Мери Каммингс - Стеклянные цветы

Филипп сразу догадался, в чем дело: если бы не история с Амелией, Джино к рассвету был бы уже в Милане. Внеплановая же ночевка в отеле — это еще одна дыра в их с Аурелией семейном бюджете.

— Да ты что, куда ты не выспавшись поедешь?! Я так и так комнату буду брать, поехали, у меня переночуешь, — предложил он. — И, если честно, мне сейчас одному оставаться не хочется. Выпьем по стаканчику, наверняка там и поесть что-нибудь найдется… ты есть хочешь?

— Не отказался бы, — усмехнулся Джино. — У меня, кстати, в машине тоже найдется кое-что.

В машине у итальянца нашлась большая булка и фунта полтора ветчины. К этому добавился так называемый «холодный ужин на двоих» — целый поднос закусок в расписных керамических плошечках, единственное, чем отель мог порадовать своих постояльцев в столь поздний час. Точнее, в столь ранний — к тому времени, как они с Джино прибыли туда, было уже почти пять утра.

Гостиница оказалась неплохая, в уютном старомодно-фольклорном стиле — с вышитыми покрывалами на кроватях, пейзажами на стенах и целым набором разнокалиберных керамических колокольчиков на полке над телевизором. Объявление рядом гласило, что постоялец может забрать с собой, оплатив у портье, любой из этих колокольчиков.

Но Филиппу было сейчас не до колокольчиков. То ли оттого, что он почти сутки не ел, то ли на нервной почве — но на него накатил вдруг жуткий аппетит.

Он даже вкуса почти не чувствовал — просто жевал и глотал, стремясь заполнить сосущую пустоту внутри. В мини-баре нашлось несколько бутылочек спиртного и пара банок пива, они тоже пошли в ход.

Джино явно был голоден не меньше, не чинился и не отставал.

Они ели и ели: прикончили булку, затем принялись за крекеры из мини-бара. То и дело перезаряжали кофеварку, наливая кофе не в маленькие чашечки, стоявшие рядом с ней, а в стаканы из ванной.

Порой в памяти Филиппа всплывали странные, вроде бы даже не им произнесенные, а подслушанные где-то слова «любимую женщину» — и каждый раз вместе с ними приходило удивление. Но он упорно повторял самому себе: «Потом! Не сейчас — потом!» А сейчас — очередная бутылочка из минк-бара, ломоть ростбифа с крекером, и можно наконец ни о чем не думать, просто ни о чем…

Сытость наступила внезапно; еще секунду назад он прикидывал, что съесть прежде — остатки картофельного салата или крекер с сыром — и вдруг почувствовал, что не в состоянии больше проглотить и крошки. Взглянул на Джино — тот сидел, откинувшись в кресле, смотрел полусонными глазами.

— Вот теперь, пожалуй, и поспать можно! — усмехнулся Филипп.

— Аурелия меня убьет, — лениво пожаловался итальянец. — Я ей обещал утром приехать, а получается, едва ли к обеду домой попаду.

— А ты позвони, чтобы она тебя не ждала с утра.

— Тоже верно.

Разговаривал Джино долго — объяснял что-то, смеялся. Потом вдруг, ухмыльнувшись, протянул Филиппу трубку:

— Скажи ей, что ты мужчина.

— Здравствуйте, Аурелия. Я совершенно точно мужчина, — подтвердил Филипп, вернул трубку и ушел в спальню.

Сел на постель, начал раздеваться. Подумал, что надо бы в душ пойти, но сил не было. Сил не было даже на то, чтобы залезть под одеяло.

Он растянулся поверх покрывала, закрыл глаза. Услышал шаги, голос Джино:

— Ревнует, дурочка! Считает, что раз она…

Что именно считает Аурелия, Филипп так и не узнал — внезапно, окончательно и бесповоротно провалился в сон.

Уехал Джино утром.

Проснувшись, Филипп обнаружил, что соседняя кровать пуста, осталась лишь записка, в которой итальянец благодарил его за ночлег и желал Амелии скорейшего выздоровления.

На часах было почти десять.

Но ведь в десять он, по идее, должен уже быть у Амелии! Вместе с этой мыслью снова накатил страх: вот он придет сейчас в больницу, и ему скажут… скажут, например, что возникло осложнение или еще что-то в этом роде…

Попытка вскочить не удалась — казалось, в теле не осталось ни одной мышцы, которая бы не ныла. Особенно болели бедра, давал о себе знать вчерашний «кросс» по склону. Медленно, покряхтывая и держась за спинку кровати, Филипп встал, попытался взять себя в руки: хватит паниковать, ведь сказали же ясно, что операция прошла успешно. Все в порядке, через полчаса он уже будет в больнице, позавтракать можно и потом. Разве что кофе сейчас глотнуть.

