— Почему ты решила мне сказать все это только сейчас? — спросил с колким блеском в глазах.

— Не знаю. Поняла, что недосказала тогда, — смутилась Маша и отвела взгляд.

— Понимаю тебя. Я тоже берегу память о своих родителях и стараюсь ее не предавать ни в мыслях, ни в поступках. При жизни отец часто разговаривал со мной. Пытался вбить мне в голову какие-то истины. Как, наверное, все родители своим детям. Что-то я понимал, что-то нет. Все слова приобрели живой смысл только после его смерти. Вот такой вот… парадокс, что ли. Ты считаешь, что я чересчур давлю на тебя, а я просто не хочу жить завтрашним днем. Я точно знаю, что завтрашнего дня может не быть. Поэтому никогда не откладываю на завтра то, что мне хочется сделать сегодня.

Он замолчал, и в этот момент Машке захотелось сунуть ему в руки колоду карт, чтобы отвлечь с себя его внимание. Она волновалась, скрывая волнение даже от самой себя. Ей так хотелось быть сейчас правой, но в душе уже угнездилось противное чувство, что она предательница.

— Я тут подумал, — снова негромко и задумчиво продолжил Виталий, — почему у нас с тобой не складываются отношения? Вернее,

складываются, но не так, как мне хотелось бы. Этому же должны быть причины?

— Наверняка, — осторожно подтвердила Мария. Так ни разу и не глотнув кофе, она сидела, чуть сжавшись и косясь взглядом на потемневшие окна.

— Я имею в виду, что кроме каких-то предрассудков, разности характеров и восприятия должно же быть еще что-то?

— А того, что ты перечислил, недостаточно?

— Это все преодолевается при желании. Может быть, я ошибаюсь и вижу в тебе не то, что есть на самом деле? Бывает же такое, когда люди видят то, что им хочется. Возможно, я тоже ошибаюсь, и вижу в тебе то, что мне просто хочется видеть. А этого нет.

— Я не могу знать, что именно ты во мне видишь. И уж тем более я не могу знать, что ты хочешь видеть. — Замерла взглядом на его руках, не находя в себе смелости смотреть в лицо.

— Я разве как-то обижаю тебя?

— Нет.

— Или плохо к тебе отношусь?

— Нет, — прошептала она.

— А что тогда?

— Ничего. Все в порядке, — соврала она и почувствовала себя последней тварью. Он спрашивал искренне, а она искренне ему… врала.

— Давай куда-нибудь сходим завтра вечером, — предложил он,

— Куда?

— Придумай что-нибудь. Куда ты хочешь?

— Не знаю, — пожала плечами.

— Или у тебя какие-то планы на завтра?

— Нет, — снова соврала она.

Он зачем-то улыбнулся. Улыбнулся не ей, не для нее. Для себя. И у Машки сердце ухнуло в пятки.

— Ладно. Я сам что-нибудь придумаю. Позвоню тебе днем, а ты соберешься. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула она.

Ночью Маше не спалось, но о сне она и не мечтала. Заснув только под утро, уход Витали проспала. Ночь не сбила ощущений, на душе было по- прежнему гадко. Все как-то неправильно. До слез. И уезжать вот так не хотелось, и по-другому он не отпустит.

Еле как влив в себя чашку крепкого кофе, поднялась снова в спальню, в гардеробной долго смотрела на сумку с вещами. Надо бы вызвать такси, но не могла заставить себя набрать номер. То ли от малодушия своего, то ли от растерянности перед собственными чувствами, она расплакалась, и вместо того, чтобы взять сумку и уйти из этого дома, вытряхнула все вещи и разложила их по полкам.

Захваченная мыслями, которые цеплялись одна за другую и складывались в третью, Маша совсем забыла, что Бажин должен позвонить. Когда он позвонил, она ответила, отчаянно закусив губу, боясь разрыдаться ему в трубку.

— Попрощаться не хочешь? — спросил Виталий, и у Маши подогнулись колени.

— Хочу, — выдохнула, присела на кровать и заплакала сильнее.

— Отлично. И давай не будем проверять, что случится, если я приеду, а тебя нет дома.

Словно из ниоткуда в комнате появилась Надежда Алексеевна.

— Машенька, что случилось? — обеспокоенно спросила она.

Мария плакала так горько, что Надежда не сумела тактично это проигнорировать. А вдруг случилось что-то серьезное. Тем более Виталия не было дома, а к Машеньке женщина относилась с искренней симпатией.

— Случилось, что я идиотка, — всхлипнула Машка. — Надо было сразу понять, что он все знает. Он не может не знать. Как я этого сразу не поняла? Я идиотка.

— Вы поругались? Ох, — горестно посочувствовала Надежда, присела рядом и заботливо коснулась Машкиного плеча. — Не нужно так переживать. Я уверена, все образуется. Все будет хорошо.

— Нет. Ничего не будет хорошо. Ничего не образуется. Теперь уже точно не образуется.

Бажин знал, что она врет, и слушал ее вранье. Он просто так этого не спустит и не простит. Лучше бы вчера ей все высказал! Господи, да она уже и ехать никуда не собиралась!

— Машенька, а давайте чайку пьем. Я завтрак приготовила, вы же ничего сегодня не ели. Так не годится. Совсем не годится.

— Давайте, — снова всхлипнула Маша. — Мне можете туда сразу яду накапать, все равно он приедет и придушит меня. Он меня точно убьет.

— О, господи, ну что за мысли! — улыбнулась женщина. — Ничего он такого не сделает.

— Угу, не сделает…

Они попили чай. Надежда Алексеевна пыталась успокоить Марию, убеждая, что все наладится.

— Машенька, умойся холодной водой и постарайся не нервничать.

— Да, умыться мне надо. В косметике точно нет смысла, потому что плакать мне сегодня кровавыми слезами.

— Да что же это такое! Что за мысли! — снова всплеснула руками Надежда.

Машка вдруг схватила женщину за руку и попросила умоляюще:

— Надежда Алексеевна, Наденька, милая… отпусти меня.

— Что? — оторопело спросила Надежда.

— Вот теперь мне точно надо уехать. И подальше. Чтобы Бажин меня точно нигде не нашел. Я просто сяду в свою машину и уеду, а ты скажи, что не видела. Ничего не видела и ничего не знаешь. Куда я делась, не представляешь.

— Маша, да что случилось? Ты хоть скажи, что произошло, я ничего не понимаю.

Машка отпустила ее руку и вздохнула:

— Интересно, он мне даст сказать последнее слово или сразу голову снесет?

— Все так серьезно?

— Угу.

— Тогда вспомни, как ведут себя королевы на эшафоте.

— Как?

— Как королевы, — с нажимом сказала Надежда.

— Точно, — кивнула Машка, — пойду найду водостойкую тушь.

ГЛАВА 18

Пока Виталий вернулся, — а бросать дела и приезжать домой сразу после звонка он не торопился, — Машка успела нарыдаться, успокоиться и привести себя в порядок. Истерика прошла, наступило ледяное отупение. Она почти перестала волноваться и просто ждала неминуемого наказания. Даже страх, вечный спутник, вылетел из нее и растворился в комнате, как сизый сигаретный дымок.

Она встретила Бажина молчанием. Сидя на диване в гостиной и взяв левой рукой под локоть правую.

Он сел рядом и медленно выговорил:

— Молча. Ты собиралась сделать это молча. Просто свалить. Ничего мне не сказав.

— Да, — легко подтвердила она. — Именно так я и собиралась сделать. Просто свалить от тебя, ничего не сказав.

Подливала масла в огонь не от смелости, а от желания, чтобы это все побыстрее закончилось. Пусть не тянет, сделает с ней поскорее то, что он там собрался с ней сделать.

Он повернул голову, и Мария посмотрела ему в глаза. Они горели, в них было столько чувств, смешанных и разных, что она не смогла вычленить какое-то одно.

— Что же мне с тобой делать, Машенька?

Маша молча вздохнула, и в этом прерывистом вздохе отчетливо прочиталось: «Что хочешь».

— Ты спрашивала, можешь ли что-то сама решить в наших отношениях. Можешь. Решай. Но без того, чтобы уезжать из дома. То, что я сейчас сделаю, поверь, не доставит мне никакого удовольствия. Но я это сделаю.

— Ты не посмеешь, — прошептала она непослушными губами, глядя, как он расстегнул пряжку и одним резким движением выдернул ремень из пояса брюк.

— Человек не понимает чувства другого, пока не побывает в его шкуре. Я тебе сейчас такую уникальную возможность предоставлю.

— Только посмей! — испуганно вскрикнула она и сорвалась с места.

Бажин, конечно, тут же перехватил ее и скрутил руки, обездвижив.

— Будет не больно, ты даже сможешь освободиться, но, думаю, этого хватит, чтобы понять, что я вчера чувствовал.

— Не трогай меня, не прикасайся ко мне! Если ты тронешь меня хоть пальцем, я тебя возненавижу!

— Вот сегодня я тебе верю, сегодня ты говоришь искренне. — Потащил ее к лестнице. — Я не садист, но очень хочу, чтобы тебе стало больно.

— Отпусти меня! Клянусь, я тебя возненавижу! — кричала она, бесполезно сопротивляясь.

Обмотав ее руки своим ремнем, он привязал их к перилам.

— Тебе больно? Обидно? Ты унижена? Проникнись всем этим, и, может быть, тогда ты перестанешь делать со мной все, что ты делаешь. И, пожалуйста, никуда не уходи, я сейчас вернусь, — саркастически кольнув напоследок, взбежал по лестнице. — А если только дернешься, я привяжу тебя здесь навечно! Ты же не сомневаешься в этом? — рявкнул сверху.

Да, привязал он ее чисто символически, но Машке хватило. Он знал, куда бить, и ударил. Ударил так точно, что она от своей боли задохнулась.

Душевное потрясение удалось. Это было больно, обидно и унизительно. Все, как он говорил. Она же не животное, не собачка, чтобы ее пристегивать и привязывать!

Освободив руки, Маша швырнула ремень в другой конец комнаты. Ошарашенно опустилась на пол, пятясь, отползла от лестницы и прижалась спиной к простенку между огромных окон.

Виталий спустился к ней через несколько минут, которые потратил на то, чтобы переодеться. На нем теперь были светлые джинсы и тонкий свитер в бело-голубую полоску.

— Ты не имеешь права так со мной обращаться, — задушенным от слез голосом сказала она. — Я тебя ненавижу.

— Не сомневаюсь. Но это пройдет. Я тебя тоже вчера ненавидел, а сегодня уже нет. Не нравится, да? Мне тоже. Я ужасно не люблю, когда ты расстроена и плачешь. Мне от этого очень плохо, но, видимо, другого выхода уже нет. Придется, Маня, нам вместе немножко пострадать. Ради общего блага. — Сел рядом с ней прямо на пол, повторив ее позу.

Мария подтянула колени ближе к груди, уперлась в них локтями и закрыла руками лицо.

— Какой кошмар. Ты говоришь, что тебе самому от этого плохо, но все равно ломаешь меня.

— Не больше, чем ты ломаешь сама себя. Ты живешь со мной и ломаешь себя.

— Я живу с тобой и не знаю, что со мной будет завтра!

— Ага. Трахаешься со мной как сука — все тебе нравится. Врешь тоже — как сука!

— Если ты знал, какого хрена тогда устроил этот спектакль? — заорала она. — Машенька, а чего ты такая грустная! Машенька, а давай куда-нибудь сходим! Машенька, может, у тебя на завтра какие-то планы! Если ты все знал! Я даже не спрашиваю — откуда!

— Спектакль ты устроила, а я только подыграл. Я же все ждал, когда же Машенька что-то скажет мне… что-то объяснит… Может, Машенька, поговорит со мной, наконец! Нет! Ты сидишь и врешь мне в глаза! — заорал он. — Не екнуло, нет? Вообще не екнуло?

— Хорошо, — всхлипнув и вздохнув сказала она, неожиданно спокойным тоном, — а если бы я поговорила… сказала, что купила билет на самолет, что хочу проведать родственников и завтра улетаю, что заодно хочу просто побыть без тебя и подумать… Ты бы отпустил меня?

— Нет! — рявкнул он.

— Тогда какого хрена ты мне теперь предъявляешь претензии! — снова закричала она. — Думаешь, я не знала, чем этот разговор закончится?

Знала! Потому что тебе с самого начала наплевать на мои чувства! Ты взял меня, потому что тебе так захотелось! И тебе было плевать, что мне нужно было другое, что я хотела не так! Ты взял меня, словно я какая-то вещь! А я не твоя вещь! Я не вещь! Не игрушка и не кукла! Понятно тебе?!

Тогда он разозлился. Снова загорелся вчерашней злостью и закричал, словно что-то сорвалось в нем, сломав последний оплот терпения:

— Дело не во мне, Маша! В тебе! Ты даже мысли не допускаешь, что наши отношения могут быть нормальными! Что у нас есть будущее! Веди себя по-другому, и все будет по-другому! Веди себя как моя женщина, а не как моя вещь! Стань моей женщиной, и тогда ты перестанешь быть моей вещью!

— Не нравится, как я себя веду? Тогда оставь меня в покое! Все оставьте! Ты такой же, как и он! Ему тоже все не нравилось! Оставьте меня все в покое, я вам ничего не должна! И не надо меня переделывать, я не переделаюсь! А то все такие важные, попробуй на ваши принципы посягнуть! Я в этой жизни тоже чего-то стою! Для себя в первую очередь! И не надо пытаться что-то из меня слепить! — Она тоже кричала, словно в этом была ее последняя жизненная необходимость. Кричала ему о себе, о своей надломленной душе и надорванном сердце, о боли и смятении, бессмысленности и безысходности. Кричала о всем том, что много времени душило ее изнутри.