Лана Черная - Стася и Тим.

— Пошел к черту, — цежу сквозь зубы, застегивая джинсы. Злость кусает позвонки, болью расползается по закаменевшим мышцам. И жжение между бедер добавляет в коктейль еще и отвращение к самой себе.

— Только после твоего братца, — хриплый смех за спиной скручивает внутренности в спазме.

Застываю, дышу часто-часто.

Перед глазами плывет от слез. Не хватало еще опозориться перед этим ублюдком.

Выпрямляю спину, контролируя каждый вдох и выдох. Еще немного и все пройдет.

Еще немного.

Покачиваюсь и падаю на кровать за спиной. Муть в голове путает мысли, размазывает реальность. Тошнота застревает в глотке.

— Эй, ты чего удумала?! — гневный рев вспарывает туман в голове. Кто-то хватает за руку, трясет. Смотрю, но лицо перед глазами расплывается.

— Ты… — хриплю. — Урод…

— Неужели так повело? — доносится сквозь гул в ушах.

Пытаюсь подняться, но все такое зыбкое, нереальное. Черт! Накачал все-таки какой-то дрянью, урод уколотый. Продышаться бы. Но где там. Шампанское льется на лицо. Я захлебываюсь. Закашливаюсь, пытаясь отвернуться, спрятаться. Но он фиксирует меня, не позволяя закрыться. Смеется. Громко. И ненависть вспыхивает яростным огнем, придает сил. Изворачиваюсь, изо всех сил отталкиваю. Он отшатывается, с кривой ухмылкой смотрит, как я резко встаю. Чуть пошатываюсь, но стою на ногах. Отвечаю ему его же гримасой. Насмешка стекает с его лица.

Не замечаю, как в руке оказывается пустая бутылка. Любит игристое, сволочь. Бью бутылкой о спинку кровати. Та разбивается со звоном и остается в моей ладони «розочкой». Ухмыляюсь, отмечая, как бледнеет холеная рожа. Наступаю, не разрывая взгляда. Вижу, как в серых бесцветных глазах прорывается нечто похожее на страх. Замираю на расстоянии вытянутой руки.

— Я не твои шлюхи обдолбанные, — чеканю каждое слово, не отпуская его взгляд, который то и дело норовит соскользнуть на руку с осколком. — Уговор был только на секс. Не смей мне свою дурь впихивать.

Он кривит губы в ухмылке.

— А то что? — страх растворяется, уступая место наглости и самоуверенности. — Убьешь? Кишка тонка.

— А ты проверь, — делаю шаг ближе.

— Не боишься?

Боюсь, еще как, но не признаюсь даже под пытками.

— За все надо платить, Удав.

Протягиваю свободную руку, и в ней тут же оказывается пакетик с белым порошком. Под пристальным взглядом Удава прячу наркоту в задний карман джинсов.

— Зря ты так, детка, — ухмыляется и меня коробит от того, что вспыхивает в его серых глазах. И это страшнее любых мук, что терзают мою душу, потому что этого извращенца не просто так прозвали Удавом: заглотит и не подавится ведь. И следующая его жертва — я.

Но я молчу. И так же молча ухожу на негнущихся ногах, спиной чувствуя опаляющую кожу похоть. Мне даже представить страшно, что этот ублюдок сделает со мной, когда я приду снова. А я ведь приду, потому что у меня нет выбора.

Захлопываю дверь квартиры и прижимаюсь к ней спиной. Тошнота гнилостным клубком скручивается  в животе, сердце рвет грудную клетку, а в спину толкает одна мысль: «Бежать». И как можно скорее. Пока тот, кто сейчас стоит за дверью, позволяет мне побег. А если передумает?

И шрамы на запястьях вспыхивают огнем, рвут мышцы адской болью воспоминаний.

— Аська… — надломленный голос дребезжит в висках. Открываю глаза и встречаюсь взглядом с потухшими синими брата. Он стоит, привалившись к стене плечом и обхватив себя черными от уколов руками, и смотрит на меня так, что меня выворачивает наизнанку.

Делаю шаг, и вся гниль оказывается на лестничной площадке в окружении элитных квартир. Сгибаюсь пополам, позволяя своему желудку раскрутиться из морского узла.

— Аська, ты чего?..

Дрожащие руки подхватывают, когда я оседаю на пол, оттягивают на ступеньки. Его ломает, он не находит себе места, раскачивается, а в глазах – ад, черный, беспросветный. И я знаю: то, что я делаю – не спасение вовсе, а лишь продление агонии. Но я ничего не могу изменить. Отдаю брату его дозу и спускаюсь вниз, ни разу не оглянувшись.

