Начальник группы неловко ерзает в кресле. Он высок, худ, костляв и постоянно ходит в одном и том же светло-сером костюме. Зато галстуков у Зопы два: по нечетным дням недели он повязывает однотонный коричневый, а по четным — гулять так гулять! — коричневый в крапинку. Как он ухитрился попасть в группенфюреры, не знает никто; единственной видимой причиной тому является Зопина ярко выраженная арийская внешность: прямой нос, тонкогубый рот и светлые прямые волосы. Викинг, да и только!

Однако, как справедливо замечает та же Машка Минина, те времена, когда арийская внешность была достаточным основанием для успешной карьеры, либо уже прошли, либо еще не начались. По ее мнению, подобный недотепа, да еще и с такой непроизносимой фамилией, мог продвинуться по карьерной лестнице лишь в результате удачной женитьбы.

— Даю голову на отсечение, так оно и было, — говорит она, подмигивая блестящим антрацитовым глазом. — Нашел какого-нибудь начальника, небольшого райкомовского уровня, но с дочкой-уродиной, и годится: тяп, ляп, вышел кораб! Почему, вы думаете, он свою жену никому не показывает? Потому что страшна она, как зимняя война за Карельский перешеек. Та самая, где папу нашего Зопы взяли в качестве военного трофея.

Машкина версия действительно поддерживается тем фактом, что никто никогда не видел Зопиной супруги: на все отдельские пикники и отмечания группенфюрер Зуопалайнен приходит без нее. Однако далеко не все разделяют Машкину точку зрения. Например, Валерка Филатов отталкивается именно от арийской внешности, предполагая, что Зопа выполнял какую-то ответственную миссию в глубоком тылу агрессивного блока НАТО, был раскрыт вражеской контрразведкой и вывезен нашими в самое последнее мгновение, подобно пастору Шлагу из любимого Валеркиного фильма «Семнадцать мгновений весны».

— Ну да, конечно, — обычно отвечает на это записной остряк Робертино. — Причем по-настоящему его зовут штандартенфюрер Штирлиц, а в награду за проявленный героизм он получил звание группенфюрера и нас с вами в придачу. О чем очень скоро и будет снято восемнадцатое мгновение с Машкой Мининой в заглавной роли любимой овчарки Гитлера.

Что не оспаривается решительно никем, так это тот очевидный факт, что Зопа абсолютно не подходит на роль начальника. Взять хоть этот конкретный момент: ну какого, спрашивается, черта он сейчас сидит и молчит, нервы мотает? Пригласил сотрудницу в кабинет, закрыл дверь… — и молчит?

— Как у нас с планом? — осторожно интересуется Анька. — Есть проблемы?

— С планом? — поднимает голову Зопа. — С каким планом? Ах, с планом… С планом все в порядке. Перевыполнение на пять с половиной процентов, согласно взятым обязательствам. Парторганизация довольна. Кстати, как она себя чувствует?

Анька застывает в кресле. Откуда ей знать, как себя чувствует парторганизация?

«Боже, — мелькает в голове, — сейчас он пригласит меня вступить в партию! Что делать? Что сказать?»

— Думаю, хорошо, — отвечает она, тщательно подбирая слова. — Согласно… ээ-э… намеченному курсу.

— Курсу? — переспрашивает Зопа, нахмурившись. — Какому курсу? Вы о чем, Анна Денисовна?

— Как это о чем… — лепечет Анька. — О том, о чем вы спрашивали, о парторганизации…

Зопа сокрушенно вздыхает. Его вообще редко понимают правильно.

— Я спрашивал, как себя чувствует Ирина Александровна.

— Ах, Ирочка! — облегченно вздыхает Анька и радостно рапортует: — Плохо, очень плохо! Большие личные проблемы. Возможно, имеет смысл отпустить ее домой. И хорошо бы с сопровождающим.

— Угм… хорошо бы… угм… — бормочет странный начальник.

Нет, на Штирлица он совсем не похож. С другой стороны, в кино часто приукрашивают. На деле все оказывается куда проще. Так что, возможно, перед Анькой и в самом деле сидит самый настоящий штандартен, произведенный в группены за заслуги перед Родиной.

— Если надо, я могу проводить Ирину Александровну, — самоотверженно вызывается Анька.

Ее собеседник качает головой — вроде бы отрицательно. А может, и утвердительно. Но вполне вероятно, что и нейтрально. Поди пойми их, штирлицев. Потому-то они и идут в разведчики, что их трудно понять, а значит, трудно и раскусить.

— Анна Денисовна, вообще-то я вызвал вас по другому поводу… — Зопа сосредоточенно барабанит пальцами по столу.

