Мишель без возражений предоставил им костюмы и пообещал работу.

– Дрессированный медведь придется нам весьма кстати, как и пара акробатов.

Труппа выехала из Парижа перед рассветом. В Сюрвилье мы прибыли уже в сумерках, под какофонию бубнов, дудок и барабанов, с песнями и плясками.

Мишель, ехавший во главе процессии, размахивал колокольчиком и кричал:

– Слушайте все! В город прибыла труппа «Комеди Франсэз»!

В самом хвосте колонны на задних лапах приплясывали два медведя. Одним был медведь Ива и Миетты по кличке Ту-Ту. Другим была я.

Мне пришлось надеть на себя косматую медвежью шкуру с оскаленной пастью. Жена Мишеля, Габриэль, сшила ее так ловко, что я надела ее, как костюм, просунув руки и ноги в медвежьи лапы. Сквозь разинутую пасть зверя я могла видеть, что происходит вокруг и, стоило мне пошевелить руками, как медвежьи когти начинали полосовать воздух.

Настоящий дрессированный медведь невзлюбил меня, но Ту-Ту был уже стар и сломлен долгой жизнью, полной голода и лишений, и теперь лишь с подозрением фыркал, глядя на меня. Родители Ива и Миетты когда-то выступали в бродячем цирке, но несколькими годами ранее умерли от оспы, не оставив детям ничего, кроме обносков и медведя. Малыши очень любили Ту-Ту и первым делом выпросили у Мишеля несколько кусков медовых сот и рыбы для него.

Мы устроили представление на деревенской площади под хриплое пение и стук деревянных кружек с элем восторженных жителей. Затем Мишель прокричал:

– В замок!

И холодным зимним вечером мы потянулись по грязным проселочным дорогам, распевая частушки и колотя в барабаны. Мужчины несли факелы. Большая часть деревенских жителей увязалась за нами, предвкушая удовольствие посмотреть представление еще раз. Спустя некоторое время Ту-Ту опустился на четвереньки, и я неохотно последовала его примеру, изваляв медвежью шкуру в грязи.

Нам не пришлось стучать в ворота замка. Они стояли распахнутыми настежь, и на пороге нас поджидал управляющий, из-за спины которого выглядывали любопытные лица. Со смехом и шумом мы столпились у входа, и Мишель вновь произнес свою репризу.

– Думаю, вы можете войти, – заявил управляющий. – Но запомните: никто из вас не должен покидать большой двор, слышите? Я пересчитаю всех, кто войдет, а потом и тех, кто выйдет, а если завтра обнаружится, что пропала хотя бы одна серебряная ложка, я натравлю на вас полицию.

– Неужели вы считаете нас ворами и проходимцами? – возмутился Мишель. – Мы – труппа «Комеди Франсэз»! Мы выступали перед королями, папами и адмиралами, да так, что они вскакивали на ноги, приветствуя нас!

– Я не хотел никого обидеть, – ответствовал управляющий. – Хотя вполне мог бы задаться вопросом, что делает «Комеди Франсэз» в такой глуши, как Сюрвилье.

– Вы разве ничего не знаете? Люлли[184], королевский композитор, получил ранение на королевской службе. Дирижируя «Te Deum»[185] в честь выздоровления Его Величества в прошлом месяце, он так усердно отбивал ритм жезлом, что угодил им себе по пальцу на ноге. У него началась гангрена и, похоже, Люлли отправится к праотцам. Все балеты и оперы в столице отменены, а мы решили отправиться на гастроли, как в старые добрые времена!

– Вот как?

Управляющий явно растерялся. На мгновение он нахмурился, словно думая, что эта история слишком уж невероятна, чтобы быть правдой. Но потом, очевидно, решив, что запутанна она именно потому, что как раз и является правдой, он отступил в сторону, давая нам пройти. История и впрямь оказалась хороша, вынуждена была признать я, и, к несчастью для королевского композитора, случилась на самом деле.

– Зовите сюда всех! – закричал Мишель. – Это карнавал!

Суровый страж шепнул что-то на ухо управляющему, который в ответ нахмурился и пожал плечами.

– Очень хорошо, – негромко сказал он. – Иначе у нас случится бунт. Никому не хочется остаться внутри и охранять его. Только не спускайте с него глаз.

– Слушаюсь, месье.

Стражник, тяжело ступая, удалился. Я едва не запрыгала от радости в своей косматой и душной медвежьей шкуре, будучи уверенной в том, что они говорят о моем возлюбленном. Вскоре я увидела его. Шарля привели вниз, во двор, под охраной двух стражников. Он выглядел бледным и осунувшимся, но одет был богато, по своему обыкновению. Я, встревоженно оглядев его сквозь звериную пасть, не заметила ни синяков, ни порезов.

