А потом он навалится своей тяжестью, подложит руку ей под голову, стиснет, что не вздохнуть, и прижмется к губам в твердом поцелуе. Не нежном. Без ласки. А просто твердо и жестко.

— Спасибо… — оторвался от ее губ, запустил руку в волосы, прижал ладонь к голове, уткнулся лицом в ее щеку, оставаясь в тесном сплетении.

Дрожит. Устала...

ГЛАВА 44

— Ты проснулась?

— М-мм, не совсем.

— Проснулась?..

— Да… кажется, да… — вздрогнула всем телом. Выгнулась.

— Это хорошо.

— Денис, прекрати, — сказала, сдерживая стон.

— Нет, сейчас точно нет.

— Я не про это… давай молча.

— Хочу тебя слышать.

— Хорошо, — с притаенной в уголках губ улыбкой удовольствия.

Утренний секс, он особенный. Другой. Теплый. Мистерия ленивых прикосновений и тяжелых вздохов. Беззащитность в желании прижаться и прижать. Отсчитать губами пульс, услышать неровное биение сердца…

В темноте уже неплотной, туманной – осторожные стоны, неторопливые движения. Без долгих разнузданных ласк, потому что нет в них надобности. Тело голое, теплое, разморенное с ночи, готовое принимать и отдавать.

Все на тонкой грани между сном и явью. Она стирается, постепенно тускнеет. И реальность проступает душным воздухом — все больше с каждым откровенным стоном — наваливается мучительно-сладкой дрожью по телу.

…Тонкая бретелька так и норовила сползти с плеча, и Юля поправила ту, откинув назад мокрые волосы.

Когда вышла из ванной, Денис уже сидел на кухне, свободно развалившись на стуле, и смотрел на кружку с кофе так, словно задал той вопрос, а теперь ждал ответа.

— Денис, я же просила тебя не пить из этой кружки. Это плохая примета. Нельзя есть и пить из треснутой посуды. Я тебе купила новую красивую. Вот! — вытащила из шкафа и с громким демонстративным стуком поставила на стол керамическую кружку. — Мужская, как ты любишь. Черная! Без цветочков и розовых сердечек!

— Я привык пить из этой, — провел пальцем по краю, чувствуя шероховатость – небольшой скол. Внешне едва заметный. И лишь потому что краска сбилась, обнажая белое керамическое нутро.

Дениса этот факт мало волновал, зато он волновал Юлю, которая не первый раз цеплялась к нему из-за этой кружки. И на сей раз, решив действовать радикально, она быстро выплеснула кофе в раковину и выбросила кружку в мусорное ведро.

— Надеюсь, ты из мусорного ведра ее не будешь доставать.

— Не слишком ли смелые маневры с самого утра? — хмуро спросил Шаурин.

— В самый раз, — поставила перед ним свежий кофе. Уже аккуратно. С милой улыбкой. Как будто боясь разозлить одним своим неосторожным движением.

И правильно делала, потому что Денис заговорил, угрожающе повышая голос:

— Юля, я специально ждал, пока кофе у меня остынет. Потому что я не могу пить кипяток!

— Я знаю. А не надо кипяток. Можешь выпить мой. Мой уже остыл.

— У тебя с молоком! А я хочу просто крепкого черного кофе. Без сахара!

— Я тебе подую. Хочешь? Остужу. — Быстро подошла и обняла его сзади. Сомкнула руки на плечах, немного навалившись, даже заставив Дениса чуть наклониться вперед. Прижалась щекой к его – колючей. Прихватила губами шершавую кожу. Немного распрямившись, уперлась подбородком в его макушку. Потом взъерошила короткие жесткие волосы, коснулась их губами. Они были еще влажными и терпко пахли. Приятно. Привычно.

Перехватил ее руку и вытянул девушку из-за своей спины. Юля, проворно обогнув стул, уселась Денису на колени и доверчиво прижалась к обнаженной груди, собираясь в такой позе пережить поток негодования, который несомненно должен был вылиться ей на голову. Но бурных ругательств не последовало, и она отлипла, посмотрев в лицо любимого, растягивая губы в некоем подобие улыбки:

— Я же тебя просила... надо было самому выбросить эту кружку.

Денис продолжал отвечать молчанием. Но вдруг прикусив губу, коснулся ее спины между лопаток, собрал волосы в кулак и потянул вниз. Легко потянул, осторожно, старательно и осознанно доставляя ей тем самым небольшой дискомфорт. Юля скривилась, но сопротивляться не стала, выказывая таким образом полное смирение. Действительно, выплеснуть его кофе в раковину – слишком смелый маневр.

