Диана Килина - #Сталкер

• 1
• …
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• …
• 14

В тот вечер, как обычно, сидела в баре. Мужики слетались, как пчёлы на мёд, ну, или мухи на дерьмо. Немудрено — на лице отпечаток бессонных ночей, но глаза блестят похотью. Кто такую упустит — лёгкая добыча.

Мне хотелось секса — безумного, жаркого, безудержного. Беда в том, что «безумно», «жарко», «безудержно» было только в первый раз, а потом появлялась скука. Искала, сама не знала, чего. А может и знала — в недрах души, где сидела, сжавшись, боль от предательства. Как назло, и в этот раз никто приличный на глаза не попался — все были слишком простыми или замороченными. Угощали выпивкой, говорили комплименты — чушь несусветная. Слушать это не было сил, меня не волновало больше какие у меня глаза — серые или голубые, большие или маленькие, красивые ли волосы — плевать. Просто разденьте меня, подарите крупицу кайфа и проваливайте из моей жизни вон.

Ушла из бара расстроенная — опять придётся трогать себя под одеялом и засыпать неудовлетворённой. Громко стучали по асфальту высокие каблуки, слишком короткая юбка задиралась, приоткрывая ямочки ягодиц — но какая мне разница. Хотите смотреть — смотрите, а лучше сделайте что–нибудь, чтобы унять этот тлеющий жар внутри.

Проходила по тёмному переулку, мимо гаражей, фонарь не горел. Сердце гулко забилось в груди, услышала в собственных ушах. Сзади что–то зашуршало, я пошатнулась. За руку сильно схватили, прижали стене спиной.

В нос ударил омерзительный запах алкоголя и дешёвых сигарет.

— Кто тут у нас, — прокаркал липкий мужской голос, — Такая красивая и одна.

Я завизжала, пытаясь ударить его по лицу, но он схватил запястья и скрутил их над головой. Больно тряхнул — ударилась затылком о кирпичную стену, слёзы брызнули из глаз.

— Не рыпайся, сука, не то прирежу, — в темноте сверкнуло холодное лезвие, его тут же прижали к моей шее.

Начал задирать и без того неприлично короткое платье, дёрнул вырез — раскрыл декольте. Бюстгальтер треснул под нетерпеливыми руками, когда он опустил чашечку и начал с силой сминать мою грудь.

— Хороша, — промычал, снова одарив своим амбре изо рта.

В темноте не видела его лица — представился толстым и лысым — стандартный образ злодея в мультиках и кинофильмах. Почувствовала себя беспомощной, неживой, руки обмякли. Пусть делает что хочет, только бы быстро. Больнее мне уже не сделаешь, а с отвращением к себе справиться, пожалуй, можно.

Он что–то пыхтел, разрывая трусики, я не обращала внимания. Закрыла глаза — абстрагировалась. Представила рядом с собой другого мужчину — высокого, крепкого, нежного. Грудь защемило от тоски — до сих пор жду, глупая.

Лезвие больно резануло по коже, насильник упал на землю. Я вскрикнула, увидев вторую фигуру и замолчала, когда услышала глухие удары по человеческому телу. Глаза начали привыкать к темноте — снова закричала, то ли от радости, то ли от ужаса.

Пришёл.

Вернулся!

Руслан остановился, услышав мои всхлипы, обхватил сильными руками и прижал к груди.

— Не плачь, девочка, — сказал мягко, как когда–то, — Ничего не случилось, только не плачь.

Я взревела, вцепившись в его рубашку пальцами. Затряслась всем телом, ноги подкосились. Подхватил, удержал, не дал упасть. Понёс куда–то в темноту, а потом вышел под фонарь — я зажмурилась от неожиданного света, когда он поставил меня на ноги и прислонил к столбу.

— Ублюдок, порезал, — прошипел он, прикоснувшись пальцами к моей шее, — Убью.

Дёрнулся назад, но я перехватила за руку.

— Не надо, — едва дыша произнесла и снова разрыдалась, — Домой. Домой хочу.

Сжал челюсти, но не ушёл. Прикрыл порванное платье, спрятал грудь обратно в лифчик, снова подхватил на руки. Обняла за шею руками, вдохнула его запах, проливая слёзы на гладковыбритую шею.

Донёс на руках, быстро и широко шагая. От дома никогда не уходила далеко, вот и сегодня была в своём районе. Поставил у подъезда, выхватил сумочку и вытащил ключи. Открыл дверь, я вошла внутрь на дрожащих ногах, побежала наверх, скинув туфли. У квартиры встала — ключи у него остались. Поднялся быстро, молча открыл замок и втолкнул внутрь.

Застыл на пороге, глядя на меня, не моргая. Лицо разгладилось, когда я попыталась прикрыться, улыбнулся.

— Чай? — предложил, зная, что иногда пью сбор успокоительных, если не могу уснуть.

Кивнула, юркнула в ванную, встала прямо в одежде под душ — смыть с себя грязь и чужие потные руки. Стояла долго, давясь рыданиями и размазывая косметику по лицу. Как вышла смутно помню, просто стянула с себя испорченную одежду, обернулась полотенцем и пошла на кухню, даже не посмотрев на своё отражение.

— Спасибо, — сдавленно проговорила, обхватив протянутую чашку ладонями, — Не знаю, как ты там оказался, но спасибо.

— Не за что. Больше не ходи по ночам одна, разодетая, как шлюха.

В словах злость, неприкрытая и грубая. Я вскинула голову, прошипела:

— Не твоё дело, как я хожу и с кем.

Он прищурился, толкнул на стул — горячий чай расплескался по рукам. Вскрикнула от боли и от его слов.

Устало вздохнул, присев передо мной на корточки. Брови сошлись на переносице, посмотрел хмуро.

— Что же ты с собой делаешь? Зачем? Для чего?

— Я живу так, как я хочу и мне никто не указ, — снова злобный тон, вскинула голову, — Тем более ты. Чем ты лучше? Ты хоть знаешь, как больно мне было? Осознаёшь, что ты со мной сделал? Как унизил?

— Осознаю. И я просил прощения за это, — взгляд тёмный, ни тени раскаяния.

Просто констатация факта: «Виноват. Прощения просил».

Скотина.

— А я не буду прощать, — выплюнула, — Таких как ты ещё в утробе давить надо. Чтобы дышалось легче. Ненавижу тебя, всю оставшуюся жизнь ненавидеть буду.

Отставила чашку на стол. Поднялась.

— Что? Что я с собой делаю? Трахаюсь, как кошка, даже имён не спрашиваю. А кто меня научил этому? Ты! — толкнула в грудь, когда выпрямился, — ТЫ! Хочешь обвинить — вини себя. Не появился бы ты в моей жизни, была бы забитая, как раньше. Сидела бы мышкой дома. А ты научил, спасибо тебе, показал, что верить никому нельзя, но можно хотя бы получать удовольствие от лжи.

— Идиотка! — замахнулся рукой, я сжалась, думала ударит, — Да я же… — обхватил лицо ладонями, притянул к себе, — Да я же всё для тебя сделаю, только попроси. Хочешь, чтобы ушёл — уйду. Хочешь, чтобы пришёл — позови, приду. Хочешь, буду ползать перед тобой на коленях; хочешь убью ради тебя. Только не молчи, говори, чего ты хочешь?! — заорал, опустил руки на плечи, встряхнул.

— Хочешь знать, чего хочу? — распахнула полотенце, сбросила его на пол и осталась голой, — Бери! Секса хочу. Бери, а потом проваливай.

Провизжала так звонко, как будто ногтём по стеклу. Он шагнул назад, уставившись на моё тело сумасшедшими глазами. Потом скривился весь, сжался, медленно пробежался глазами вверх–вниз и шагнул назад ещё раз.

— Дура. Дура, — покачал головой, — Посмотри, что ты с собой сделала. Ты хоть видела себя со стороны?

Я отшатнулась, оттолкнула его и пошла в прихожую, к зеркалу. Щёлкнула выключателем — белый свет залил крошечное помещение. Посмотрела на своё отражение и ахнула.

По всему телу следы — чужие руки. Свежие, старые — синяки, отпечатки пальцев, ладоней. Грудь блестит, будто липкая, грязная. На шее засосы разной давности — жёлтые, красные.

Лицо — маска. Без косметики под глазами пролегли тёмные мешки, губы красные припухшие. Прикрыла рот рукой в ужасе — это не я. Никогда такой не была.

Руслан появился в отражении, встал за спиной. Глаза блестели налитые кровью и слезами.

— Что ты наделала? Как к тебе прикоснуться такой? Самой не противно?

Сказал, как ударил. Пошатнулась, наклонилась, уронив ладони на комод. Опустила голову — спутанные волосы закрыли лицо. Вздохнул за спиной, а потом открыл дверь и вышел. Хлопать не стал, просто тихо прикрыл за собой.

Я подняла глаза на чужую женщину, отражающуюся в зеркале. Вяло улыбнулась — зубы стали жёлтыми. Выпрямилась, но плечи сразу поникли. Приложила руку ко рту, дыхнула — запах такой же, как у того мужика в переулке — гнилостный, мерзкий, отвратительный. К горлу подкатила тошнота — сама себе противна, снова был прав. Еле добежала до унитаза — выворачивало наизнанку пол ночи. Забралась под душ, села на кафельный пол и тёрла себя жёсткой мочалкой, пока кожа не покраснела. Намыливалась и смывала снова, волосы промывала до скрипа. Зубы почистила три раза, постоянно проверяя — воняет или нет.

Воняло. Гнило. Я сгнила изнутри.

Синяки долго не заживали. По пять раз на дню мазала их рассасывающим гелем, а они, как назло, только медленно желтели и зеленели.

Чтобы не видеть, сходила в солярий — немного подзагорела. Отметины остались, но стали не такими заметными.

Приехала мама. Встретила её на автовокзале, улыбнулась, обняла. Вечером долго разговаривали, рассказывала ей всё, лёжа у неё на коленях, как маленькая девочка. Она гладила по волосам и вздыхала.

Знаю мама, знаю. Глупая у тебя выросла дочь.

Мы гуляли по Кадриоргу, фотографируясь в пожелтевшей осенней листве. Купили две шерстяных шляпы с широкими полями — обе чёрные. Улыбались осеннему солнцу.

Я повела её в кафе, когда начался дождь. Было воскресенье — народу не протолкнуться, все укрывались от неожиданного ливня, согреваясь чашкой кофе. Устроились у окна — по стеклу водопадом лилась вода; разговаривали обо всём и ни о чём на свете, потягивая тёплое какао и смакуя шоколадное пирожное с миндалём.

Взгляд лениво прогулялся по помещению, застыл у дальнего столика в углу. Узнала знакомую спину, короткие волоски на затылке. Задержала дыхание, по сердцу резануло — был не один. С девушкой.

Молодая, хорошенькая. Брюнетка — жгучая и яркая. Лицо невинное, улыбчивое, открытое. Он что–то сказал, залилась румянцем — как он любит, я знаю. Поэтому обратил на неё внимание.

Проглотила кусок, вставший в горле. Сморгнула непрошенные слёзы — обидно. Обидно. Больно.

Забыл. Всё–таки забыл. Отпустил.

Проблема в том, что я так и не отпустила.

Она принялась изучать меню, чуть нахмурившись. Повернул голову — показался точёный профиль. Я прикрылась полями шляпы — не нужно, чтобы заметил. Захотелось раствориться в воздухе, стать невидимкой, но именно сейчас природная незаметность так некстати куда–то исчезла.

Девушка что–то сказала, кивнул. Поднялся из–за стола и пошёл к кассе. Я вжалась в сиденье, словно из–под земли донёсся голос матери:

— Божена? Всё в порядке.

— Он здесь, — шепнула, едва дыша.

— Кто? Где? — начала крутить головой, а мне захотелось завыть от досады.

Мама всегда была шумной, громкой. Вот и сейчас слишком высоко произнесла, на нас обернулись. И обернулся он.

Увидел меня, застыл как вкопанный. Нахмурился, посмотрел пристально.

И отвернулся.

Какао перестал быть вкусным. Шоколадное пирожное стало слишком сладким и приторным. Я прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и улыбнулась маме:

— Никто, мам. Никто. Нет его больше.

Он ушёл первым — так и не сделав заказ. Подошёл к своему столику, что–то сказал спутнице, она поднялась. Приобнял её за талию, и вышел в деревянные двери вместе с остатками моего разбитого сердца.

Снова пришла зима — на этот раз слякотная и пасмурная. Пришлось купить резиновые сапоги с меховой отделкой — привычные кожаные промокали в чвакающей серой жиже. Работала усердно, параллельно собирала браслеты и продавала их в интернете. На рождественской ярмарке арендовала домик на Ратуше — туристы хорошо покупали изделия ручной работы.

В праздничный вечер они прогуливались по площади, попивая глинтвейн, купленный в соседней лавочке. Я сразу узнала — и её, и его.

— Рус, посмотри, — девушка в скошенной набок вязаной красной шапке подошла к моему домику и улыбнулась моей работе, — Какая красота. Можно потрогать? — посмотрела на меня чистыми серыми глазами, робко улыбнулась.