– Не говорите чепухи, – поморщилась Атенаис, когда однажды вечером, проветривая ее нижние юбки, я призналась ей в своих страхах. – В ваших жилах течет благородная кровь. Ваш дед был герцогом Франции, ваш отец был маркизом де Кастельморон. Вы – дальняя родственница самого короля. Они не посмеют обвинить вас.

В июне в Арсенале судили мадам де Пулальон. Она происходила родом из благородной бордоской семьи; моя мать была знакома с ее родителями. Молодую и красивую, ее обвинили в том, что она пыталась отравить своего состоятельного супруга, дабы выйти замуж за своего любовника. По всеобщему признанию, дознаватели хотели подвергнуть ее пыткам и обезглавить, но Огненная палата сжалилась над нею и отправила в тюрьму строгого режима для «падших женщин», где до конца дней своих она была обречена на тяжелый непосильный труд.

– В ее жилах тоже течет благородная кровь, – заявила я Атенаис. – Тем не менее ее отдали под суд и вынесли приговор.

– Шарлотта-Роза, я вас не узнаю. Куда подевалась наша Дунамис?

Но я ничего не могла с собой поделать. Все мое мужество и вся смелость куда-то улетучились. Спать я ложилась, только подперев изнутри дверную ручку стулом. Я часто просыпалась по ночам, вся в поту, когда мне чудилось, что кто-то стоит надо мной и тяжело сопит. Стоило кому-то неожиданно коснуться меня, как я отскакивала с пронзительным криком. Но хуже всего было то, что я перестала писать рассказы. Мое перо засыхало в чернильнице. Я не могла заставить себя написать хотя бы сестре.

Летом пытки и казни продолжились. Парижская «Gazette» публиковала жуткие подробности. Одной ведьме перед повешением отрубили правую руку. Другую задушили перед тем, как колесовать. Третью жестоко пытали, после чего повесили. Тем временем Ля Вуазен оставалась в тюрьме, и ее допрашивали снова и снова. Главный шпион короля, маркиз де Лувуа, представлял отчеты членам Совета, но никто из нас был не в состоянии прочесть что-либо по лицу короля. Он оставался невозмутимым и непроницаемым, как всегда. И, казалось, только вид его прелестной Анжелики способен смягчить неприступное выражение его лица.

В канун Нового, 1680 года, Анжелика появилась на мессе в пышном платье золотой и голубой парчи, отороченном синими бархатными лентами. Когда через несколько минут прибыл король, собравшиеся в часовне негромко загудели. На нем был камзол точно такого же цвета, украшенный синими бархатными лентами. Королева огорченно охнула и прижала руку ко лбу. Атенаис застыла как вкопанная и с такой силой сжала молитвенник, что костяшки ее пальцев побелели. Франсуаза сложила ладони в молитвенном жесте, воздев очи горе.

Анжелика улыбнулась и опустилась на свое место.

Обычно подобное нарушение этикета приводило короля в ярость – какая-то мадемуазель осмелилась сидеть в присутствии самой королевы! Но он лишь улыбнулся и жестом повелел продолжать мессу.

Двумя неделями позже принцесса Мария-Анна – тринадцатилетняя незаконнорожденная дочь первой любовницы короля, Луизы де Лавальер, – вышла замуж за своего кузена, Людовика Армана де Бурбона, принца Конти.

После свадьбы в замке Шато де Сен-Жермен-ан-Ле был дан грандиозный бал. Гостей было столько, что придворным плотникам пришлось построить четыре новых лестницы, ведущих с террасы на первый этаж, чтобы они могли без толкотни и давки попасть в бальную залу. На галерее был накрыт длинный стол, уставленный позолоченными корзинами с благоухающими гиацинтами, жасмином и тюльпанами, словно на дворе цвела весна, а не стояла зимняя стужа. За окнами завывала снежная буря; внутри же было тепло, мерцал золотистый свет, и слышались смех и музыка. Король шел вдоль выстроившихся в ряд придворных, кивая гостям с чрезвычайным достоинством и снисхождением. Королева сидела в кресле, держа на коленях крошечную собачку, пытаясь сделать вид, что ей безразлична судьба тысяч ливров, истраченных на свадьбу незаконнорожденной дочери короля. Принцесса Мария-Анна танцевала до упаду, подобно всем остальным, глотая шампанское бокалами и не реагируя на двусмысленные шуточки по поводу предстоящей брачной ночи. Я спросила себя, уж не страшно ли ей, но ни на лице, ни в поведении ее не было заметно и признаков страха. Она лишь задорно встряхивала светлыми кудряшками, унаследованными от матери, и выглядела чопорно и неуклюже, словно кукла, в огромном белом платье, сверкающем бриллиантами.

