Лана Черная - Стася и Тим.

Страх бился в висках, крошил позвонки, не позволяя даже дыхнуть.

— Эльф! — заорал, срывая горло. — Марат, Эльфа найди, — прохрипел. А сам сжал ее голову, чтобы не билась о пол. Теперь разжать челюсти. Твою мать! Зубы стиснуты намертво. И под рукой ничего подходящего. Он пошарил одной рукой по карманам. Зажигалка, телефон, – все не то. Черт! А до кухни далеко. Нельзя! И Эльф куда-то пропал. Проклятье! Пальцы нащупали ручку, подаренную по случаю какого-то праздника, металлическую. Должна выдержать. Выудил ее из кармана, едва не уронил. Перехватил и попытался разжать челюсть.

— Давай, девочка. Ну же! – она изгибалась, хрипела, из глаз потекла кровь. Тимур матерился, разжимая челюсть. Разжал с трудом и всунул между зубами руку, пальцами прихватив кончик ее языка, чтобы не запал.

Выдохнул и тут же до крови прокусил губу, когда ее зубы сомкнулись на его руке. Плевать. Перчатки выдержат. А он так тем более…

Тимур сжимает и разжимает кулак. Спускается по ступеням, поднимает зажигалку, перчатки со следами зубов Русалки на одной, натягивает их на ладони. И ощущает на себе внимательный и тяжелый взгляд друга. Впервые Тимур видит в нем осуждение. Впервые Эльф оказался по ту сторону баррикад. И впервые Крутов не знает, что делать.

Эльф вернулся запыхавшийся и злой до невозможности. В руке – нож. Поймав взгляд Тимура, тут же принялся объяснять, на ходу закатывая рукав рубашки Русалки. И взгляд его потяжелел, когда он увидел то же, что и Тимур: шрамы. Они повсюду. Тонкой паутинкой перечеркивали тоненькую ручку, окольцовывали запястье. Испещрили весь бок девчонки.

— Твою мать, — выдохнул Эльф, нащупывая пульс. А Тимур следил за его пальцами на ее прозрачной коже, под которой видны все венки, и злился. А еще точно знал: убьет. Как только узнает, кто с ней это сделал – убьет, не задумываясь. И черная муть всколыхнулась внутри, разламывая грудную клетку. Он явственно слышал, как ломаются его ребра от того, что росло внутри него, сметая к чертям все светлое и доброе, что он выколупывал из темных закоулков сознания каждое утро.

— Не смей! —  рявкнул он так, что Эльф выронил нож, которым едва коснулся исполосованной кожи.

— Тимур, — заговорил Эльф, выискивая глаза друга, но Тимур не сводил их с ножа. — Тимур, послушай меня. Она может умереть, слышишь? Лекарств нет, значит нужна вена. Любая крупная. Шею трогать нельзя. Самая доступная – рука. Тимур! — толкнул его в плечо, обращая на себя внимание. Тимур оскалился и верхняя губа его подрагивала то ли от злости, то ли от нервного перенапряжения.

— Ты ее не тронешь, — прохрипел, удерживая бьющуюся в конвульсиях Русалку.

— Час от часу не легче, — пробормотал Эльф. — Ладно, — выдохнул. — Давай сам. Сам, слышишь?

Тимур покачнулся, как будто его толкнули в грудь со всего маху. Кивнул и взял нож. Эльф перехватил руку девчонки, пригвоздил к полу.

— Нужно сделать разрез вдоль вены. Сантиметров десять, — Эльф говорил сухо и профессионально. И этот его тон работал лучше всего. Тимур собрался, перехватил удобнее нож. — Ей нужно уменьшить давление. Судороги, скорее всего, не прекратятся. Но мозг и сердце пострадают меньше. Тимур, это единственный способ спасти ее. Иначе до приезда скорой она не доживет. Слышишь? Она и полчаса не протянет, даже если мы сами рванем в больницу.

Тимур слышал, но уже словно издалека. Страх пульсировал в висках. На войне было легче. Там Русалка не умирала.

Вдохнул-выдохнул. Унял дрожь в руках. Сжал нож и одним движением вспорол кожу, разрезал тонкую вену.

По руке Русалки потекла темная кровь.

— Отлично. Ты молодец, Тимур, — говорил Эльф спустя пару минут, перетягивая шнуром ее руку выше локтя. Русалка не шевелилась, только дышала рвана и по щекам ее текли кровавые слезы.

— Вот это жесть, — выдохнул за их спинами Марат, оседая на пол и не сводя изумленных глаз с их троицы.

Тимур выдохнул. Скорую ждать не стали – рванули в больницу сами. А перед самой реанимацией у Русалки остановилось сердце…

Тимур не смотрит на друга, быстро поднимается по ступеням на второй этаж. Гулкие шаги разлетаются по больничному коридору. Но у самой палаты его настигает телефонный звонок. Он сбрасывает трижды, прежде чем коснуться ручки двери, за которой слышатся громкие голоса.