Подойдя к кофеварке, он обнаружил, что в стоявшей рядом с ней корзинке не осталось ни одной «подушечки» с кофе. Ладно, кофе тоже можно попить потом…

В вестибюль больницы он чуть ли не вбежал, но поймав на себе чей-то удивленный взгляд, притормозил и к окошечку с надписью «Справочная» подошел уже нормальным шагом. Сидевшая за стеклянной перегородкой девушка вопросительно взглянула на него.

— Слушаю вас.

— Амелия фон Вальрехт, — сказал Филипп. — Ночью привезли, с аппендицитом.

Несколько секунд, пока она смотрела список — несколько ударов сердца…

— Состояние средней тяжести. Хирургия, второй этаж, двадцать шестая палата, — оттараторила девушка.

Значит, все в порядке… он перевел дыхание, улыбнулся.

— Спасибо.

Наверное, она прочла на его лице гложущее беспокойство, от которого он никак не мог избавиться, и улыбнулась в ответ.

— Пожалуйста. Удачи вам!

Лестница, коридор… Филипп заставлял себя идти нормально, не торопиться. Таблички на дверях: 22… 24… 26!

Дверь была приоткрыта, и он вошел.

Кровать стояла почему-то не у стенки, а посреди палаты; Амелия лежала на спине — бледная, с закрытыми глазами.

«Как в гробу», — подумал Филипп и постарался быстрее отогнать эту мысль; подошел ближе.

Что теперь — разбудить? А может, нельзя?

Но в этот момент она открыла глаза и хриплым еле слышным голосом сказала:

— Приветик!

— Здравствуй.

В горле почему-то возник комок — ни проглотить, ни слова сказать.

— Ну, как ты… как себя чувствуешь?

— Пить очень хочется…

— Сейчас! — он выскочил из палаты, быстро, оглядываясь, пошел по коридору.

За углом обнаружилась стойка, за ней — женщина в белом халате.

— Двадцать шестая палата, Амелия фон Вальрехт просит попить, — подойдя, на одном дыхании выпалил Филипп.

— Ей нельзя пока ни есть, ни пить, — едва взглянув на него, равнодушно объяснила медсестра. — Можно только лед сосать понемногу. Подождите. — Встала, вышла в соседнюю комнату и вернулась с пластиковым стаканчиком, протянула его Филиппу — там лежала круглая плоская ледышка размером с конфету. — Вот, следующую только через час.

— Ну куда ты так надолго исчез?! — Наверное, Амелия хотела сказать это сердито, но получилось жалобное нытье.

— Пить тебе нельзя — вот, можешь пососать ледышку.

— Дай! — Она приоткрыла рот, и Филипп осторожно положил туда льдинку.

— Не глотай все сразу. Следующую только через час дадут.

Слышно было, как ледышка постукивает по зубам, пока Амелия сосредоточенно сосет ее. Филипп тем временем подтащил к кровати стул и сел.

— Ну, как ты все-таки? Болит сильно?

— Да нет, не очень. Не как вчера, — скривилась она. — Вчера я думала, что вообще сдохну. Чего ты так долго не шел? Я с утра здесь лежу, жду, жду, не понимаю, куда ты делся… даже не знаю, сколько сейчас времени.

— Одиннадцать. — Он снял часы, положил на тумбочку. — Вот, пусть у тебя пока побудут. Потом я твои принесу.

Взял Амелию за руку, она вздохнула и закрыла глаза.

Любимая женщина… Любимая женщина — это взбалмошное капризное создание? Филипп снова мысленно произнес эти слова и не почувствовал ни отторжения, ни даже удивления.

— У тебя в стакане больше ничего нет? — Амелия открыла глаза.

Он влил ей в рот оставшиеся в стаканчике полчайной ложки жидкости. Она снова успокоенно зажмурилась, но стоило отпустить ее руку, как тут же встрепенулась.

— Ты что, уже уходишь?!

— Да не ухожу, не ухожу я! Просто хочу сходить поговорить с твоим врачом, узнать у него, что и как. Потом, после обеда, собираюсь взять напрокат машину и съездить за нашими вещами — может, дорогу уже расчистили.

— Тогда привези мне мою розовую пижаму! — Амелия слегка оживилась. — И китайский халат, мне сказали, что завтра уже вставать разрешат.

— Привезу.