– Не приведи Господь ему обойтись с моими дочерьми по-другому, когда придет время выдавать их замуж, – сказала мне Атенаис sotto voce[167]. – Клянусь, я скоро растаю от такой жары! Шарлотта-Роза, душечка, вы не могли бы принести мне другой веер? Эти страусовые перья выглядят божественно, но ничуть не охлаждают.

И впрямь на ее пухлых щеках горел нездоровый румянец, а влажные кудряшки неопрятно прилипли к шее.

– Разумеется, – сказала я и стала пробираться сквозь толпу. У стены я заметила Франсуазу и еще нескольких святош, они походили на сов в своих мрачных одеждах с неодобрительным выражением на лицах. Я улыбнулась ей, но она не пожелала ответить мне тем же и лишь одарила меня прохладным взглядом. Я же, не убирая улыбки, продолжала свой путь, прихватив по дороге очередной бокал шампанского. Я увидела короля в окружении придворных, все они приторно улыбались, кланялись и осыпали его комплиментами. Он же хмурился и с нетерпением оглядывался по сторонам, и я спросила себя, куда подевалась его прелестная возлюбленная. Обычно Анжелика не отходила от Его Величества ни на шаг.

Через десять минут я возвращалась по одному из широких коридоров с веером для Атенаис, и вдруг до моего слуха донесся слабый стон. Я остановилась и прислушалась. Всхлипы доносились из-за полуоткрытой двери. Я распахнула ее и увидела какую-то женщину, скорчившуюся на невысоком диване. Положив веер на приставной столик, я взяла канделябр и на цыпочках подошла к ней, чувствуя, как у меня перехватило дыхание. Свет упал на золотистую головку, свесившуюся через валик, и спину, обтянутую жемчужно-серым атласом.

– Мадемуазель? – окликнула я ее.

Анжелика обратила ко мне искаженное болью лицо и подняла ладони. Они были перепачканы кровью.

– В чем дело? Что случилось?

– Не знаю. Мне вдруг стало плохо… У меня начались такие колики, что я решила, будто умираю. А потом у меня ручьем хлынула кровь.

Внезапно я все поняла. Рука у меня задрожала так сильно, что канделябр наклонился, и горячий воск капнул мне на запястье. Я поставила его на приставной столик.

– А потом… потом… появилась эта… этот уродец… – Анжелика показал на пол. Там лежала скомканная и пропитавшаяся кровью шаль. Чувствуя, как шумит в ушах кровь, я развернула ее. Внутри лежало красное голенькое тельце, слепое и немое, как новорожденный котенок. Меж безвольных красных ножек виднелся скрюченный крошечный пенис багрового цвета. Голова существа казалась несуразно огромной для хилого и тщедушного тельца, а из живота тянулась длинная и тонкая обвисшая пуповина, из оборванного конца которой сочилась кровь. Ножка у него была не больше моего ногтя.

– Это – маленький мальчик, – выдавила я. – Вы только что родили ребенка.

– Это – не ребенок. Он какой-то красный и черный. Это – исчадие ада. Это – кара за мои грехи. – Она вновь заплакала. Я увидела, что ее атласное платье пропиталось кровью от подола и до колен.

– Ш-ш, не плачьте. У вас случился выкидыш. Вот и все, – дрожащими руками я вновь завернула несчастное создание в шаль.

Анжелика покачала головой, и я заметила, что и кончики золотистых кудряшек у нее в крови.

– Не понимаю. – Она стала раскачиваться, сидя на диване и тыча сведенными руками в колени. – А-а, мне больно.

– Нужно позвать врача. Сидите смирно. Пожалуйста, перестаньте плакать. – Я огляделась по сторонам в поисках вина, но в комнате не было ничего, кроме картин, статуэток, ваз и дурацких диванчиков на таких тоненьких ножках, что они явно не выдержали бы моего веса, вздумай я присесть на один из них. – Подождите здесь. Я…

– Не уходите!

– Я ненадолго.

Когда я подбежала к двери, она закричала:

– Не уходите, не оставляйте меня одну с этой штукой.

Я нашла лакея и отправила его за вином, горячей водой, чистыми салфетками и доктором.

– Найдите короля, – выпалила я, но тут же передумала. – Нет, нет, позовите Атенаис, маркизу де Монтеспан.

Атенаис не подвела меня. Войдя в комнату, она с первого взгляда поняла, что произошло. Взяв руки Анжелики в свои, она легонько сжала их и стала приговаривать:

– Тише, тише, успокойтесь, все будет в порядке. Вы были совсем одна, бедное дитя? Какой кошмар. Ничего, все уже позади.

Я показала ей мертвого ребенка, завернутого в шаль.

