- Едва пробилась, набирала раз двадцать, - кричала она в трубке взволнованно, -отец в командировке, вот только звонил, до тебя не может дозвониться, переживает. Таечка, он в горячей точке, но к твоим каникулам будет в Москве, приезжай, пожалуйста!

Голос мачехи был печальным. Я не виделась с отцом почти год, ездила в Москву в прошлом году на зимние каникулы, да и то пробыла там всего пять дней, остальные дни провела в Самаре, у тётушки, а летом отдыхала у бабушки в Сочи.

- Вам надо помириться с отцом, - уже в который раз стала уговаривать меня Оксана.

- А мы помирились давно, разве ты не заметила, - не в первый раз ответила я на её уговоры.

- Ты же понимаешь, о чём я говорю, - не унималась Оксана. – Вы, как чужие, перебрасываетесь вежливыми словечками, а прежнего доверия между вами нет, вы же самые родные люди!

- Доверие следует заслужить! – упорствовала я.

- Боже, какая же ты всё-таки несговорчивая! – воскликнула Оксана, в голосе её ощущалась горечь. - Надо уметь прощать близких людей, мало ли что они наговорят в гневе!

- Именно в сказанном в гневе иногда больше правды, - не уступала я, - вам втроём лучше без меня.

- Как ты так можешь говорить! – рассердилась Оксана. – Отец по ночам вздыхает из-за тебя, у меня тоже сердце изболелось. Ты так редко звонишь! – Голос мачехи дрогнул. – Иногда думаю, из-за меня ты уехала из дому…

- Какие глупости! Я вас с Данилкой обожаю, - принялась успокаивать её.

- Мне бы хотелось, чтобы ты по-прежнему больше всех любила отца, - сказала мачеха жалобно и, всхлипнув, произнесла умоляюще: - Пожалуйста, люби его как раньше!

- Я люблю его. - Проглотила я вдруг возникший в горле комок, непрошеные слёзы навернулись на глаза. – Оксаночка, всё будет хорошо, но должна тебе сказать, - я решила признаться в беременности Оксане: кому, как не ей, первой узнать, она всегда меня понимала и защищала перед отцом. – Я вышла замуж и жду ребёнка, то есть я сначала забеременела, а потом вышла замуж, - торопливо выпалила я и замолчала, ожидая реакции Оксаны.

Но та пропала в тишине.

- Оксана, ты слышала меня? – прервала я установившееся молчание. – Ребёнок будет у меня. Отец не хочет его. Мы расписались, чтобы ребёнок не был безотцовщиной, но разведёмся после его рождения. Ну, скажи что-нибудь! Распеки в пух и прах, скажи, что яблочко от яблони недалеко падает!

От гнетущего безмолвия мачехи я начала уже злиться: хорошо любить приятных и пушистых, а как только эти «пушистые» оступаются или противоречат, так и любовь проваливается в тартарары, на её место приходит осуждение. Оксана постоянно твердила, что любит меня, пусть не как дочь – ей самой всего-навсего 32 года, но как сестру точно. Вот теперь видно будет, какова цена её любви, найду ли я в ней поддержку.

- Ты не яблочко, - вдруг сердито раздалось в трубке, - скорее ананас, вся в шипах и терпкая на язык, когда тобой объешься. - Оксана, не удержавшись, хихикнула своей шутке. – Что случилось, того уже не изменишь! – Помолчала секунд пять, потом восторженно заговорила, быстро-быстро, словно убеждала саму себя: - Ребёнок – это же здорово! Другие годами ждут да не могут родить, а у тебя будет малыш к окончанию университета, и не надо будет в декретный отпуск ходить, в редакции, где будешь работать, не будут возмущаться. Я думаю, отец тебя поймёт, мы поможем тебе… У нас и коляски две от Данилки остались, одна зимняя, другая летняя, мама никому не отдала – думала, я второго рожу. А теперь вот тебе пригодятся – какая радость!

Я обрадованно засмеялась: на душе стало так легко, как будто долго шла по лесу по неверной дороге и вдруг вышла на знакомую тропинку. Если Оксана приняла, то быстро расставит всё по своим местам, отцу придётся лишь согласиться. Она умеет его убеждать, до моих каникул у неё есть ещё время.

Глава V

При тусклом свете, падающем из узкого окошка сверху, мне было видно, как мальчик напуган. Несмотря на то, что был старше меня и выше на полголовы, он захлёбывался в рыданиях каждый раз, когда люди в чёрных шлёмах-масках заглядывали в подвал. Попытки его разжалобить наших с ним похитителей оборачивались только оскорблениями с их стороны. И хоть язык был непонятным, по тону кавказцев можно было об этом догадаться.