Июньское солнце слепит, несмотря на предзакатный час. Прикрываю глаза ладонью и только теперь замечаю, что по-прежнему сжимаю «розочку». Кривлюсь и выбрасываю ее, даже не глядя куда. Рукавом рубашки отираю рот, в котором словно сотня кошек нагадила. Сплевываю. Легкий ветерок забирается под полы мокрой рубашки, теребит закрутившиеся мелким бесом волосы, а взгляд выхватывает вывеску салона красоты через дорогу.

И желание делать назло толкает в спину. А в голове мысли о том, как Удав накручивает на кулак мои волосы, запрокидывает голову и запихивает мне в рот свой член. И как заставляет на него смотреть, вбиваясь в самую глотку. Тошнота нарастает горьким комком. В висках пульсирует эхо шлепков о мое лицо и искаженное в оргазме лицо Удава мутной картинкой перед глазами.

Дышать все труднее, но я упрямо иду вперед. Одного удовольствия я его сегодня лишу. И пусть это похоже на мелкую пакость, наказание за которую неминуемо и омерзительно — мне плевать. Все это будет завтра, а сегодня…звук клаксона и визг тормозов заставляют замереть на месте. Ноги прирастают к горячему асфальту. А я стою посреди дороги, даже не поняв, как вышла на самую середину, и наблюдаю, как на меня несется огромный внедорожник снежного цвета.

Смотрю. Стихают удары сердца. Смотрю. Губы растягиваются в улыбке. Смотрю. Удары все тише. А может, так и надо? Может, это и есть выход? Машину разворачивает боком. И я вдруг понимаю, что смерть — слишком большое удовольствие для этого урода. И когда бампер машины оказывается совсем рядом, шагаю в сторону. Еще и еще. Но каблук попадает в трещину на асфальте, нога подламывается, пронзая болью от лодыжки до самого бедра. Падаю, выставив вперед руки. Спину обдает жаром железного монстра. А я вжимаюсь телом в раскаленный асфальт и перестаю дышать. Пока кто-то сильный не выдергивает из собственного кокона.

— Эй, Русалка, жива? — Встряхивает, но как-то так аккуратно, словно опасается причинить боль.

От неожиданности распахиваю глаза, которые зажмурила, едва ощутила за спиной всю мощь внедорожника, и вязну в черном, как смоль, взгляде с отблесками закатного солнца. И это солнце в глазах реанимирует мое сердце, толкает его в пропасть. И я, кажется, падаю в эту пропасть вместе с ним. А незнакомец щурится, чуть склоняет голову на бок, словно диковинку разглядывает. И эта мысль отрезвляет, вытряхивает из бездны непонятных эмоций.

— Все нормально, — почти шепотом отвечаю, мысленно ругая себя за непонятную слабость.

— Охренеть, — вдруг выдыхает он на мою реплику.

И его низкий баритон с мягкими переливами будто прикосновение: огладил щеку, коснулся губ, оставив призрачный след.  Настолько осязаемый, что хочется им наслаждаться, как летним дождем, теплой влагой ласкающим кожу.

У Удава тоже приятный голос, обволакивающий. Глупая добыча ни за что не поверит, что этот голос — ее верная смерть. А какие комплименты он отвешивает — девки разве что штабелями не укладываются у его ног. Впрочем, захоти он — любая силиконовая барби калачиком свернется и будет ждать ласки хозяина.

Гниль вновь поднимается со дна желудка. И я поджимаю губы. Вот же урод, и тут нагадил. Хотя я тоже хороша — чего так повело от мужика? Чего я там не видела? Все они одинаковые. И Удаву спасибо: вовремя вылез в мыслях.

— Отпустите, — прошу.

Но мужик и ухом не ведет, держит крепко. Смотрит так, будто ему мешок с золотом на голову свалился. Придурок какой-то.

— Да отпусти же ты! — почти кричу, когда он вдруг касается волос. Боль простреливает все тело. Дергаю головой, пытаюсь вырваться. Извиваюсь и каблуком наступаю ему на ногу. Он хмурится.

— Да ради Бога, — фыркает спустя пару секунд, ослабляя хватку.

Покачиваюсь и тут же охаю от боли в подвернутой ноге.

— Проклятье, — ругаюсь, хватаясь за воздух, чтобы удержаться на здоровой ноге. Но вместо воздуха ловлю твердое, словно отлитое из камня, плечо незнакомца. Впиваюсь в него пальцами. Другой рукой хватаюсь за ворот черной рубашки. Та трещит и рвется. Но сильная рука уже прижимает к широкой груди с едва уловимым запахом фиалки и сандала. Терпкий, дерзкий и нереально нежный аромат. Им хочется дышать. В него хочется внюхиваться, открывая новые ноты, которых тут нереальная пирамида. Этим ароматом невозможно надышаться.

— Охренеть, — возвращаю незнакомцу его же реплику и слышу, как он приглушенно смеется.

— Идем, осмотрим твою ногу, — продолжая улыбаться одними губами, говорит незнакомец, увлекая за собой. А в смоляных глазах – отблески кровавого солнца и ни тени веселья. Мурашки покалывают кожу, вызывая неконтролируемую дрожь. И я делаю робкую попытку выбраться из его хватки, куда так легко попалась.

— Да что ж ты такая неугомонная, — качает головой и ловким движением подхватывает на руки. Я взвизгиваю, вцепившись в мощную шею с пульсирующей артерией, и не успеваю опомниться, как оказываюсь сидящей на теплом капоте белого монстра.

— Алекс, глянь-ка, — бросает куда-то в сторону.

И я замечаю еще одного мужчину в джинсах и белой футболке: стоит спиной к нам и разговаривает по телефону. Но на слова незнакомца реагирует кивком и поднятыми пальцами в виде латинской буквы «V».

— Ладно, сами справимся, — теперь в его черных глазах искрится смех, задорный какой-то, мальчишеский. Как будто клад нашел, а не мою ногу взял в ладони. Вздрагиваю от холода, обжегшего кожу, и смотрю на его руки, затянутые черной кожей перчаток.

Смотрю, как он ловко и бережно ощупывает ступню, упершуюся ему в живот, щекочет пятку. И от его прикосновений поджимаются пальцы. Так…приятно.

— Больно? — заглядывает в мое лицо. Качаю головой. Но он, похоже, видит что-то другое, потому что его чувственные губы растягиваются в улыбке опытного искусителя. И это вышибает дыхание. Как и странное желание потрогать эти идеальные губы без единой трещинки, такие манящие…коснуться их своими губами, приласкать…

От разыгравшихся фантазий бросает в жар. Прикладываю ладошки к щекам и растираю их, изгоняя из себя эти неправильные мысли. Но они не отпускают. Как не отпускает цепкий взгляд.

— Фантазируешь, Русалка… — и не спрашивает даже, наклонившись ко мне, согнув мою ногу в колене и обжигая горячим дыханием. А пальцы изучают стопу, разминают, смешивая боль с растекающимся под кожей теплом.

— Думаю, — хрипло, поймав его дыхание губами. Слишком близко. Слишком опасно. Нервно облизываю вдруг пересохшие губы, ловя его тяжелый взгляд на кончике языка. И не без улыбки наблюдаю, как отточенным движением изгибается его рассеченная в двух местах бровь, предлагая мне договорить. — Твои пальцы такие же ловкие везде, Бэтмен?

— Хочешь проверить?

— Не в этой жизни, Бэтмен…

Улыбаюсь широко и одним движением отталкиваю его от себя. От неожиданности он отступает на пару шагов, а я пользуюсь моментом: спрыгиваю с капота, выругавшись от прострелившей ногу боли. Отшвыриваю туфлю и делаю ноги, засунув поглубже слезы от боли в вывихнутой лодыжке. Не оглядываясь. Подальше от этого места и мужика, вызывающего до одури пугающие эмоции. Прячусь во дворах, уверенная, что он не побежит за мной. И я не ошибаюсь: никакой погони, только выколачивающее дыру в груди сердце. Без сил падаю на лавочку на детской площадке. И в этот самый момент в кармане вибрирует телефон.

— Привет, кнопка, — звучит в динамике веселый голос. Внутри становится тепло-тепло. Откидываюсь на спинку лавочки и запрокидываю лицо к еще не отгоревшему закату. — Поплаваем сегодня?

В крови вскипает адреналин, когда я представляю, как уже сегодня погружусь под воду, наслаждаясь тем единственным, что мне недоступно в душном городе — свободой. Но тут же настроение падает на пару градусов. Боль в ноге пульсирует под кожей, прожигает мышцы.

— Марик, я не могу, — вздыхаю, притянув к груди ногу. — Я ногу подвернула. Болит теперь, зараза, — морщусь.

— Не проблема, кнопка, — отзывается Марат. В трубке фоном какой-то шум, голоса, хлопок, а потом – тишина. — Ты где сейчас?

Осматриваюсь, выхватывая панельные пятиэтажки, окружившие серым полукругом небольшой двор, старые качели, поржавевшую горку, прогнившую деревянную песочницу с полным дерьма песком. Кривлюсь от омерзения. И как тут дети играют?

— Понятия не имею, — честно признаюсь и описываю Марату местность.

— Арка есть? — деловито интересуется он.

Арка прячется у меня за спиной.

— Я знаю, где это. Никуда не уходи. Буду через десять минут.

— Марат, не надо, — прошу с затаенной надеждой, что он меня не послушает. Сидеть здесь совсем не хочется, а домой с такой ногой я доберусь в лучшем случае к ночи.