— В смысле?

— Пожалеть и на другую квартиру с собой забрать или пинка дать и здесь оставить, — пояснил он с блестящими глазами. А ведь так и не выпил даже глотка.

— И что… решил? — твою мать, что у меня голос-то срывается?!

— Не знаю пока. — Вот же сука, зачем вообще был весь этот разговор?! — Он привык никому не доверять, — очень серьезно заявил. — Но тебе смог. А ты его подвел.

Так, все, возьми себя в руки. Не хрен поддаваться на провокацию. Всё нормально. Нормально всё!

— Он чуть дверь мне не выломал! — заорал в полный голос, снова на ноги вскочил. — Напугал до усрачки! А на утро к нам в школу перевелся! Прямо в класс мой!

— Тише, тише, — Леха, походу, даже испугался немного. — Ну а потом что?

— Потом?! Мы знакомы пять дней! Пять… дней! Всего лишь! Хера обижаться на меня?! Я сегодня поговорить с ним после больницы хотел. И… и…

Словно глаза резко закрыл, а когда зрение вернулось – в объятиях Лехи, держит бережно так, испуган.

— Ты как? — охрип даже. Надо же. Хотя… я под ночь у мужика, которому за двадцать. Несовершеннолетний. Не предупреждал родителей. Ему типа и срок впаять могут.

Мать моя женщина, и о чем я только думаю…

— Все, кончать с этим надо. Машина есть у тебя?

— А… ну… да.

— Отвези меня на кладбище.

Леха руки-то и разжал. Я рядом со стулом приземлился, зарядив головой в угол стола.

— Бля-я-я, и почему башкой-то снова?

— Извини, — быстро так, всполошился весь, поднял меня за руку, чуть плечо не выдрал, на стул усадил. Мне в глаза смотрит. — Тебе на кладбище-то зачем?

— Мать у меня там. К ней надо.

Леха морозился где-то с минуту.

— Ты вот слова подбирай правильно и снова на вопрос ответь.

— А? Ты че придумал себе? — вот же кретин. — Просто на могилу к ней. И ничего больше.

Снова пауза, долгая, пытается понять, правду ли я сказал.

— Ладно, — неуверенно произнес. Встал, пошел к дверям входным, я за ним, чуть в спину ему не въехал, когда он тормознул передо мной в коридоре. — Сейчас вечер поздний. Ночь почти на дворе.

— Да похер! — брови свел, на него смотрю, как на злейшего врага. — Мне надо! Прям щас!

— Да ладно, ладно, не ори только, — прям смутился под таким натиском. Не такой уж он и грозный. Обычный. Просто невыносим порою.

Собрались, вышли, двери захлопнул и вниз, я даже на секунду остановился, смотря на замок дверной. Странно. Забыл?

За ним рванул. Он ждать не стал. А вдруг бы я загремел с лестницы?

Выбежал во двор, запыхавшись. Че удрал-то так быстро? Словно боится, что остановит кто-то. Заметил его около машины здоровенной, он уже дверцу открыл и за руль. Все, что понял, машина – черная и вместительная, что-то типа Джипа, походу, с конвейера недавно.

— Куда спешим? — удивленно спросил я, садясь на переднее сидение.

— На кладбище, — мрачно усмехнулся Леха, у меня аж сердце екнуло. Не хрена он не обычный. Упырь, каких поискать.

Рванули, еле успел ремень застегнуть.

— Ты двери на ключ не закрыл, — сказал ему, чтобы хоть как-то остудить. — Андрей дома, верно?

— Да, — надо же, не стал отрицать. Значит, слышал его братишка все. Так даже лучше. В этом, видимо, и была задумка Лехи. — Я не знаю, что он решит. Ты просто не трогай его пока.

— Понял, — вжимаясь в сидение, ответил ему.

Возможно, бежали именно от Андрея. Скоро ночь, мы в машине, да еще и на кладбище едем. Хорошо, что не пятница тринадцатое. Надеюсь, Андрей не будет сильно волноваться. Моя невезучесть на других, вроде, не распространяется. Аварии не будет. Точно.


  18 глава. Ночь шестая

Что за нахер?! Чуть не влепились! Три раза! Либо я проклят! Либо Леха херовый водила!

— Ты мудак! — заорал на него, когда у ворот кладбищенских остановились.

— В курсе, — спокойно так. Бесит аж.

Вышел, с психу дверью хлопнул, вдохнул полной грудью. Черт бы его побрал, голова кружится. Он убить нас обоих хотел? Скотина! Да я чуть… м? Что за… Знакомая машина.

— Тебя ждать?

— А? — дернулся от неожиданности. Тишина мертвая, а он тут басом своим мне в ухо. Хрена вообще в окно высунулся?! — Нет.