– Какой… ужас. Бедняжка. – Не знаю, кого она имела в виду – мертвого младенца или соперницу, девятнадцатилетнюю девушку, которая рыдала сейчас у нее на груди, безнадежно пачкая дорогую ткань слезами, соплями и кровью. Атенаис взглянула на меня.

– Король будет в ярости. Он ничего не должен узнать, пока свадьба не закончится, во всяком случае. Мы должны отвести ее в спальню так, чтобы никто ничего не заметил. Вы мне поможете?

Я помогла ей поднять Анжелику на ноги. Диван под нею насквозь пропитался кровью. Атенаис закутала ее в собственную шаль, расшитую серебряной нитью. Я подняла мертвого младенца, и мы вместе помогли любовнице короля доковылять до ее комнаты.

– Мне нельзя оставаться здесь, – сказала Атенаис. – Скандал будет ужасный. Случившееся сочтут дурным предзнаменованием в ночь свадьбы дочери короля. А если еще умрет и мадемуазель де Фонтанж…

Хотя Атенаис говорила негромким голосом, Анжелика, должно быть, услышала ее слова, потому что в страхе воскликнула:

– Я умру? Я не хочу умирать!

– С вами все будет в порядке. Сейчас придет доктор. – Я изо всех сил старалась успокоить ее, но на ее чистой ночной сорочке уже проступали свежие пятна крови.

– Мне надо уходить. На мое отсутствие непременно обратят внимание. Шарлотта-Роза, вам тоже нельзя оставаться здесь. Вы не можете позволить себе нового скандала.

Я посмотрела на Анжелику, вцепившуюся в мою руку.

– Не оставляйте меня одну!

Атенаис вышла, покусывая губу. Я глубоко вздохнула, присела рядом с Анжеликой и стала утешать ее:

– Все в порядке. Я не оставлю вас одну. Постарайтесь расслабиться, доктор сейчас придет.

Наконец в комнату вошел Антуан Дакин, лейб-медик короля. Губы и пальцы его были перепачканы жиром, а в руке он держал недопитый бокал вина. Его тяжелый парик сбился набок, обрамляя рыхлое лицо со следами оспы и отвисшими брылями щек.

Он приподнял покрывало, мельком взглянул на лужу крови, в которой лежала Анжелика, и нахмурился при виде крошечного мертвого тельца.

– Что вы с нею сделали, мадемуазель, раз вызвали такое кровотечение? – требовательно обратился он ко мне.

– Ничего! Я застала ее в таком виде. Я лишь помогла ей лечь в постель.

– Если аборт совершен после того, как ребенок начал двигаться, это считается убийством.

Я оперлась рукой о ночной столик.

– Очевидно, мадемуазель де Фонтанж даже не подозревала о том, что беременна. Я, во всяком случае, совершенно точно не знала об этом! Равно как и не сделала ничего такого, кроме того, что помогла ей добраться до постели и вызвала вас. Она потеряла много крови. Ее платье буквально промокло насквозь.

Он склонился над Анжеликой.

– Мадемуазель! Что вы сделали? Вы не хотели иметь ребенка? Убить собственное дитя – это тяжкий грех. Почему вы так поступили? Быть может, вы выпили какое-либо снадобье? Или ввели в себя какой-либо металлический инструмент? Кто помогал вам?

Лицо Анжелики заливала такая смертельная бледность, что даже ее полные губы были незаметны на нем.

– Нет! Я не причинила вреда ребенку. Я не знала… Мне просто стало плохо… А потом хлынула кровь… Мне показалось, будто демоны разрывают меня на части.

– Все в порядке, все хорошо, – я погладила ее по встрепанным волосам, убирая их ей со лба.

Дакин метнул на меня подозрительный взгляд, а потом силой уложил Анжелику обратно на подушки.

– Очень хорошо. Сейчас я пущу вам кровь, чтобы удалить дурную телесную жидкость из вашего тела. Мадемуазель, раз уж вы здесь, то можете помочь и подержать вот этот таз.

– Но она и так потеряла много крови.

– Кто из нас двоих врач, мадемуазель? По-моему, я. Будьте любезны подержать таз и не пытайтесь давать советы тем, кто умнее вас.

Я взялась за таз и постаралась вовремя подставить его под струю крови, когда Дакин сделал небольшой надрез на тонкой голубой жилке у нее на запястье. Таз быстро наполнился, и Анжелика лишилась чувств, откинувшись на подушки. Доктор зажал разрез жирным пальцем и приказал мне забинтовать его. Я выполнила его просьбу, готовая сама упасть в обморок. Врач опорожнил таз в ночной горшок, сунул окровавленный ланцет в свою сумку, после чего допил вино в бокале.

– Позовите слугу и избавьтесь от плода. Если я потороплюсь, то еще успею вернуться за стол, прежде чем там съедят все.