Отпустив ее волосы, Шаурин не убрал руку, задержал теплые пальцы на женственной чуть выпирающей лопатке. Лямка шелковой бордовой сорочки опять сползла с плеча. Денис поправил ее и затянул потуже, чтобы больше не соскальзывала. Взял новую порцию кофе в новой кружке…

Кажется, что особенного, но он всегда с трудом отказывался от привычных вещей. Даже если это всего лишь кружка.

— Подуть? — ехидно спросила Юля.

— Отстань. И от моей кружки. И от моего кофе.

— Как скажешь, дорогой. Как скажешь. Может тебе бутерброд сделать или омлет пожарить? — собралась было соскочить с его колен и рвануть к холодильнику, но Денис удержал ее, собственнически и твердо положив ладонь ей на живот.

— Нет, кофе и спать.

— Как хорошо, что сегодня никуда не нужно бежать, а то бы я не встала, не поднялась с кровати.

— Ты же поднялась.

— Потому что я знаю, что это пауза. Допью кофе и снова пойду в кровать досматривать свои сны.

Уже привыкла к таким «паузам». Приноровилась. Ее конечно насильно никто не вытягивал из постели, но как тут не поучаствовать. У всех свои привычки. Вот и у Шаурина была причуда пить кофе в шесть утра и снова ложиться спать. А после ранних утренних любовных игр так вообще святое дело.

— Кина не будет, электричество кончилось. — Отпив, поставил кружку на стол и обвел взглядом кухню, словно что-то искал, словно чего-то ему не хватало. Поджав губы, побарабанил кончиками пальцев по столу.

От Юли, которая бдительно следила за каждым движением Дениса, этот ищущий взгляд не укрылся:

— М-мм… — понимающе улыбнулась, — может, тебе покурить? — приложила два пальца к своим губам – указательный и средний. — Может, ну его… не бросать. Мне уже кажется, что это плохая идея. Станешь злой как зверь, будешь на всех бросаться.

— Мне пачки сигарет хватает на неделю. Думаешь, у меня будет повод озвереть?

— Конечно. Представь: все курят, а ты – нет.

— Нет, теперь будет не так: я не курю – никто не курит.

— Даже так?

— Конечно. Вернусь из Москвы выдам распоряжение.

— Шутишь, — утвердительно и все же с сомнением произнесла.

— Конечно, — кивнул Денис и, надавив на поясницу ладонью, заставил Юлю встать. — Пошли спать.

***

Дом встретил Юлю тишиной. Какой-то странной, необычной тишиной. Не сказать, чтобы всегда в нем царило особенное оживление, но в выходной день, таковое часто можно было наблюдать.

Сбросила куртку в гардеробной, сняла неудобные шпильки. Вышла, все ожидая какого-то шума, голосов, но шуршание собственных комнатных тапочек по итальянской напольной плитке было единственным звуком, тревожащим, казалось, застывший воздух.

Передумала Юля подниматься к себе, пошла на кухню и довольно улыбнулась, почувствовав запах выпечки. На столе в плетеной вазочке лежало ореховое печенье. Его точно пекла мама. Печенье еще теплое, значит мама дома.

Есть не хотела, но не удержалась, машинально взяла печенье и с наслаждением откусила кусочек. Это как ребенок всегда тянется к конфете…

Обернулась на звук шагов.

— Пап, привет!

— Привет, моя любимая дочь!

Отец потянулся за чашкой.

— Садись, я налью, — тут же сказала Юля и налила чай в большую белую чашку. Насыпала сахар, размешала. — Мама где?

— В своей теплице, — ответил после глотка. Теплицей отец называл зимний сад в мансарде.

— Ты уходишь? — спросила Юля.

Отец не стал садиться за стол, пил чай стоя, поглядывая в окно. Да и одет был так, словно собирался куда-то уходить: в деловой костюм.

— Как видишь, а что?

— Хотела с тобой поговорить.

— У тебя что-то случилось? — Отставил чашку, положил руки на плечи дочери и внимательно посмотрел ей в лицо.

— Нет, что ты, — заботливо поправила ему галстук. — Но пара вопросов у меня есть. Вернее, предположений… сомнений. Мне нужно, чтобы ты их развеял. А то как-то я себя не очень уютно чувствую. Но я подожду до вечера.

— Зачем же. Для тебя у меня всегда есть время. Давай поговорим.

Юля улыбнулась такой уступке со стороны отца. Но стоило признать, в последнее время он всегда вел себя так: ни в чем ей не отказывал, проявляя невиданную доселе сговорчивость.