— Еще раз подумай, — хмыкнул Леха.

Да, понимаю, но… Указал рукой на опель темный чуть дальше по дороге.

— И что? Может, маньяк какой-то – некрофил.

Охерел совсем?!

— Это машина моего отца, — бросил я на него злобный взгляд.

Он замер на секунду, хрипло усмехнулся, поняв, как он его обозвал.

— Ладно. Погнал я тогда… некрофилы. — И по газам, только из форточки донеслось: — А еще Я́ ненормальный!

Вот же дебил, и шуточки у него под стать. Но в какой-то степени он даже прав.

Машина скрылась из виду, и я взглянул за зловещие ворота. Не то чтобы я боялся призраков и прочего, просто как-то не по себе посреди ночи топать между могил. С моей фантастической везучестью на приключения реально опасно бродить тут в темноте. Рядом с кем-нибудь лягу. Успокаивает то, что отец где-то тут. Это же и настораживает. Что за прятки? Почему ночью?

Осторожно отодвинул одну створку, та со скрипом посторонилась, да такой скрип, словно цепи по полу перетащили. У меня явно разыгрывается воображение. Фух, ладно. Я здесь, отступать нельзя. А хочется…

Первые шаги мне дались легко, настраивал себя по пути, что все хорошо, я смогу. Был тут в первый и последний раз на похоронах, потом не приезжал. Спасибо отцу, что не был настойчивым. И теперь с каждым метром ко мне возвращалась память урывками, картинками. Тот самый день, когда Ее в гробу закрытом несли, в землю уложили. Как все люди в черном, с каменными лицами, говорили что-то, плакали, а я даже тогда не проронил и слезинки, задыхался от боли, не мог плакать.

Чувства вернулись, сжимали сердце. Мой страх снова здесь, рядом, ведет за руку, шепчет что-то. В тумане, словно на ощупь иду вперед, ноги все равно двигаются, хоть и цепляюсь кроссовками за землю, проваливаюсь куда-то. Вот этот ряд могил, я на месте. Вижу силуэт темный на скамейке. Отец. Не напугать бы его. И шага вперед сделать не в силах. Замер, дышать тяжело, вырубать начинает. Для этого пришел сюда? Чтобы сознание потерять? Не верю. Я хотел понять, принять, простить… Хотя бы просто напиться сполна болью от утраты. Я должен пережить это сейчас. Не смогу двигаться дальше без этого. Даже навстречу Андрею. Надо закончить начатое, надо попрощаться сейчас, раз уж раньше не смог.

— Па, — все, что сорвалось с губ в этой кромешной тиши.

Он вздрогнул, замер на мгновение, испуганно обернулся. Смотрит, как тогда, на лестничной площадке. Понимаю. Все прекрасно понимаю.

— Ты… откуда тут? — бледный, встревоженный и глаза… глаза красные, мокрые.

Заметил мой взгляд, лицо ладонями протер. К чему теперь прятаться? Ему тоже больно. Знаю это. Не должно быть стыдно.

— Извини, что напугал, — рядом с ним всегда становилось чуть легче. Чувствовал его защиту.

Смог передвинуть ногу, покачиваясь, подошел, сел рядом. Посмотрел на могилку ухоженную. Отец постарался да тетя. Больше ведь некому. На плите серой – фотография ее, улыбка та же самая, теплая, заботливая. Мало что помню о матери, странно это, но самое четкое в памяти – улыбка эта и нежные руки: она часто по голове гладила.

Теперь уже я вздрогнул от ладони отца, которую он положил мне на затылок. Не, пап, у тебя шершавые они, тяжелые, однако, все равно приятно.

— Рад, что ты пришел. Нашел в себе силы.

— Да, — кивнул, все еще напряженно, плотно сжимая губы.

Печет в груди, колет, смотрю на фотографию, вижу ее, как живую, напротив и раз за разом, прерывая этот образ, появляется тот самый, жуткий, холодящий вены. Сжимаю кулаки, еще сильнее – зубы. Нельзя позволить воспоминаниям взять верх над реальностью. Этого уже нет. Нет. Просто нет. Прошло. Теперь есть я, отец, и мы здесь, у нее на могиле. Надо бы извиниться перед ней. Надо бы…

— Она просила не говорить, — голос сиплый, с дрожью, не нравится, у меня в горле комом отзывается.

Что сейчас скажет? Не хочу слушать. Но я ведь за этим сюда пришел. Надо научиться понимать. Даже если не хочется. Это важно. В первую очередь для отца. Должен уважать его желание поделиться со мной. Поэтому, пусть ногти до крови в ладони, но услышу то, что мне сказать пытаются.

