А еще я очень любила пробираться по потайному ходу к реке Сирон и исследовать пещеры в известняковых скалах. По преданию им пользовалась и сама королева Марго, чтобы встречаться в одной из пещер со своими любовниками в те времена, когда супруг держал ее пленницей в замке. А однажды, когда Генрих обвинил ее в измене, она ответила: «Разве любить – это преступление? И можно ли наказывать меня за это? На вкус и цвет товарища нет. Красота открывается тем, кто умеет видеть, а тюрьма никогда не станет прибежищем красоты». Для пущего эффекта она приказала высечь эти слова в гостиной на каминной полке. Мне очень нравилась королева Марго.

По вечерам мать читала нам отрывок одной из своих многочисленных книг, а мы с сестрой, как завороженные, прижимались к ней в волшебном золотистом круге света лампы. По стенам плясали тени, превращаясь в храбрых рыцарей, прекрасных девиц, которым грозила опасность, и заколдованных зверей. Когда я не могла заснуть, мечтая о необычайных приключениях, то в одной ночной рубашке пробиралась тайком в библиотеку со свечой в руке, которую зажигала от углей в камине. Я сворачивалась клубочком на диване у окна, плотно задернув старые шторы, чтобы меня не было видно, и, низко склонившись над страницей и с трудом разбирая буквы в неверном тусклом свете, читала дальше с того места, на котором остановилась мать.

Она читала нам старинные поэмы о нимфах и золотых дождях, о забытых битвах и богах, превращавшихся в лебедей, о героях, что сражались с одноглазыми циклопами, и гигантах, которые плавали по морям в поисках любви и мудрости. Я обожала их все. Но самой любимой книгой, которую я чаще всего снимала с полки и которая неизменно приводила меня в восторг, был тяжелый иллюстрированный том «Амадис Гальский»[83]. А моей любимой сценой из этой книги, которую я снова и снова перечитывала в крохотном кружке света, отбрасываемого свечой, была та, когда в лесу, на поляне, Амадис наконец-то возлег со своей единственной возлюбленной, принцессой Орианой. И там, «…на плаще, расстеленном поверх зеленой травы, благодаря, скорее, тихой кротости Орианы, нежели отчаянной смелости Амадиса, самая красивая девственница мира стала женщиной».

Я читала до тех пор, пока свеча моя не оплывала, превращаясь в лужицу воска, и тогда мне приходилось на цыпочках возвращаться в постель по темным коридорам и лестницам замка. Глаза у меня слипались, я зевала, а в голове крутились и сталкивались мечты и видения. Если я попадалась на том, что не сплю, а брожу по замку, то Нанетта бранила меня, грозя выпороть, а потом заботливо укладывала в постель, подложив под ноги горячий кирпич, завернутый во фланель. «Непослушная девчонка. А ну, как узнает ваша матушка? Марш в постель!»

Своего отца я не помнила. Он умер, когда я была совсем маленькой и, говоря по правде, я никогда особенно не скучала о нем. На кухне был месье Ален, всегда позволявший мне раскатывать тесто, и старый Виктуар на конюшне, учивший меня держать спину прямой, а голову – высоко поднятой, и Монтгомери, управляющий матери, который считал в уме быстрее всех, кого я знала, плюс добрая сотня прочих грумов, садовников и лакеев, потакающим моим шалостям и с любовью присматривающим за мной.

Когда к нам пожаловал король, в полях синели васильки и алели маки, а каштаны стояли в цвету. Я проснулась очень рано, снедаемая радостным возбуждением и, лежа в своей кровати под балдахином, предвкушала предстоящий спектакль. Король со своим двором должен был прибыть только через несколько часов, и мать наверняка заставит нас все утро заниматься приготовлениями.

К визиту августейшей особы мы начали готовиться загодя, за много недель. Лакеи скребли полы, выбивали ковры, штопали прохудившееся белье и развешивали его на кустах розмарина, чтобы отбелить на солнце. Слуги откармливали гусей и выкатывали из погребов наверх сотни бочек с вином, а охотники рыскали по лесам и полям в поисках диких кабанов и жирных фазанов. Это обошлось нам в огромные деньги, чего мы никак не могли себе позволить. Хотя моя мать была баронессой де Казенев, а отец – маркизом де Кастельморон, мы были бедны. Очень бедны. Все состояние нашей семьи было потрачено в эпоху Религиозных войн еще до моего рождения. Обычно мы ели бобовое рагу со свиными ножками, в которое для запаха добавляли немного окорока. Одежду мы носили простую и удобную, а игрушки для нас делали слуги: тряпичных кукол, обручи из ивовых прутьев да бабки[84], позаимствованные у мясника.

По случаю приезда короля мать даже распорядилась сшить для нас обновки, выбрав, по своему обыкновению, практичную крепкую ткань строгих цветов. Мне досталось коричневое платье с простым белым воротником в тон моему белому льняному капору. Я бы, конечно, предпочла добавить отделку из кружев и лент, но мать не одобряла подобных излишеств и, кроме того, как она совершенно справедливо заметила, я бы сразу порвала их или залила супом.

Окинув взглядом свое новое платье с башмаками мягкой овечьей кожи в тон, я спрыгнула с кровати и подбежала к окну. Светало. Над пеленой тумана, поднимавшейся с земли, подобно дыханию утомленного зверя, едва виднелось бледно-голубое небо. В саду запели птицы. Цезарь положил пятнистые лапы на подоконник рядом со мной и умоляюще посмотрел на меня своими темно-коричневыми глазами. Я широко улыбнулась в ответ.

– Очень хорошо, мой Цезарь. Идем. До приезда короля у нас есть еще несколько часов.

Я влезла в старое серое платье, кое-как управившись с завязками на спине. Уверена, платья для девочек специально шьют такими, чтобы не давать нам развлекаться и вообще весело проводить время. Надевать их, снимать и поддерживать в чистоте невероятно трудно.

Я на цыпочках двинулась по длинной галерее, и толстый обюссонский[85] ковер заглушал звук моих шагов. Спустившись вниз по лестнице, я крадучись устремилась по коридору. Цезарь радостно шлепал вслед за мной, и лишь когти его тихонько цокали по старым терракотовым плитам пола. Из кухни уже доносился лязг и звон посуды. Месье Ален наверняка занят, готовя настоящее пиршество для придворной братии. Через боковую дверь я выскользнула в мягкий утренний туман.

Моя лошадка, Гарнет, дремала в своем стойле, свесив голову. Завидев меня, она радостно заржала, и я поспешила успокоить ее, накинула на нее уздечку и сняла недоуздок. Сама я не могла водрузить на спину Гарнет тяжелое дамское седло, поэтому, испытав прилив бесшабашной лихости, решила, что не стану седлать кобылку и поскачу так. Поначалу мне было очень непривычно: не хватало луки, через которую можно было перекинуть ногу, и планшетки, на которую можно было опереться ногой, но вскоре мы с Гарнет уже мчались рысью сквозь туман, а за нами гигантскими прыжками несся Цезарь.

Мне не хотелось отъезжать слишком уж далеко, и я свернула к пруду, где мельничное колесо взбивало темно-зеленую воду, придавая ей оттенок прозрачного изумруда. Дети мельника уже встали – двое мальчишек, Жан и Жак, и маленькая девочка по имени Мими. Я забросила поводья на спину Гарнет и отпустила ее пастись, а сама с Жаном, Жаком и Мими поплыла на лодке к острову, на котором этим летом мы возвели целый форт из плавника и старой парусины. Сначала мы немного поиграли в фрондеров, вооружившись палками и ржавыми кастрюлями, заменившими нам шлемы, а потом стали строить плотину на берегу.

Когда передовые всадники, сопровождающие королевский кортеж, показались на дороге, вздымая за собой длинный шлейф пыли, я стояла в грязи, закатав платье выше колен и прижимая к груди охапку сучьев.

Выронив их, я завопила во весь голос:

– Sacre bleu, это король! Он прибыл раньше времени. Бежим!

Мы бросились к лодке. Мими поскользнулась в грязи и упала.

– Подождите меня! – запричитала она.

Я вернулась к ней, подхватила на руки и волоком потащила к лодке, которую Жан с Жаком удерживали на месте. Сначала я перевалила через борт Мими, потом влезла в нее сама.

– Цезарь, – позвала я и пронзительно свистнула.

Мой охотничий пес вылетел из леса и одним прыжком очутился в лодке, едва не перевернув ее. От толчка я повалилась на дно посудины и, с трудом сев, тут же вновь опрокинулась на спину – это пес, вне себя от радости, пытался вылизать меня языком.

– Гребите, – крикнула я. – Отвезите меня на берег, tout de suite[86]!

С обоих бортов поднялся фонтан брызг, и лодка закружилась на месте, когда мальчишки налегли на весла.

– Быстрее! – закричала я.

Жан выронил свое весло. Пытаясь достать его, я сама едва не свалилась в воду. Меня спасло только то, что Жак успел ухватиться за мои юбки. Я поймала весло, вставила его обратно в уключину и стала грести изо всех сил, чувствуя, как на ладонях лопаются волдыри. Мы достигли берега, и я поспешно выпрыгнула из лодки, свистом подзывая к себе Гарнет. Она заковыляла ко мне. Я поспешила ей навстречу, и намокшие юбки тяжело хлопали меня по голым ногам.

Гарнет уловила мое состояние и не давала мне ухватиться за поводья. Но вот, наконец, я поймала их и метнула отчаянный взгляд на дорогу. По ней катил величественный раззолоченный экипаж, впереди и позади которого скакали пышно одетые всадники, а чуть поодаль виднелась целая процессия из карет поменьше, запряженных упряжками чистокровных лошадей. Женщина в огромной шляпе под вуалью высунулась из окна первого экипажа, показывая на меня затянутой в перчатку рукой. Рядом с экипажем на прекрасном гнедом жеребце гарцевал какой-то молодой человек. Он тоже смотрел на меня, и я отчетливо разглядела издевательскую усмешку у него на лице.

– Sacre cochon, – выругалась я, использовав подслушанное в конюшнях выражение, за которое мать наверняка устроила бы мне хорошенькую порку.

Вскарабкавшись на спину Гарнет, я галопом послала ее к дому. Цезарь легкими скачками понесся вслед за нами. Молодой человек на гнедом жеребце дал шпоры своему коню и погнался за мной прямо по полю. Меня охватил тошнотворный страх. А вдруг это сам король? Его камзол был так обильно расшит золотом, что под ним не было видно ткани, а голову его венчала шапка темных кудрей, которыми, как говорили, отличался и король. Еще несколько молодых людей помчались за мной вскачь, подняв изрядный шум и гвалт. Я обрадовалась, когда дорога сделала резкий поворот и нырнула в барбикан[87], и я сломя голову понеслась напрямик через парк к стойлам.

– Помогите, – завопила я, галопом влетая во двор. – К нам едет король. Я опаздываю! Maman[88] спустит с меня шкуру живьем!

Сильные руки опустили меня на землю.

– Бегите, Бон-Бон, – вскричал Виктуар.

Я помчалась к замку, не чуя под собой ног. За мной с восторгом несся Цезарь, оставляя огромные грязные следы лап на сверкающих плитах двора. На всем пути к дому меня сопровождали добродушные крики и шлепки по мягкому месту.

Нанетта уже с беспокойством поджидала меня.

– Дрянная девчонка! Вот ваша мать вам задаст! Передовые всадники уже здесь. Только взгляните на свое платье! А ваши волосы? А колени? Быстрее же, идемте!

Вдвоем мы наперегонки помчались по задней лестнице. Нанетта на бегу криками сзывала служанок, приказывая нести горячую воду, мыло, щетку и хлыст. Меня трясли и обнимали одновременно. Грязное платье было моментально сорвано, мокрая тряпка поспешно прошлась по рукам, коленям и ногам, а потом на меня через голову напялили новое платье, пока служанка моей сестры, Агата, судорожно вычесывала из моих волос листья и веточки. Нанетта еще завязывала концы пояса на спине, а мы уже бежали по коридору и вниз по парадной лестнице. И в это самое мгновение входная дверь распахнулась для короля и придворных.

Я проскользнула на место рядом с матерью, когда та присела в изящном реверансе до самой земли. Замешкавшись, я с опозданием последовала ее примеру, отстав на несколько секунд от сестры и остальных домочадцев.

– Добро пожаловать в Казенев, Ваше Величество, – сказала мать.

– Благодарю вас, мадам де ля Форс. Мы рады оказаться здесь, – ответил ей высокомерный голос. Я тихонько шагнула вперед, торопясь первый раз в жизни взглянуть на короля Франции.

Король Франции

Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция – май 1660 года


Людовик XIV Французский оказался на удивление невысоким молодым человеком с длинными и тяжелыми темными кудрями и угрюмым выражением лица. Над верхней губой у него виднелся нелепый намек на усы, которые выглядели так, словно мальчишка-чистильщик башмаков прижал большие пальцы рук над его красными обиженно надутыми губами.

Король буквально утопал в ворохе одежды – пена кружев с многочисленных воротников стекала по рукавам. Голову венчала тяжелая шапочка, вышитая золотом. Его Величество казался поперек себя шире, так что оставалось только удивляться тому, как его тонкие ножки поддерживают столь внушительное тело. Его глазки-бусинки обежали толпу, подмечая всех и вся, пока он нервно постукивал хлыстом по ноге. Наконец вперед протолкалась тучная леди в черном и положила отягощенную драгоценными камнями руку ему на плечо, словно успокаивая.