В одном он узнает Гурина. Стиснув зубы, ощущая, как темная ярость пульсирует в висках, толкает дверь. Слишком сильно. Та с грохотом ударяется о стену. Голоса стихают. Тимур выхватывает взглядом Гурина, замершего у окна с видом победителя, мужика в белом халате с какими-то бумажками и застывает на бледной и удивленной Русалке.

— Ты?! — первым реагирует Гурин, делает шаг в сторону Тимура. — Какого…

Но Тимур не слушает. Смотрит в рыжие глаза с зелеными разводами. И точно знает – не было, этой зелени в глазах не было в их первую встречу.

— Простите, — врезается в сознание мягкий голос. Поворачивает голову. Доктор. Его Тимур помнит. Он не давал Эльфу спасать Русалку, когда у нее остановилось сердце.

— Я забираю свою жену, — отчеканивает, четко ловя на себе не просто удивление, а дичайшее изумление Русалки. — Прямо сейчас.

— Вы не можете ее забрать.

— Могу, — и пересекает расстояние до ее кровати. Удерживая взгляд Русалки, отдирает от нее все датчики, подхватывает на руки. Она тут же вцепляется своими тоненькими пальчиками в его рубашку. И молчит. Ничего не спрашивает. Только смотрит и держится так, будто он ее спасательный круг, без которого она точно утонет. Улыбается ей мягко, давя в себе желание зарыться в ее волосы. Разворачивается на носках и натыкается на Гурина, за спиной которого каменным изваянием застыл доктор.

— Гурин, я все равно ее заберу, — ухмыляется Тимур, прикидывая, куда и как ударить, чтобы не отпускать Русалку. Она такая мягкая, теплая и родная как будто. У него внутри стало светлее, когда он только коснулся ее. А когда прижалась, носом уткнувшись в его шею – слетели все тормоза.

— По закону…

— По закону, — перебивает Тимур доктора, — ты, сука, сядешь первый за неоказание медицинской помощи. Поверь, у меня найдется с десяток свидетелей, которые подтвердят, что именно ты мешал доктору Туманову спасать мою жену.

И с неприкрытым удовольствием отмечает, как с холеного лица доктора стекают все краски.

— А ты… — уже Гурину, но тот поднимает руки ладонями вверх, признавая поражение, и отступает.

Уже в машине Эльфа, ключи от которой он отдал Тимуру без слов, Русалка заговаривает тихо.

— Зачем ты соврал? — в ее голосе столько неприкрытой боли, что впору удавиться. — Он ведь проверит и тогда…

— А кто тебе сказал, что я соврал? — усмехается он.

— Но ты не мой муж.

— Пока нет, — теперь улыбается широко, а когда в зеркале заднего вида видит ее большущие глаза, светящиеся солнцем, смеется, наслаждаясь целой палитрой эмоций на ее хорошеньком и даже порозовевшем личике. — Но это пока. Минут через двадцать мы это исправим, Русалка.

Я смеюсь. Бэтмен смотрит на меня с ухмылкой. Похоже, такую реакцию он вполне предвидел. И очень хочется сбить с него эту самоуверенность, аж до чесотки в пальцах. Странное желание, но…он ничерта не знает обо мне. А я…

— И с чего ты решил, что я пойду за тебя замуж, Тимур Крутов?

Надеялась удивить? Зря. Он даже бровью не ведет, а ведь своего имени он мне точно не называл. И никто не мог, кроме отца. Значит, мои подозрения, закравшиеся еще в палате, верны – и эти двое знакомы. Причем настолько близко, что успели возненавидеть друг друга. Любопытно, хоть и давно известно, что оное никогда не заканчивалось добром. Но я добровольно сую голову в петлю. Зачем - не знаю.

— А я разве спрашивал твое мнение, Анастасия Гурина? — возвращает мне мой бросок, вот только его удар гораздо сильнее моего, потому что страх обнимает липкими пальцами. А он морщится, как будто дерьма зачерпнул горстью. Ему противно одно мое имя. Тогда зачем ему весь этот фарс? Мстит отцу? Смешной. Отцу нет никакого дела до меня, и никогда не было.

— Если ты хочешь насолить Гурину, то зря стараешься, — пусть знает правду. Она вполне способна разрушить все его головокружительные планы, а мне дать шанс получить хотя бы крупицы ответов. — Я ему неинтересна.

— Зато я интересен, Русалка.

Изгибаю бровь, ожидая продолжения, но напрасно. Бэтмен явно не горит желанием со мной откровенничать. А я пользуюсь моментом, когда он притормаживает на светофоре, и сбегаю. И не потому, что хочу убежать. Так уж складывается, что бежать мне некуда: мать давно умерла, брату нужна лишь доза, а друзья…друзей у меня никогда не было. Мне просто нужно пространство, чтобы прийти в себя. Нужен воздух и город с его гамом и неповторным запахом.