- Не надо плакать, это их раздражает, они ценят стойкость! – сказала я громко мальчику. – Лучше сядь со мной рядом и поговорим. Мне девять лет, а тебе?

Мальчик не захотел отвечать, демонстративно отвернулся к стене. Но всхлипывания его стихли. И кругом вдруг установилась неприятная тишина, страшная тишина. Никто уже к нам теперь не заглядывал. Мы остались вдвоём – и больше нет никого в мире! Мы замурованы под землёй, под бетонными плитами. Кричи – не докричишься!..

Никогда больше не буду рожать – такова была моя первая мысль, когда я пришла в повседневное сознание после лихорадочных схваток, длившихся почти сутки, когда всепоглощающая боль в животе, затмевающая всё вокруг, отступила. Даже после того, как мне поднесли сыночка и он чуть-чуть улыбнулся приоткрытым пухленьким ротиком, я не передумала: пусть демографию страны улучшают другие, а мне хватит подобных испытаний на всю оставшуюся жизнь.

Буду держаться подальше от мужчин. Правда, от одного мужичка уже мне никуда не деться – круглолицое, с тёмным пушком на головке существо, громкоголосое и требовательное, взяло меня в плен навеки. Сына я назвала Антоном. Сама не знаю почему. Нет в моей родне ни дедушек, ни дядюшек с этим именем. Просто пришло на ум – вот и всё. Я стала звать его Тошей.

На выписку из больницы собрались почти все мои друзья. Приехала Оксана с моим шестилетним братом Данилкой. Отец всё ещё был в командировке. Я не встретилась с ним на каникулах: он задержался в своём «походе», последнем, как сказала мачеха, после него он собирается уйти из армии.

Явился с огромным букетом цветов Глеб, сияющий, побритый – наконец-то, расстался со своей бородкой - довольный, словно именно он отец ребёнка. Недаром медсестра так и решила, вот почему протянула завернутого в голубое одеяльце Тошу ему. Глеб принял ребёнка с благоговением и не хотел отдавать Оксане, когда та, усаживаясь в такси, на правах старшей в семье пыталась взять малыша.

- Я усыновлю Тошку, - заявил он, то ли шутя, то ли всерьёз, - Тася, будешь моей женой?

- Я бы с радостью! – рассмеялась я. – Но теперь мой повелитель – вот в этом свёртке, ему и выбирать мне второго мужа.

- Я выслужусь перед ним, и он даст своё одобрение, правда, Ваша светлость Уашенька!

Мне нравилось, как шутил Глеб, при этом он лукаво и одновременно подбадривающе посматривал на меня. В сложные для меня два месяца перед родами, когда я превратилась в неповоротливую утку с тяжёлой ношей спереди, этот парень стал для меня просто палочкой-выручалочкой во всём. Он много уделял мне внимания: встречал с лекций, водил раза три в театр, несколько раз на выставки картин в художественную галерею, сопровождал в поликлинику.

- Зачем тебе надо таскаться за мной? – как-то спросила я у Глеба. – Ты просто теряешь время. Мы не любовники, не муж с женой, и никогда ими не будем!

- Не хочу, чтобы у тебя произошёл психологический срыв, как у моей сестры в первую беременность, муж работал за границей, она всё одна да одна, вот и случился выкидыш, - пояснил он. – Считай мою предупредительность запоздалым долгом перед сестрой! – тоном, не терпящим возражений, объявил Глеб.

Буквально через день после этого разговора узнала, что он подрался с Валерой Васильевым.

- Я пытался его вразумить, - оправдывался Глеб на мои укоры. – Ну, извини, напрасно дрался, мёртвое дело, некоторые индивидуумы совершенно не поддаются перевоспитанию в связи со своим огромным «эго», они из породы котов, так что не стоит и расстраиваться, а я обещаю, об него больше не буду руки марать. Я лучше на его жене женюсь. – И нежно улыбнулся. На что я только хихикала, хотя, признаюсь, мне нравилось его внимание – я не чувствовала себя брошенной.

В университете я появилась уже в середине мая. Как раз Тоше исполнился месяц. Он научился держать головку, осмысленно смотреть на мир, терпеть хвалёные рекламой памперсы, которым предпочитал всё же мягкие марлевые подгузники, научился не срыгивать на меня после кормления и, слава Богу, спать по ночам больше трёх часов.

Я тоже много чему научилась. Уже не впадала в панику, когда мой сыночек-звоночек заходился в громком плаче, не дрожала вся, поднимая его из кроватки, боясь переломить сыну спинку, не переживала о том, что вдруг ему не хватит молока в моих грудях и он останется голодным. Оксана с Данилкой, прожив у меня самые хлопотные первые две недели, уехали к себе в Москву. С Тошей сидеть до обеда согласилась за определённую плату подруга тёти Маруси - бабушка Анна, проживающая в соседнем подъезде.

