами счастья на глазах, — Мой, только мой.

— Моя, — отвечал он негромко, — Моя, только моя.

Сколько мы были вместе? Год, два? Уже и не помнила. Со временем стало легче.

Руслан креп, постепенно стал походить на себя прежнего. Руки стали сильными, плечи — шире; занимался усердно, подтягивался на турнике, отжимался от пола — физиотерапевт держал слабые ноги. Он стал чаще улыбаться, особенно когда смог резко поднимать окрепший торс и перехватывать мою руку по утрам, заваливая на себя.