Представление началось. Актеры изо всех сил старались развеселить публику, чтобы ни управляющий, ни стражники не обратили внимания на проделки странного медведя. Я неуклюже размахивала лапами, подражая Ту-Ту, топталась и пританцовывала кругами, все ближе подбираясь к Шарлю. Рядом со мной держалась Миетта. В руках у нее была цепь, один конец которой прикован к железному обручу у меня на задней «лапе». Девчушка кружилась на одной ножке и выделывала коленца, так что стражники, глядя на нее, покатывались со смеху и бросали ей монетки, не обращая на меня никакого внимания.

Наконец мы остановились прямо напротив Шарля. Он тоже смеялся, наблюдая за представлением, но ласково улыбнулся Миетте, когда она потянула его за рукав.

– Хотите посмотреть, как танцует мой медведь? – очаровательно прошепелявила девчушка с обезоруживающей улыбкой, демонстрируя дырку в передних зубах.

– Разумеется, – улыбнулся в ответ Шарль.

Он вновь потянула его за рукав, и он отступил назад. Стражники громко хохотали, глядя, как Панталоне гоняется за Арлекином по двору, пытаясь огреть его палкой по голове. Арлекин взбежал по стене и сделал кувырок через голову, приземлился за спиной Панталоне и отвесил ему хорошего пинка, прежде чем опять броситься наутек. Миетта увлекла Шарля за собой в тень, пока он не оказался совсем рядом со мной, так что я при желании могла запросто коснуться «лапой» его плеча.

Что я и сделала. Он удивленно отпрянул, но я прошептала:

– Шарль, это я, Шарлотта-Роза.

На лице у него появилось выражение, соперничавшее в удивлении с маской Арлекина.

– Я в шкуре. Меня не пустили к тебе, и этот управляющий твоего отца наверняка запомнил меня. Я должна была увидеть тебя.

– Шарлотта-Роза? – прошептал он, вглядываясь в оскаленную медвежью морду. – Это и в самом деле ты? В медвежьей шкуре? – Голос его задрожал от сдерживаемого смеха.

Я кивнула.

– У нас мало времени. Я должна знать – ты еще любишь меня?

Лицо его смягчилось.

– Конечно.

– И по-прежнему хочешь жениться на мне?

– Всем сердцем.

– Тогда мы должны вытащить тебя отсюда! Я устала дожидаться тебя.

– Отец никогда не даст согласия на брак.

– Тогда давай убежим, а? Пожалуйста!

– Он говорит, что будет держать меня взаперти до тех пор, пока я не поклянусь на семейной библии, что не женюсь на тебе.

– Ну сделай так, как он просит! А потом, когда ты окажешься на свободе, мы убежим и поженимся.

Он нахмурился.

– Это бесчестно, Шарлотта-Роза.

– Как и держать тебя здесь против твоей воли!

Он нахмурился еще сильнее.

– Я не могу погубить свою душу лжесвидетельством.

– Даже ради меня? – взмолилась я.

Выражение его лица на мгновение смягчилось.

– Ты же знаешь, что для тебя я сделаю все, ma cherie… все, что не грозит мне бесчестьем.

– А не мог бы ты сказать отцу что-либо такое, что успокоит его подозрения? Скажи ему, что тебе невыносимо сидеть взаперти, и поклянись, что не вернешься в Версаль и не станешь искать меня. А потом, когда тебя выпустят, мы можем встретиться в Париже. Таким образом, тебе не придется лгать ему и брать грех на душу или совершать еще какую-либо подлость. Согласен?

Я говорила быстро, захлебываясь словами, и водила звериной мордой туда-сюда, посматривая по сторонам, не заинтересовался ли нами кто-либо. Но взгляды публики были устремлены на актеров, танцующих в круге света от факелов, тем более что мы-то с Шарлем стояли в тени.

Он нахмурился и закусил губу.

– Ради тебя я отреклась от своей веры! Я обесчестила память своей семьи! Неужели для тебя это ничего не значит?

Один из стражников оглянулся на нас, и Миетта моментально сделала стойку на руках, воскликнув:

– Посмотрите на меня, месье, на меня!

Шарль послушно повернул к ней голову, улыбнулся и захлопал в ладоши, а потом дал ей монетку. Стражник отвернулся.

А я расплакалась в медвежьей шкуре. Шарль услышал мои всхлипы, увидел, как колыхнулась шкура, и сдался.

– Разумеется, значит. Прости меня. Я так и сделаю, но не стану ни лгать ему, ни обещать не делать того, что намерен сделать.

– Встретимся в Париже, в доме моей кузины, графини де Мюра, – быстро сказала я. – Она живет на Королевской площади, возле Бастилии. Она спрячет нас, пока ты не достигнешь совершеннолетия. Ох, Шарль, не обмани меня! Последние недели были просто ужасными.

– Для меня тоже, – сказал он и протянул ко мне руки, словно намереваясь обнять. Но обнимать танцующего медведя как-то не принято, и руки его беспомощно упали вдоль тела. – Жаль, что я не могу поцеловать тебя, – убитым голосом прошептал он. – Ах, как мне хочется сорвать с тебя эту медвежью шкуру!

– Жан де Лафонтен говорил: «Не спешите делить шкуру неубитого медведя», – дрожащим голосом сказала я. – Ох, Шарль, пожалуйста, поспеши!


Париж, Франция – май 1687 – июль 1689 года


Мы с Шарлем подписали брачный контракт 22 мая 1687 года, на мой тридцать седьмой день рождения. Две недели спустя, 6 июня, в присутствии свидетелей нас обвенчал священник церкви Сен-Сюльпис в Париже, одного из самых больших и величественных храмов Франции. Огромное здание было темным и мрачным, но мое счастье расцветило и согрело его. Священник благословил нас. Нанетта с моей сестрой Мари расплакались от радости.

Мы с мужем провели несколько потрясающих дней в Париже. Взявшись за руки, мы гуляли по берегу Сены, ходили в театр и на балет, а каждую ночь любили друг друга в освященной узами брака супружеской кровати.

– Наконец-то! – радовался Шарль. – Больше нет нужды заниматься любовью в одежде.

– Нам, пожалуй, самое время покаяться, – заявила я спустя несколько дней. – В конце концов, король ведь дал нам разрешение.

Итак, мы собрали вещи и отправились в Версаль, чтобы предстать перед королем и умолять его простить нас за то, что мы сочетались браком, не уведомив сначала его.

Король выглядел усталым и больным, а его отвислые щеки обрели багровый оттенок. Он лишь кивнул и проронил:

– А, молодые влюбленные. Вы уже совершеннолетний, месье де Бриу?

– Да, сир, – ответил Шарль.

– Очень хорошо. Попросите метрдотеля подыскать вам апартаменты. Мадам де Бриу?

– Да? – откликнулась я, трепеща от радости, настолько понравилось мне такое обращение.

– Пусть более не будет никаких скандалов.

Но надеяться на это не приходилось. Мне было отпущено всего десять дней счастья. Десять дней меня называли «мадам де Бриу». Десять дней я засыпала в объятиях мужа, десять дней он будил меня поцелуем. Десять дней настоящего безумия в середине лета.

А потом барон де Бриу вознамерился расторгнуть наш брак, подав иск в парламент. По его уверению, я соблазнила несовершеннолетнего и женила его на себе без согласия его семьи. Шарль рвал и метал, крича, что он достиг совершеннолетия и имеет право поступать так, как ему заблагорассудится. Но все было бесполезно. Шарля вновь поместили под стражу, на сей раз – в бывший лепрозорий в Сен-Лазар, превращенный в тюрьму для тех, кто доставлял ненужные хлопоты своим семьям. Барон предложил мне взятку, дабы я отреклась от супружеских клятв. Я с негодованием отказалась. Тогда этот putain вытащил меня в суд. Весь двор пришел полюбоваться на заседание. Меня назвали проституткой, колдуньей, суккубом[186]. Жан де Лафонтен, шокированный грубым обращением, которому я подверглась, написал в мою поддержку несколько стихотворений. Его моментально подняли на смех и стали поливать грязью. Говорили, что я околдовала и его, заставив полюбить себя. Судебное заседание превратилось в шумный скандал, имевший целью унизить меня как можно сильнее.

15 июля 1689 года – более чем через два года после нашей несчастливой женитьбы – парламент постановил, что имело место злоупотребление положением, и меня оштрафовали на тысячу золотых луидоров. Это составляло весь мой годовой пансион, назначенный королем. Шарля оштрафовали на три тысячи золотых луидоров. Штрафу подвергся даже священник, обвенчавший нас. Шарля освободили из тюрьмы, но тут же забрали в армию и отправили воевать на одну из бесконечных войн, которые вел король. Больше Шарля я не видела.


Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция – апрель 1697 года


В ту ночь я опять спала плохо. Отвратительный запах руты, въевшийся мне в кожу, пробудил в памяти гнетущие воспоминания. По скрипу кровати сестры Эммануэль я поняла, что и она мучается бессонницей. Перед самым рассветом я услышала, как она поднялась и вновь принялась истязать себя бичом, бормоча покаянные молитвы. Какая-то часть меня хотела броситься к ней, отобрать завязанную узелками веревку и вышвырнуть в окно, но я лежала неподвижно, зажав уши ладонями.