Шумной толпой окружили меня однокурсники, расспрашивая о сыне - какой вес, какой рост. Широко улыбаясь, я радостно сообщала о Тоше всё, что просили. К Валере, державшемся вместе с надменным Андреем Васильевым в стороне, никто не лез с поздравлениями, как будто сговорились об этом. Возможно, и так, ведь все знают, что мы необычная семейная пара.

Впрочем, Валера, похоже, особенно и не претендовал на звание отца: лицо его было бесстрастным, словно рождение у меня ребёнка его не касалось. Раз так, ну и чёрт с ним, подумала я, буду продолжать не замечать его, как делала до родов после того, как ему это пообещала. Не желает быть отцом – насильно не заставишь.

А может, прав Глеб, заявивший, что Валера из породы кошачьей? Котам дела нет до потомства, они не испытывают привязанности к детям, не чувствуют себя обязанными заботиться о них, в общем, гуляют сами по себе.

И отчего я только вообразила, дура безмозглая, что Валера, узнав о рождении сына, распустит слюни и проявит интерес к нему! Увидела как-то раз искорки сожаления и печали в его каре-зелёных глазах – и поддалась предательской надежде.

Это было сразу после зимних каникул. Мы столкнулись с мужем почти нос к носу у университетской раздевалки. Мой животик уже значительно выпирал вперёд. Неожиданно для меня Валера поздоровался, до этого он обычно отводил глаза. В ответ я чуть было машинально не откликнулась: «Привет!», но, вовремя вспомнив, что обещала держать его «за пеленой другого дня», смолчала. Однако успела заметить тревожное его состояние, значит, не так-то сладко ему от нашего противоборства, и наверняка сомнения гложут душу.

А с надеждой, даже крохотной, как известно, вспыхивает не менее предательская жалость, которая заставляет искать в том, кого пожалел, неоправданные добродетели. Жалостливый ум охватывает целый «рой» оправданий, и как ни борись с ним, он по-пчелиному готов жалить даже при явном равнодушии, как, например, сейчас.

Потому что так не хочется, чтобы мой сын рос без отца. Мальчикам нужна отцовская забота, даже больше, чем девочкам. Кто моего Тошу направит по жизни, смогу ли я научить его принимать мир по-мужски? Навряд ли, ведь мой взгляд, как бы я ни старалась, увы, бабий, у мужчин даже логика, если судить по моему отцу, совершенно другая.

Можно было бы после развода снова выйти замуж. Почему бы нет? Многие так поступают. Вот хотя бы за Глеба. Он постоянно твердит полушутя: «Дай мне шанс – и я стану хорошим для Тошки отцом!». Заявляется к нам с сыном почти каждый вечер, приносит что-нибудь вкусненькое: «Надо мамочке питаться хорошо!». Натаскал памперсов – в бельевом шкафу переполнена ими полка.

Но, как Глеб ни старайся, не станет он родным по крови моему сыну. В лучшем случае, будет заботливым отчимом. И то до тех пор, пока не родится его собственный ребёнок. Уж тогда канут в забвение его привязанность и забота, а в сердце моего сына поселятся обида и ревность. Я не хочу, чтобы Тоша проходил через это.

Уж лучше воспитывать его одной – у него не будет разочарований. И у меня тоже. Ведь Глеб, надо признать, хотя и схож по некоторым поступкам с Дон-Кихотом, однако всей своей сутью больше Арлекино – насмешник и балагур, чем его соперник Пьеро, преданно любивший свою даму сердца. Часто не поймёшь Глеба: то ли шутит он, то ли говорит всерьёз. Разве с таким человеком можно строить семью!

Мне же безумно хочется иметь большую крепкую семью, чтобы у моего сына было много родственников с обеих сторон, не как у меня - с одной. Бальзамом на душу было для меня признание Валеры, что у него четыре сестры. Он мимоходом обмолвился об этом в Сочи, а сознание моё с умилением зацепилось за такую новость, как великую радость.

Что ни говори, вопреки моему здравому смыслу, я не переставала тянуться к Валере. Не понимаю, почему женщины любят красивых холодных негодяев, хотя хорошо видят их суть. Так было всегда, и я не исключение. Как там сказал Оскар Уальд, «женщин не надо понимать, их надо любить»? В самую точку попал. Действительно, даже сама женщина часто себя не понимает, потому что рассуждает не умом, а сердцем. Иначе, как объяснить, отчего красавица цыганка Мирела терпит побои глупого мужа, отчего Оксана, моя умница мачеха, вышла замуж за человека старше её на двадцать лет, который не выносит возражений и неповиновения?