— Ты взрослый уже, — с горькой усмешкой. Ему тоже тяжело. Мы давно с ним не разговаривали по душам. Слишком давно. — Поймешь теперь. Сможешь.

Промолчал в ответ, только сердце громче в груди. Хватило бы сил. Хватило бы…

— Больна она была, — на выдохе, с каменным лицом, взгляд с легкой злостью.

— Больна? — еле выдавил из себя, не понимая, о чем речь. Как? Чем? Когда? Почему?

— Никто не знал, кроме нее и меня, — кивая головой и все с тем же выражением лица.

Не удивлен. Ошарашен. Смотрю на него, не мигая. Почему молчишь так долго?

— Нарушение речи, — прошептал он, взглянув на меня. Что? О чем? Не понимаю. — Нарушение координации движения, — уже чуть громче, загибая пальцы. — Обмороки, — даже выплюнул, и так на меня смотрит... Он же перечисляет ту хрень, что со мной происходит. — Головные боли, слабость, спутанность сознания и рвота, — остановись же, хватит. Меня сейчас накроет! К чему это все?! — Тошнота, головокружения, нарушение органов чувств, к примеру, зрения. — Обо мне речь. И мне это не нравится. Совсем. — Снижение умственных способностей и психические расстройства. — Стоп. Этого у меня нет. Уверен. Тогда… — Это признаки рака мозга.

Теперь я совсем уже ничего не понимал. Устало обнял голову, начинавшую болеть. Томография не показала ничего. Я к этому списку имею лишь частичное отношение. Но… неужели…

— Каждый раз, когда ты теряешь сознание, — снова тихо произнес отец, — мне страшно. Страшно, что все повторится. Страшно, что я потеряю и тебя. Понимаешь? Страшно. Ударил тебя вчера, а теперь проклинаю себя за это. Кирилл…

— Пере-стань, — Божечки, уже заикаюсь, как Андрей. — Пожалуйста. Я уже…

— Ты здесь, значит, готов узнать, — непреклонно, решительно. Я даже ответить ничего не смог. — Ты ведь не знал. Просто не знал. Она в последнее время даже парики носила. Вставала с постели лишь иногда. — Сердце сейчас разорвется. Больно. До одури. До треска внутри. Не надо. Прошу тебя. Замолчи. — А я все врачей искал. Не замечал, что все хуже некуда. Не помогли ей и походы к психиатру. Боль… та боль, что она терпела каждый день…

Наконец. Смолк. Тихо снаружи. А внутри – клокочет, мучительно, горячо. Почему только сейчас сказал? Зачем? Я же… не знал ничего. Больно. Как же больно. Дышу отрывисто. Чувствую его ладонь у себя на спине. Зябко. Нет. Холодно. По венам, под кожей, мороз, пот с лица градом стекает. Для этого пришел сюда? Это узнать хотел?

Правда…

Правда…

Почему вцепился в это слово? Что в нем хорошего? Только боль причиняет.

— Ничего, ничего, — приговаривает отец, — поплачь, — принимая пот за слезы.

Не плачу. Даже сейчас. Даже от боли. Не знаю, почему. Не получается. Не хочу.

Извинения просить хотел. Не могу. Слов в голове нет. Глухо. Пусто. И все сильнее, быстрее, неистовее боль во всем теле, словно иглами весь истыкан. Отец не видит этого. Не знает, что чувствую. Рад этому. Пусть так, даже одно и то же горе разными людьми воспринимается по-разному.

Улыбка Её, все равно помню. Улыбалась мне. Быть может, пугать не хотела. Быть может, радовалась, что боль уйдет. Быть может, меня даже не видела тогда. А я все это время жил в незнании, накручивая себя, считая себя виноватым. Оправдываться? Не стану. И ее винить больше не буду.

Отпускаю, сквозь надрывный стук сердца, начинающего привыкать ко мне новому.

Отпускаю, надеясь со временем, не сейчас, а со временем смириться с этой правдой.

Отпускаю, принимаю боль, пусть разрывает на части, но она моя, собственная. Захочу, поделюсь с Андреем, если примет.

Отпускаю, тихо, без слез и с улыбкой, едва заметной, лишь уголками губ.


  19 глава. Ночь седьмая - длиною в сутки

Странно было возвращаться под утро. Еще страннее, что в компании подвыпившего отца. Да, заехали в магазинчик после того разговора на кладбище. Он взял бутылочку. Его, скорее, от усталости так разобрало, чем от алкоголя. Мешки под глазами, кожа какая-то желтоватая, дышит тяжело. Сколько ночей он не спал? Как давно по ночам к матери на могилу ходит? Я думал, что он забыл ее, не любит больше, столько женщин поменял. Все верно, столько женщин. Забыться пытается. Все еще…