Подставлять под шипы роз свое запястье и отдавать Старой Сибилле несколько капель крови показалось мне небольшой платой за такую красоту.

Днем я помогала колдунье собирать цветы и листья, выкапывать корешки, давить из ягод сок и составлять снадобья. Когда она принимала клиентов, я работала вместо нее в библиотеке, тщательно переписывая манускрипты заклинаний и магических формул, которые она хранила запертыми в каменном ларце. В то время Венеция считалась центром книгопечатания, и печатные прессы каждый день выплевывали книги и памфлеты на любой вкус, но содержимое старинных фолиантов, которое я медленно переписывала на пергамент, изо всех сил стараясь не наделать помарок и не посадить кляксу, отправило бы любого печатника на костер.

Закончив переписывать очередную страницу арканов[116], я составляла еще один тайный экземпляр для себя, который прятала под матрас и снова доставала по ночам, чтобы перечитать и выучить наизусть.

Сибилла продавала то, что я переписывала, за большие деньги колдунам и философам по всей Европе, и рукописи контрабандой провозились в сундуках с двойным дном, набитых флаконами с розовой водой и нюхательной солью, кувшинчиками с белой свинцовой пудрой и уксусными примочками для лица, кремами для удаления лобковых волос и бровей на основе гашеной извести, золотыми круглыми футлярчиками с амброй и мускусом, губной помадой из киновари и кошенили – словом, всякими женскими штучками, рыться в которых не приходило в голову ни одному таможеннику.

После полудня я складывала в корзинку приворотные зелья и лечебные мази, яды и проклятия, и разносила их по всей Венеции. Клиентами Сибиллы были почти исключительно одни женщины – проститутки, желавшие отомстить сводникам, монахини, стремящиеся избавиться от втайне зачатых младенцев, молодые женщины, мающиеся от неразделенной любви, и тучные матроны, желающие отравить молодых и красивых любовниц своих мужей.

Вскоре я уже знала все закоулки Венеции, как свои пять пальцев: ее извилистые каналы и кривые мосты, потайные площади, круглые купола и остроконечные шпили, дворцы и ночлежки, монастыри и бордели. И повсюду меня сопровождал коренастый и угрюмый слуга Сибиллы по имени Серджио, потому что по улицам Венеции женщины не ходили в одиночку, даже шлюхи.

Проходя по каменным лабиринтам с корзинкой на руке, я внимательно смотрела на ноги попадавшихся мне навстречу мужчин, неизменно высматривая знакомую обувь. Я прислушивалась к сплетням, задавала вопросы и нанимала уличных мальчишек шпионить для меня, пока не выследила – одного за другим – всех мужчин, которые насиловали мою мать. Первыми я разыскала наших прежних слуг. Сделав их восковые фигурки, я нарядила их в платья, сшитые из клочков их старой одежды, заплатив за то, чтобы ее украли из их сундуков. Я не скупясь платила и за то, чтобы для меня воровали волосы, застрявшие в зубьях их щеток, или обрезки ногтей, собранных у них под кроватями. Я прикрепляла волоски к головам восковых кукол, ногти запихивала в их тела, а потом развлекалась по вечерам, втыкая булавки им в головы, ноги и особенно в самое уязвимое местечко – между ногами. А потом я держала фигурки над пламенем свечи, пока они не таяли, обретая уродливые формы и очертания, и тогда хоронила их в саду.

Покончив с нашими слугами, я принялась за лакеев Зусто да Гриттони. После того как все они умерли или сошли с ума, я начала искать остальных мужчин, тех самых, в солдатских башмаках и долгополой сутане священника, этих грязных бродяг с грязными пятками и пожелтевшими ногтями. Я использовала все черные заклинания, которые почерпнула из книг Сибиллы: выдергивала корень петрушки из земли, одновременно выкрикивая имя моего врага, зарывала разложившееся сердце крысы в их садах, подсыпала им в кушанья землю, собранную на могиле матери, – словом, экспериментировала, чтобы узнать, какое заклятие работает быстрее всего или производит наиболее разрушительное действие. Я наблюдала за своими врагами, наслаждаясь их мучениями, смакуя их душевный надлом и неизбежную смерть.

Пока они корчились в муках, я поправилась и похорошела, а мои волосы обрели огненно-рыжее сияние и сверкающей волной ниспадали до пояса. Я начала замечать взгляды, которыми провожали меня мужчины на улицах, а иногда кто-нибудь из молодых господ в полосатых панталонах и камзолах с разрезами на рукавах даже окликал меня, умоляя наградить улыбкой, поцелуем или жаркой ночью. Но я лишь решительно качала головой и спешила прочь, радуясь тому, что за моей спиной неизменно маячит угрюмая рослая фигура Серджио.

Однажды весной, когда мне должно было исполниться пятнадцать, я спускалась по ступеням роскошного особняка на Кампо Сан-Самуэле, и вдруг навстречу мне попался один из таких повес. Он был разряжен в бархат темно-синего и серебристо-розового оттенков, одна полосатая штанина его панталон играла розово-пурпурными тонами, а другая – розово-серыми. Гульфик на них встопорщился, разводя в стороны полы его дублета.

– Ах, какая красотка! – воскликнул он и остановился, завидев меня. – Я слегка проголодался. Дай-ка я попробую тебя на вкус.

С этими словами он прижал меня к стене, одной рукой тиская мои груди, а его язык завертелся у меня во рту, как у ребенка, вылизывающего миску с вареньем. Меня охватило невыразимое отвращение. Выхватив кинжал, я воткнула кончик ему в бок.

Изрыгая ругательства, он отпрянул и схватился за живот, с испугом глядя на свои окровавленные пальцы.

– Ты едва не зарезала меня, маленькая корова.

– Только дотронься до меня еще раз, и я прокляну твой член, так что он отвалится напрочь.

– Ты испортила мой дублет. Знаешь, сколько он стоит?

– А мне какое дело? – с угрожающим видом выставив перед собой кинжал, я осторожно попятилась от него прочь.

Когда я дошла до нижней ступеньки, он вдруг выкрикнул мне вслед:

– Ведьма!

Улыбаясь, я левой рукой сделала ему «рожки», направив на него указательный палец и мизинец. Он перепугался до смерти и поспешно схватился правой рукой за свое левое яичко. Я рассмеялась и отправилась туда, где меня поджидал Серджио. Он нахмурился, глядя на меня, а я подумала, уж не исцарапал ли мне лицо этот молодой повеса своей бородкой. Опустив взгляд, я заметила, что корсаж моего платья пребывает в беспорядке, и тайком поправила его.

Через несколько дней взрывами фейерверков начался карнавал. Пиршества, гуляния и торжества следовали одно за другим. Накинув на голову капюшон, чтобы спрятать от любопытных глаз свои огненно-рыжие волосы, и надев полумаску, я сопровождала Сибиллу, когда та бродила по переполненным улицам или разъезжала в гондоле по запруженным каналам, поверхность которых искрилась отражениями пылающих факелов и шутих, разбрасывающих вокруг розовые, оранжевые, пурпурные и серебристые искры. В воздухе висел едкий запах дыма, от чего у меня щипало ноздри. Жители и гости города преисполнились лихорадочной веселости, как будто Венеция во что бы то ни стало стремилась забыть унижения последних лет, когда мы лишились своих сухопутных доминионов на западе и торговых путей на востоке. Нашим дипломатам пришлось преклонить колени перед папой, покаяться в своих грехах и смириться с ритуальной поркой бичом. Но, по крайней мере, папа не стал заставлять их надеть на шею веревку с петлей, как грозился ранее.

Сибилла говорила мне, что после разрушительной войны в денежных сундуках венецианцев бренчат лишь жалкие гроши, словно медяки в кармане у нищего, но на каналах и campi[117] Ля-Серениссима[118] не было заметно и следов упадка. Всюду, куда ни глянь, развевались подбитые мехом шелка и атлас, виднелись украшенные вышивкой chopines на толстой, как Библия, подошве, трепетали бархатные накидки и сверкали драгоценности. Из каждого окна, освещенного тысячами больших белых свечей, лилась музыка и слитный гул голосов, а из темных переулков долетали звуки негромкого смеха да сдерживаемые отрывистые стоны наслаждения.

Я остановилась, чтобы полюбоваться на выступление труппы акробатов на площади. Они ходили на руках, выполняли сальто назад и крутились колесом. Один из них привел в движение огненную колесницу, высоко подбрасывая горящие факелы и ловя их голыми руками. Когда я запрокинула лицо, чтобы полюбоваться пляской быстрого пламени, капюшон упал с моей головы, и какой-то мужчина, стоявший позади, воскликнул:

– Какая необыкновенная красота!

Полуобернувшись, я заметила, что молодой человек в потрепанной накидке смотрит на меня, невольно протягивая ко мне руку. Он был смуглым и загорелым, лет двадцати с небольшим, с крупными крестьянскими руками, перепачканными краской. Он бережно коснулся пряди моих волос и накрутил ее на палец.

– Смотри, Франческо, какой потрясающий цвет! Интересно, как его можно передать на холсте?

Его приятель, такой же молодой человек, только чуть повыше и постарше, окинул меня равнодушным взглядом и предложил:

– Киноварью?

– Она быстро потемнеет. К концу года она превратится в брюнетку. А я хочу, чтобы ее волосы пылали огнем с моего холста целые века!

Франческо фыркнул:

– Тициан, вечно ты хочешь невозможного!

– Разве это плохо – иметь талант и стремиться к славе? Вот ты, например, ты же не хочешь, чтобы твой младший брат загубил свой дар, ниспосланный ему самим Господом, и заработал для нас целое состояние?

Молодой художник по-прежнему крутил на пальце прядь моих волос. Я холодно сказала:

– Прошу прощения, – и дернула головой, чтобы освободиться.

Но он лишь весело улыбнулся мне и привлек к себе, потянув за волосы, как за веревочку. От него пахло землей и свежей травой, словно он валялся в саду.

– Красная и желтая охра, чтобы передать цвет твоих волос, и желток из яйца городской курицы для твоей перламутровой кожи, – сказал он. – Я готов отдать целое состояние за кошениль, чтобы запечатлеть коралл твоих губ.

И он вдруг наклонился и поцеловал меня. Губы его были мягкими и нежными. А я не могла пошевелиться – он словно околдовал меня. Я и думать забыла о своем кинжале, а лишь наслаждалась прикосновением его губ. А он привлек меня к себе, как будто боялся, что вот сейчас я упаду в обморок, и тогда он успеет меня подхватить.

Он оторвался от моих губ и улыбнулся.

– Приходи ко мне в студию. Я тебя нарисую, – прошептал он мне на ухо. – Меня зовут Тициан Вечеллио[119]. А тебя?

В следующий миг мы осознали грозное присутствие телохранителя Сибиллы, Серджио, который угрюмо возвышался над нами.

– Ого, – пробормотал себе под нос Тициан, ласково дернул меня напоследок за волосы и растворился в толпе.

Недовольно хмурящийся брат поспешил за ним. Я смотрела ему вслед до тех пор, пока не заметила, что в тени дома стоит Сибилла и наблюдает за мной. Ее темное лицо оставалось таким же невыразительным и непроницаемым, как и всегда. Я пожала плечами, улыбнулась и подошла к ней со словами:

– Карнавал, что поделаешь! Он кружит головы всем без исключения. Наверное, все дело в масках.

Однако же весь остаток дня я пребывала в некоторой задумчивости, сознавая, как налились и потяжелели вдруг мои груди, а в жилах играет кровь. «Тициан», – повторила я про себя, жалея, что не могу расспросить о нем Сибиллу.

На следующее утро Сибилла призвала меня в гостиную. Я легко впорхнула в комнату, присела перед нею в изящном реверансе и предложила ей руку запястьем вверх, хотя и знала, что луна сейчас не полная, да и не станет она брать у меня кровь при свете дня. Это был жест подчинения и умиротворения, столь же фальшивый, как и моя улыбка.

Она лишь покачала головой, оценивающе глядя на меня.

– Не сегодня, Селена. Присядь, будь любезна. Я хочу поговорить с тобой.

В голове у меня моментально мелькнула мысль о моем тайном хранилище запрещенных рукописей. Но я постаралась отогнать ее, боясь, что Сибилла поймет, о чем я думаю. Покорно склонив голову, я опустилась на скамеечку у ее ног, разгладив юбку на коленях. По правде говоря, я боялась Сибиллу. Мне нужны были ее власть, ее состояние, ее сила, но я очень не хотела, чтобы она узнала об этом. Она бывала безжалостна, а ведь мне не исполнилось еще и пятнадцати. Несмотря на то, что я во все глаза смотрела, слушала и записывала, я лишь начала постигать азы знаний, которые она копила веками.

– Селена, ты стала женщиной. У тебя заиграла кровь.

Я закусила губу. А ведь я старалась стирать белье так, чтобы меня никто не видел. Предательство собственного тела вызывало у меня негодование и отвращение. Я не хотела становиться женщиной, во всем зависящей от милости мужчин и времени – нет, я желала оставаться целомудренной и безупречной вечно.

В глаза Сибиллы светилось понимание.

– Время остановить невозможно, Селена. Поверь, я пыталась противостоять ему изо всех сил. Крутится земля, происходит смена времен года, меняется все. Ты была ребенком, а теперь ты стала женщиной и более не можешь быть мне полезной.

Вот этого я никак не ожидала и уставилась на старую ведьму расширенными от страха и изумления глазами.