Утреннее солнце щекочет кожу, а ветер раздувает больничную пижаму, словно насмехаясь над моим внешним видом. Вдруг представляю, как в этой пижаме войду в ЗАГС; воображаю вытянутое лицо регистраторши, когда она увидит чокнутую парочку: меня в больничной одежде и его в окровавленной рубашке. Улыбка растягивает губы. И даже становится легче дышать. Я ступаю на двойную сплошную, не обращая внимания на сигналы машин и визг тормозов. Просто стою, вдыхая еще прохладный воздух, а перед глазами эта до дикости странная, но отчего-то такая правильная картинка. И тепло растекается под кожей, тоже странное и неправильное, но такое  ласковое, согревающее изнутри. Такое, от которого хочется плакать. И слезы жгут глаза. Соленой влагой растекаются по губам. И я слизываю их. Размазываю по щекам, не переставая улыбаться. А в груди саднит и больно сделать вдох. Но я дышу…широко раскрытым ртом, хватая кислород, как выживший утопленник.

И в этот момент кто-то грубо хватает меня за руку и резко дергает назад. Я оступаюсь, на ходу разворачиваясь лицом к Бэтмену, и сталкиваюсь с черным, до краев переполненным яростью, взглядом.

— Ты что творишь, идиотка?! — рявкает так, что уши закладывает. Смотрю ошарашено. С чего вдруг такая реакция? — Жить надоело?

— А если и так, то что? — кричу в ответ, отпустив с поводка собственную боль и злость. — Тебе какое дело до этого?! Все, сыграл в благородство, можешь валить в задницу, придурок.

И дергаюсь в его руках с намерением лягнуть куда-нибудь. Но он держит крепко, впечатывая в себя, словно и вправду боится, что я прямо сейчас кинусь под колеса. И я замираю, вглядываясь в его напряженное лицо, пытаясь отыскать в нем хоть какую-то подсказку, что я права. Но нет, его лицо, словно восковая маска – нечитаемое. Лишь ухмылка кривит обветренные губы с маленькими трещинками. А потом…одно стремительное движение и я уже перекинута через его плечо, а его тяжелая рука лежит на моей заднице.

Она такая горячая, что мне кажется – на коже обязательно останется ожог от этого прикосновения. Я пытаюсь извернуться, бью ладонью по его спине, но он не замедляет шаг.

— Отпусти меня, — рычу, суча ногами.

— Нет, — парирует он неожиданно весело. Что за бред? — Но если не прекратишь брыкаться – уроню.

Встретиться с асфальтом совершенно не хочется и так все тело ломит после прошлых «приключений». Затихаю, смирившись. Орать бессмысленно — никто не явится меня спасать, а вот разбить или даже сломать себе что-то — я могу вполне реально. Но в конце концов, ведь так и должно быть? Ведь именно это мне и нужно сделать — быть к нему как можно ближе. Вот только почему на душе так противно, словно туда щедро залили помоев?

На этот раз он усаживает меня на переднее сиденье, припечатывая к креслу ремнем безопасности. И через минуту мы снова катим по шоссе, вливаясь в поток машин.

— Ну и куда мы едем? — спрашиваю, надеясь, что у него отпала охота тащить меня в ЗАГС по крайней мере сегодня.

— Выколачивать из тебя дурь, — отвечает, гневно сверкнув чернотой глаз.

Странно, но я не боюсь ни его взгляда, ни обещания всех мук ада в нем. Устала бояться, наверное, хотя умом понимаю — этого мужчину стоит. Но у меня уговор, и я надеюсь, отец выполнит свою часть. На остальное плевать. Хуже, чем с Удавом уже не будет.

Тимур ведет, сосредоточенно смотря на серую ленту шоссе. А мой взгляд намертво влип в него. Темные глаза в обрамлении густых ресниц прищурены, смуглая кожа до предела натянута на высоких скулах, того и гляди порвется. Он так напряжен? Почему?  И остро хочется коснуться его щеки раскрытой ладонью, забрать все, что его тревожит и выбросить в окно, под колеса едущих сзади машин. Но я отбрасываю эту мысль, скользя взглядом ниже, по темной щетине, крутой линии подбородка, полноватым губам, сейчас сжатым в тонкую полоску. У него сильные руки, перевитые жгутами мускул, которые напрягаются, когда Тимур выворачивает руль на очередном повороте. Делаю глубокий вдох от скорости, что достигает запредельных цифр. Выдыхаю рвано и ловлю на себе короткий и злой взгляд. Вжимаюсь в сиденье, вцепившись в кожаную обивку, но не могу перестать смотреть на него. Это выше моих сил. Это как чертов наркотик, что выкручивает тело в ломке. Он сам как наркотик. И я не знаю, почему меня так к нему тянет. И я все-таки не выдерживаю и касаюсь его кончиками пальцами. Он вздрагивает и стискивает зубы. Но упрямо смотрит вперед. Туда, где город давно расступился, уступив место виноградным плантациям и темным пикам гор. И позволяет себя касаться так, как хочу я. А у меня дрожит рука и ледяной страх танцует ламбаду с диким огнем по венам. И это так больно, что на глаза наворачиваются слезы. Выдыхаю судорожно и отдергиваю руку.