Маргерита молитвенно сложила руки перед грудью и изо всех сил постаралась напустить на себя невинный вид нетерпеливого ожидания и нечаянной радости.

— Я принесла тебе сласти и новый сборник песен, — медленно проговорила La Strega, не сводя глаз с лица Маргериты.

— Ой! Большое вам спасибо! — Всего месяц назад Маргерита и впрямь была бы на седьмом небе от счастья и благодарности, но Лучо разорвал границы ее мирка и раздвинул их, словно взорвав бочку с порохом. Она вперила безмятежный взор в колдунью и улыбнулась так, что у нее заболели щеки. Затем она привязала к крюку веревку, которуя принесла с собой La Strega, и сбросила ее вниз Магли, щебеча без устали, как ребенок, пока колдунья наконец не отвела глаза и не расслабилась.

Они съели непритязательный ужин, и Маргерита стала греть воду для ванны ведьмы. Сердце гулко стучало у нее в груди, и она со страхом думала о том, как она вытерпит прикосновение колдуньи к своему телу сегодня ночью, теперь, когда она познала настоящую любовь.

Когда La Strega блаженно вытянулась в теплой воде, по поверхности которой плавали розовые лепестки, Маргерита покорно протянула ей свое запястье.

— У тебя было кровотечение в этом месяце? — осведомилась La Strega.

— Нет, — солгала Маргерита.

La Strega кивнула, удовлетворенная, и провела розовым шипом по синим прожилкам вен на руке девушки.

* * *

Лето медленно сменилось осенью, дни стали короче, серп луны, то растущий, то убывающий, отражал моменты наивысшего душевного напряжения в жизни Маргериты, отмечая унылые и пустые дни, когда не происходило ровным счетом ничего.

А в ноябре ее удивил своим возвращением Лучо.

— Я должен был увидеть тебя еще раз и убедиться, что с тобой все в порядке, — выпалил он, перелезая через подоконник. — Ты выглядишь прекрасно! Ты стала настоящей красавицей! Совсем не такая худенькая, как раньше. Я убедил дядю, что должен вернуться, когда соберут урожай оливок, сказав ему, что, дескать, горные оливки будут вкуснее оливок с равнин. — Разговаривая, он расстегнул перевязь с мечом и отшвырнул ее в сторону, стаскивая рубашку через голову. — Mia bella e blanca! У тебя все хорошо?

— Теперь, когда ты здесь — да, — ответила она, бросаясь к нему в объятия. — Я уже думала, что ты больше никогда не придешь! Я так боялась…

— Не говори ничего, — приказал ей Лучо, словно это не он все время болтал без умолку. Он поцеловал ее так, словно хотел проглотить. — Ох, любимая! Как же я скучал о тебе!

— Да!

Маргерита высвободила волосы из-под сеточки, стащила через голову платье и помогла ему избавиться от панталон. Они повалились на кровать, смеясь и путаясь в одежде.

Позже, удовлетворенные, они лежали в объятиях друг друга и делились новостями о том, что произошло за эти месяцы, пока они не виделись. Лучо провел с нею ночь и почти весь следующий день. Он вновь умолял Маргериту набраться мужества и покинуть башню. И вновь Маргерита не смогла сделать этого.

Прошла зима. La Strega приходила каждый месяц, в полнолуние, невзирая на дождь и снежные бури. Она жаловалась на холод, которого никогда раньше не чувствовала, жаловалась на боль и усталость, а однажды, поднеся руку к огню, удрученно протянула:

— Смотри, сколько морщинок у меня появилось! Мои руки стали похожи на руки древней старухи.

— Должно быть, это все от холодов, — в отчаянии заявила ей Маргерита. — По-моему, такой холодной зимы еще не было, верно?

Ночью, лежа в кровати, La Strega отпихнула Маргериту.

— Ты так растолстела, Петросинелла, что занимаешь все место.

— Нет, нет! Места вполне хватает, — ответила Маргерита, пытаясь стать как можно меньше.

Перед ее внутренним взором вдруг промелькнули воспоминания. Восемь маленьких скелетов, выложенных, подобно спицам колеса. Сейчас Маргерита была выше любого из этих мертвецов. И она действительно набрала вес. Всякий раз, приходя к ней, Лучо приносил массу всяких деликатесов. Он любил смотреть, как она ест, и ему нравилось видеть перемены в ее фигуре. Груди ее округлились и потяжелели, став достаточно большими, чтобы с трудом уместиться в его ладони. Живот из худенького и впалого стал мягким и круглым. Но то, чему так радовался Лучо, вызывало негодование у колдуньи. Поэтому Маргерита старалась скрыть свои формы от ведьмы и ни в чем не перечить ей, чтобы та не шарила по ее телу посреди ночи в поисках любви и нежности.

Хотя Маргерита поддерживала комнату в безукоризненном состоянии, никогда не поднимала глаз, не огрызалась и не задавала неудобных вопросов, La Strega вела себя капризно и раздражительно. Она урезала рацион питания Маргериты.

— Очевидно, я кормлю тебя слишком хорошо. Ты разжирела, — безжалостно заявила она однажды.

Если бы не мешки и бочонки Лучо, спрятанные под полом, Маргерита запросто умерла бы от голода. Почему-то теперь ей все время хотелось есть, как если бы еда стала единственной ниточкой, связывающей ее с Лучо.

В начале весны La Strega обнаружила на виске седой волос. Она отвесила Маргерите пощечину.

— Ты мне солгала? У тебя начались кровотечения?

— Нет-нет! — вскричала Маргерита, и на сей раз она не солгала. Кровь шла у нее только один раз, после этого ничего похожего больше не случалось, так что девушка даже усомнилась в словах Лучо о том, что кровотечения открываются у женщин ежемесячно.

La Strega осмотрела все ее сорочки и простыни, но пятен не обнаружила. Она ничего не сказала, но взгляд ее то и дело с подозрением останавливался на девушке, так что Маргерите приходилось изображать собой милую маленькую девочку, которая хочет только одного: чтобы ее мамочка была счастлива. Ей казалось, будто ее тайна растет в ней, грозя вырваться наружу через уши, нос и рот, словно струя крови.

Как только La Strega уходила, Маргерита выкапывала из мешка с мукой свое обручальное кольцо и надевала его на палец.

— Лучо, — шептала она, прижимая прохладный ободок к щеке. — Лучо, где ты?

Лучо вернулся в апреле, вскоре после того, как Маргерите исполнилось семнадцать. Она игриво выпростала волосы из-под сеточки и швырнула ее на стол, а потом развязала серебристую ленту, чтобы опустить косы вниз и дать ему возможность взобраться на башню. Когда он появился в окне, она уже нетерпеливо распускала шнуровку корсета. Он выставил перед собой руку, прося ее не спешить, опустился на стул и усадил ее к себе на колени.

— Mia bella e bianca, — сказал он, и его теплое дыхание защекотало ей щеку. — Я говорил кое с кем насчет приворотного заклинания. Она говорит… она говорит, что разорвать его можете только ты сама или ведьма. И никто более.

— Его нельзя разорвать? — Маргерита была ошеломлена.

— Нет! Это можешь сделать ты! Неужели ты не понимаешь? Ты можешь разрушить это заклинание, ты!

Она в растерянности покачала головой.

— Но как?

— Она говорит, что ты должна заглянуть в свое сердце. Ты поймешь, как это можно сделать, когда придет время.

— Но я не знаю, как это сделать! Не знаю!

— Подумай, Маргерита! Ты прожила здесь пять лет. Неужели ты ничему не научилась от ведьмы?

— Я пыталась, — шепотом ответила девушка. — Но что я могу сделать? Лучо, ты не понимаешь! Она… она видит и знает все. Я не могу противостоять ей.

— Она знает о нас? — требовательно спросил Лучо.

Маргерита покачала головой.

— Не знаю. Не думаю. Она подозревает…

— Но она не знает! Она ничего не знает. Прошу тебя, Маргерита, подумай. Не знаю, сколько еще я смогу ждать тебя.

Маргерита заплакала, и Лучо принялся утешать ее и просить прощения. А потом осушил ее слезы поцелуями. Вскоре они вновь сплелись в объятиях, как шестеренки часов, существование которых друг без друга не имеет ни цели, ни смысла.

Немного погодя он рассказал ей о ворожее, с которой советовался, уродливой старой карге, которая собирала клочья овечьей шерсти, застрявшие в колючих кустах на опушке леса. Она была такой старой и согбенной, что, опираясь на клюку, ей было невероятно трудно нести корзинку, и Лучо поспешил ей на помощь. Она поблагодарила его и пожелала отплатить ему чем-нибудь за помощь. И вот тогда он и спросил у нее совета.

— Но я не знаю, как разрушить заклинание. Неужели ворожея больше ничего тебе не сказала?

— Это — все, что она мне сказала. Разрушить заклинание может только тот, кто наложил его, или тот, на кого оно было наложено. И что ты должна заглянуть в свое сердце, потому что ответ находится внутри.

Маргерита сердито воскликнула:

— Неужели ты думаешь, что я не убежала бы отсюда давным-давно, если бы знала ответ? Эта старуха наплела тебе невесть что!

Лучо встал и оделся, и каждый мускул его тела дрожал от гнева.

— Маргерита, я люблю тебя. Правда, люблю, но это не та жизнь, о которой я мечтал. Я устал томиться желаниями, пребывая вдали от тебя, и устал терзаться отчаянием и разочарованием, находясь рядом с тобой. Мне нужна жена, которая разделит со мной мою жизнь. Сейчас я отправляюсь в Лимоне. Через несколько недель я вернусь. Если к тому времени ты не придумаешь, как вырваться из башни, я больше не вернусь. Никогда. Ты понимаешь меня?

Маргерита кивнула, бледная и заплаканная. После его ухода она легла на кровать и свернулась калачиком. Сил встать и заняться чем-либо у нее не осталось.

И лишь вид луны, чей разбухший круг взошел над горизонтом, в конце концов заставил ее подняться с постели. Мысль о том, что холодные руки ведьмы будут вновь касаться ее тела, была Маргерите невыносима. Она достала из-под кровати кинжал, подаренный Лучо, и поднесла его к шрамам на запястьях, а потом прижала к мягкой массе золотых волос, каскадом обрамлявших ее. Волос, принадлежавшим умершим девушкам. Если она отрежет их, то разрушит ли заклинание? А вдруг не разрушит, а La Strega придет и увидит ее с безжалостно обстриженной головой. Что она тогда сделает? Убьет ее, в этом Маргерита не сомневалась.

Но она готова была скорее умереть, чем потерять Лучо, своего возлюбленного, свою любовь.

Она села на подоконник, глядя на темную линию горизонта и снежные пики гор, озаряемых последними лучами солнца. Высоко в небе над озером кружил орел, паря в вышине на крыльях ветра. Каждая жилочка в теле девушки затрепетала, требуя свободы. Она попыталась вспомнить заклинание, которым ведьма привязала ее к башне. Там были какие-то слова, ритм, девять капель крови и чужие волосы, вплетенные в ее собственные.

Задыхаясь от волнения, словно загнанное в угол животное, Маргерита приподняла тяжелую копну своих волос и отрезала одну прядку у самых корней. Она лежала на ее ладони, длинная и волнистая, похожая на золотистую ленту. Затем она стала осторожно перебирать косы, ища место, где волосы других девушек были вплетены в ее собственные, магией или искусством, доселе неизвестным Маргерите. Найдя его, она вырезала и этот клочок из своих волос, шепча себе под нос:

— Богиня скалы, услышь мои мольбы. Дай мне силу освободиться и полететь, как птица.

Девушка вдруг ощутила прилив мужества. Она выбросила отрезанную прядь волос в окно и провожала ее взглядом, пока золотистое сияние не погасло в темноте. Теперь она держала в руках прядку собственных волос.

Она сунула ее в глиняный горшочек, капнула на нее розовым маслом, а потом зажгла толстые красные свечи, расставив их треугольником. Когда солнце скрылось за горизонтом, а на небе взошла луна, она уколола себе палец и выдавила в горшочек девять капель крови, приговаривая:

Своею кровью, трижды три,

Я разрываю путы, наложенные тобой.

Я больше не привязана к этой жуткой башне,

И больше не буду бояться и угодничать.

Я сжигаю свои волосы, частичку меня,

И теперь душа моя и сердце свободны.

Она не знала, откуда к ней пришли эти слова — откуда-то из темных и сокровенных глубин ее естества. Громко проговаривая их вслух, она взяла длинный вощеный фитиль, подожгла его от пламени одной из свечей и поднесла к волосам, пока они не съежились и не вспыхнули чадным пламенем, оставив после себя дурно пахнущий пепел. Подойдя к окну, она развеяла его по ветру.

Сейчас сердечко ее билось так, что готово было выпрыгнуть из груди, а руки дрожали. Схватив мешок, она набила его продуктами, а потом отыскала самую теплую шаль и крепкие башмаки. Скатав ковер, Маргерита принялась в страшной спешке отковыривать вокруг потайного люка засохший мучной раствор, которым она заделала щель. Веревка была спрятана там, внизу, а без нее бежать было невозможно.

— Петросинелла, опусти свои косы, чтобы я могла подняться по золотой лестнице.