— Так вот, — начала Юля, раз уж ей дали возможность высказаться сейчас, — мне кажется, я почти уверена, что между тобой и Денисом существует какое-то недопонимание. Напряжение. Мне бы хотелось знать, по какому поводу?

— Кто тебе это сказал?

— Хм, никто. Но я же не слепая.

— Юля, — спокойно отвечал отец, не дрогнув лицом, — мы с ним пересекаемся по разным вопросам. У нас много общих дел, хотя у него сейчас свое направление. И как это часто бывает между людьми, что вполне естественно, иногда мы тоже не сходимся во мнениях. Это не смертельно. В этом нет ничего страшного. Ты моя родная дочь, но даже у нас с тобой бывают всякого рода размолвки.

— И ты не давишь на него? Не ставишь никаких условий? Не вмешиваешься? — продолжала настаивать Юля, внимательно глядя в глаза отцу.

— Каким образом?

— Тебе виднее. Ты же у нас знатный инженер человеческих душ. Мне ли не знать, папа, как ты можешь действовать.

Отец снова взял в руки чашку и сделал несколько больших глотков. Показалось, что так он пытается уйти от ответа.

— Вот скажи мне, как ты думаешь, он тебя любит?

Теперь Юля помедлила. Не потому что пришлось задуматься над ответом. А потому что чувствовала какой-то подвох в таком, казалось бы, простом вопросе. Почему она должна подтверждать такие очевидные вещи? Почему он вообще спрашивает об этом?

— Думаю, да, — все же ответила.

— Это самое главное. Это все, что мне нужно знать. — Посмотрел на часы. Наверное, тем самым давая понять, что время для разговора вышло.

— Я надеюсь: все, что ты мне сказал, — правда. И мне не придется разочароваться, папа, — твердо сказала Юля, почему-то не чувствуя удовлетворенности от беседы.

— До вечера. — Коснулся ее волос, чуть притянул голову к себе. Поцеловал в щеку.

Монахов сказал дочери правду. Почти. Но то, что сказал – чистейшая правда.

С Шауром у него много общих дел, легальных и не очень. А так же — совсем нелегальных. Для своего возраста и опыта Денис вел дела удивительно тонко. И мудро. Что самого Монахова, впрочем, ни капли не удивляло. Он был доволен – и им, и собой. Собой в особенности.

Ему нравился их союз. Нравились сила Дениса, его вес, мощь. И репутация, которую он за эти годы заработал в их кругах. Его знали. Боялись. Но больше всего в сложившейся ситуации завораживало ощущение, что всей этой мощью именно он, Монахов, может управлять. Поэтому, когда Шаурин пересекался с кем-то в интересах, вступал в противостояние, первым делом, все бросали взгляд в сторону Монахова. Оценивали длину поводка, насколько он короткий, и сможет ли Монах удержать Шаура. И тот удерживал, если было нужно. Если того требовали обстоятельства.

***

— …вернусь, потом тебя отпущу. Езжайте с отцом куда-нибудь отдохнуть на недельку-другую.

— Да, мне будет удобно в это время, а то летом дача.

— Ох уж, эта дача… — потер лицо и на секунду застыл, не отнимая рук от лица, прикрыв глаза. Буквы и цифры уже сливались в одну сплошную линию.

— Сделать тебе кофе? — заботливо спросила Нина. Они с Денисом сидели в ее кабинете, сегодня Шаурин появился во второй половине дня и даже к себе не заходил.

— Нет. Сейчас определимся с первоочередностью платежей поставщикам, и я уезжаю. Остальное с Комаровым обговоришь. Он все подпишет.

Когда на «Винпром» Шаурину понадобился главный бухгалтер, он, не раздумывая, предложил эту должность Нине. Она согласилась не сразу, долго сомневалась, осилит ли такой объем работы, справится ли с управлением такими огромными активами. Денис дал ей время подумать. Но в конце концов она приняла его предложение. Со временем сработались. Притерлись. Сейчас уже понимали друг друга с полуслова. И хотя львиную долю работы на предприятии Шаурин мог бы свалить на исполнительного директора, он этого не делал. Не плечи Комарова берег, предпочитал сам все держать под контролем.

Зазвонил телефон. Нина, задумчиво глядя в монитор, взяла трубку. И тут же передала ее Денису. Он поднялся с кресла напротив и остановился у края стола.

— Денис, привет. — Услышал голос сестры. — Это насчет матери…

— Я занят, — ответил пока без видимого недовольства.

— Ты меня уже неделю мурыжишь! — зато каждое слово Татьяны звенело злостью. — То тебе некогда, то у тебя командировка!..

— Потому что это не мои проблемы, — прозвучало все тем же безразличным тоном.