Он опять замолкает, смотрит вверх, на потолок «Приюта», затем переводит взгляд на окно, на стену, на дверь и, наконец, снова на стол. Аньку глаза начальника почему-то минуют — может, случайно, а может, намеренно, кто знает. Сосредоточившись на столе, Зопа принимается перебирать лежащие там бумажки.

— Вот график отпусков, — он с оттенком недоумения пожимает плечами. — Вам ведь известно, Анна Денисовна, что здесь принято планировать отпуска уже в декабре.

Анька напрягается. Когда речь заходит об отпусках, нет места благодушию. Тут нужно рвать резко со старта. За летний отпуск она горло перегрызет не то что Штирлицу — самому Мюллеру. Да-да, самому Мюллеру! Пусть только попробует покуситься на святое: тогда даже застенок гестапо покажется санаторием по сравнению с тем, что устроит ему Анька!

— Конечно, — твердо говорит она, вперив в группенфюрера угрожающий взгляд. — Это не только здесь, это повсюду. Отпуска планируют в декабре, а утверждают в январе. Конечно, известно. А еще мне известно, что мой сын аллергик и нуждается в морских ваннах. И что я обязана вывезти его летом на юг. Я подчеркиваю: обязана. И что летний отпуск — это единственный способ обеспечить моему сыну необходимое лечение. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно.

Зопа рассеянно кивает. Похоже, Анькин демарш не оказал на него никакого действия — просто потому, что начальник думает о чем-то другом. А может, напротив, это такой хитрый разведывательный прием — прикинуться чайником, когда беседа пошла в нежелательном направлении.

«Ну уж нет, — думает Анька, — так просто ты у меня не вывернешься. Сам эту тему начал, теперь пеняй на себя…»

— Вот и хорошо, — произносит она с прежним напором. — Вам ясно, мне ясно, осталось только закрепить это взаимопонимание в графике. Я собираюсь уйти в отпуск в последней неделе июня. Считая пять недель отгулов, которые я к тому времени накоплю, это получится…

— Анна Денисовна, подождите, — прерывает ее Зопа. В его светло-серых глазах бесконечная усталость. — Подождите.

Он берет длинную паузу, делает глубокий, как перед нырком, вдох и продолжает:

— Я постараюсь пойти вам навстречу. Очень постараюсь, хотя определенно обещать вот прямо сейчас было бы преждевременно. Но я хотел бы, чтобы и вы, со своей стороны…

— О чем речь! — радостно вступает Анька. — Вы же знаете, я всегда, как пионерка. Овощебаза — Соболева, дружина — Соболева, колхоз — Соболева… Когда было такое, чтоб я отказывалась? Да никогда! Так что можете не сомневаться.

— Да нет, Анна Денисовна, тут другое… — группенфюрер упирает взгляд в стол. — Сегодня вам назначена встреча в первом отделе. Меня уполномочили передать, вот я и передаю. Знаю, что вы иногда выходите… ээ-э… по делам за проходную, поэтому сообщаю заранее. Встреча назначена на три часа дня, и значит, в три часа дня вы должны быть здесь. Отговорок не принимается. Вы меня хорошо поняли?

Анька растерянно разводит руками. Да, все слова ей понятны, но только по отдельности. А вместе… — вместе не очень понятно, что всё это может означать. Первый отдел?.. Зопу уполномочили?.. Выходит, Зопа и в самом деле из породы штирлицев, героев невидимого фронта, и, возможно, не только в прошлом, но и в настоящем? Бред какой-то.

«Господи, боже мой… — думает Анька. — Как в кино! Может, это я сплю? Надо бы ущипнуть себя за ногу… Нет, не сплю…»

— Хорошо, — продолжает начальник все тем же бесцветным невыразительным тоном. — Меня также просили передать вам, что рассказывать о факте встречи крайне не рекомендуется. Даже самым близким друзьям и товарищам по работе. Это понятно?

— По-понятно, — запинаясь, выдавливает из себя Анька. — А з-зачем?

— Зачем вас вызывают, я знать не могу, — в голосе Зопы звучит явное облегчение. Видно, что разговор дался ему непросто. — Это скорее всего останется между вами и… и товарищем, который… или товарищами, которые… в общем, не знаю, да и не мое это дело. Вот, собственно, и все, Анна Денисовна. Идите, работайте. Дверь, пожалуйста, оставьте открытой.

Начальник выпрямляется в кресле и кладет на стол обе руки в знак окончания разговора. Оглушенная Анька поднимается с места.

— Анна Денисовна…

— Да? — оборачивается она.