— И еще косметичку… и ночной крем с тумбочки! И щетку! У меня волосы жутко спутались, я, наверное, выгляжу, как Чу-чундра!

Раз она уже об этом думает — значит, дело пошло на поправку, про себя усмехался Филипп.

Папаша приехал через два дня. Вкатился в палату, даже не постучав — как к себе домой.

Понятно, что Филипп ему звонил и доложил о происшедшем, но максимум, что Бруни ждала от отца — это какую-нибудь корзину с цветами, из тех, что положено дарить болящим. А он — смотри-ка ты! — сам, лично явился.

Честно говоря, она меньше всего ожидала его здесь увидеть — поглядывала на часы и думала, что вот-вот придет Филипп. Но он опаздывал, и Бруни догадывалась, почему: через «не могу» выполнял ее поручение.

Она попросила его купить ей, в общем-то, всего ничего: парочку любовных романов и шесть пар трусиков. Написала, какую фирму предпочитает, и размер дала — казалось бы, задача пустяковая, но до сих пор было смешно вспомнить, какое кислое лицо у него сделалось.

Почему-то для мужчин покупка женского белья — задача непосильная и крайне стеснительная. А на самом деле — что тут такого?! Вот она, если бы понадобилось, спокойно бы мужские трусы купила.

Когда в коридоре послышались тяжелые мужские шаги, она обрадовалась: наконец-то! Но вместо этого на пороге обрисовался папаша — в расстегнутом пальто, с шикарным букетом красно-белых махровых тюльпанов. (Медсестры, небось, будут потом говорить ей: «Ах, какой у вас импозантный отец!»).

Ухмыльнулся, заметив ее удивление, подошел, поцеловал в щеку.

— Здравствуй, доченька!

— Здра… здравствуй!

Бруни захотелось зажмуриться — авось галлюцинация исчезнет! «Доченькой» папаша называл ее редко и обычно предварял этим обращением какую-то уж очень вопиющую гадость, например: «Доченька, за ворота поместья ты до конца каникул не выйдешь, я уже отдал охране соответствующее распоряжение».

Но сейчас он выглядел вполне благодушным, даже цветы принес!

— А где Берк? — отец огляделся с таким видом, будто ожидал, что Филипп вылезет из шкафа.

— Скоро придет, наверное.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

Чувствовала Бруни себя, можно сказать, даже неплохо. Конечно, шов побаливал, вставать и ходить было еще тяжело, смеяться тоже, но до туалета она уже спокойно добиралась без посторонней помощи, а сегодня с утра даже по коридору прошлась. Когда пришел папаша, она как раз обдумывала, как бы уговорить Филиппа свозить ее завтра днем в парикмахерскую.

Про парикмахерскую она, разумеется, говорить не стала, зато рассказала, что сегодня ей уже разрешили есть твердую пищу, с утра дали кашу со сливками, а на ужин обещали мясное суфле.

— А когда тебя выпишут? — поинтересовался он.

— В понедельник или во вторник. У тебя что — в Швейцарии какие-то дела, что ты решил ко мне заехать?

— Да нет, — отец даже вроде как обиделся. — Я к тебе приехал. Но дела… они, сама знаешь, везде найдутся.

В детстве Бруни мечтала, чтобы отец хоть немного посидел с ней — не поглядывал на часы, никуда не торопился, сидел и разговаривал о чем-нибудь. А сейчас выходило как-то странно и глупо: было непонятно, о чем говорить.

Похоже, и он маялся, не зная, что бы еще такое спросить.

— Как там Кристина поживает?! — решила она протянуть ему спасительную соломинку.

— Э-э… хорошо, спасибо… — Он чуть помедлил. — А ты что — догадалась?

— Папа, сколько лет я тебя знаю? — ухмыльнулась Бруни, повторяя его собственную любимую фразу. — И что, ты собираешься жениться на ней?

— Еще не решил, — папаша тоже усмехнулся. — Если женюсь — придется искать новую секретаршу, а с Кристой я уже сработался. Сейчас она на две недели в отпуск ушла, так я с дурой этой временной замучался — ничего не знает, ничего найти не может, даже кофе такой, как я люблю, и то сделать не умеет. Да и сама Криста… конечно, я напрямую ей не предлагал — так, намекнул. И почувствовал, что она не очень-то хочет…

— Что не хочет? Замуж за тебя? — от удивления у Бруни глаза вылезли на лоб. — Почему?!

— Она сказала, что чем скучать дома, пока ее муж трахает очередную секретаршу, лучше быть этой секретаршей, — смущенно объяснил отец.