«Сейчас скажет: я пошутил. Нет никакой встречи. Шутка. Не бери в голову…»

— Я хотел бы еще попросить вас лично, от себя, — доверительно произносит Зопа. — Пожалуйста, помните о благе нашего коллектива. Ведь наш коллектив вам дорог, не правда ли?

— Правда.

— Ну вот, — кивает группенфюрер. — А теперь идите. Идите, работайте.

Анька выходит из «Приюта» и натыкается на внимательный взгляд Нины Заевой:

— Все в порядке, Анечка? Или пойдем покурим?

Вот только разговора по душам Аньке сейчас не хватает! В таком душевном раздрае она точно выложит запретный государственный секрет после первого же вопроса. Ну, уж нет, лучше потерпеть…

— В порядке, Мама-Нина, — отвечает она, фальшиво улыбаясь.

Сейчас бы где-нибудь отсидеться, подумать. Анька выходит в коридор, прислоняется к стене. Воображение уже несет ее по волнам киносценариев, угрожающих превратиться в самую что ни на есть реальную жизнь. Вот она в тылу афганских душманов корректирует огонь нашей артиллерии… Нет, это вряд ли: на забитую афганскую женщину Анька Соболева совсем не похожа. Хотя, если долго бить, то можно забить и до состояния афганской женщины. Вот только маловероятно, что у нас применяются такие антигуманные методы подготовки агентов.

Скорее всего, ей, как в песне про комсомольцев, «в другую сторону» — но не на восток, поскольку закосить под японку Анька тоже не сможет, а прямиком на запад, срывать планы поджигателей войны. Что-нибудь типа радистки Кэт из тех же «Семнадцати мгновений». Но сдюжит ли? Устоит ли, подобно героической Кэт, на скользких скобах канализационного люка, держа по младенцу в каждой руке? Плюс домашнюю собачку в зубах, как непременно добавил бы записной циник Робертино Шпрыгин…

Нет, серьезно, чего им от нее понадобилось, бойцам невидимого фронта?

«Так, хватит кино крутить, — мысленно командует себе Анька. — Выбрось из головы. До трех часов дня еще дожить надо. Там еще много чего будет в этом промежутке… — она закрывает глаза, чувствуя, как поднимается из живота томительная волна, смывая все глупые несущественные мелочи типа Зопы, первого отдела и поджигателей-душманов. — Погоди-погоди, не размякай. Есть еще Ирочка, помнишь? Надо куда-то пристроить Ирочку…»

Она встряхивается и возвращается в комнату. Смотри, Мама-Нина, смотри во все глаза, удивляйся. Вышла одна Анька Соболева — растерянная, озадаченная, пыльным мешком стукнутая, а вернулась совсем другая — уверенная, прямая, с победительной улыбкой на устах. Такое вот волшебное волшебство. Вот бы и Ирочку так же вывести и ввести…

Но с Ирочкой, увы, все не так просто. Она сидит в той же позе, в которой Анька оставила ее полчаса тому назад, поникшая и убитая. Перед нею на столе чашка чая — не иначе, Мама-Нина подсуетилась. Только вот Ирочка просила совсем не чая. Ирочке срочно надо напиться. В другое время Анька охотно помогла бы в этом подруге, но сейчас ей нельзя, сейчас у нее совсем другие планы. Значит, надо искать достойную замену.

Машка Минина не годится — ей Ирочка не верит, и правильно делает. С Машкой интересно обсуждать чужую жизнь, но никак не свою. Мама-Нина тетка сердобольная, но кто же станет выпивать с мамой? Валерка Филатов хороший мужик и пьет грамотно; одна беда — после первого же стакана начинает взахлеб говорить про диоды и транзисторы, и с этой темы его не сбить даже ядерной атакой. Боря Штарк зациклен на своем отказе. Остается один вариант: Робертино. И это, если вдуматься, совсем не плохо, если, конечно, решить проблему финансирования.

— Ируня, — тихо говорит Анька, склонившись к уху подруги, — как у тебя с бабками? Я это в смысле выпить. И чего душа просит?

— Яду, — одними губами произносит Ирочка. — Душа просит яду.

— Так ведь и я о том же, — нетерпеливо отвечает Анька. — Понятно, что яду. Но какого яду? Сухарь, наверно, не годится — тебе и без того кисло. Водяру ты не пьешь… или уже пьешь?

— Не пью, — горько кивает Ирочка.

— Ну вот. Остается бормотуха и конина. Выбирай.

— Бормотуха, — решает Ирочка после минутного размышления. — И чтоб потошнее. Чтобы облеваться вусмерть. Что-нибудь типа «Агдама». Может, выблюю из себя этого гада.

Анька с сомнением хмыкает: