— Зачем же ты так! Я тебе пришла, чтобы на свою дочку посмотреть, порадоваться за тебя, а ты!

— Мать, не тяни резину, я тебе достаточно знаю, ты не за этим здесь появилась. Что тебе надо?

— Ну что ты на меня взъелась! Мне и идти-то больше не к кому, как к тебе, а ты ведешь себя так, словно с нищенкой общаешься, а не с матерью родной. Мы когда по милости твоего папаши и по твоей тоже, заметь себе, в однокомнатную конуру переехали, Ирка совсем с цепи сорвалась. Теперь во всем меня обвиняет, что с наследством так вышло…

— Может быть, она и права. Ведь это ты отцу сказала, что Ирина не его дочь. Ни кто-нибудь еще, а ты сама, по собственной воле. Еще и гордилась, что Ирка «кровью моей отцовской родни не испорчена», как ты выразилась. Или я что-то еще пропустила?

— Так ты знаешь об этом…

— Конечно. Отец мне все рассказал. После смерти. Скажи спасибо, что он за вас до самого конца просил, я ему обещание дала. А то бы ты даже сюда бы не вошла, за то, что ты ему и мне сделала!

— Ну почему ты так со мной! Я же тебя родила, воспитала, а что в ответ — черная неблагодарность? Вот и Ирка то же самое: я о ней пеклась, как о самой себе, и что теперь? Что ни день, у нее новый мужик. Даже меня совершенно не стесняется, я теперь в кухне на полу сплю, лишь бы на этот срам не смотреть. Всю мою зарплату забирает, хотя и со своих мужиков столько денег гребет, что будь здоров! А я ей и подай все, и принеси, и убери за ней. А она знай, орет на меня. Сил моих больше нет! — и мать интенсивно начала всхлипывать, что сразу же зародило в душе Марины нехорошие подозрения, что сейчас ей придется лицезреть Ниагарский водопад в исполнении собственной матери.

— И чего ты от меня хочешь?

— Я гляжу, у тебя с квартирой все в порядке, да и живешь ты одна, стеснять больше некого… — вмиг забыв о своих слезах бодро начала мать…

— Если ты о том, чтобы переехать жить ко мне, то даже думать об этом забудь, — решительно отрезала Марина. — В этом доме ноги твоей не будет, и это мое окончательное решение. Я не злопамятная, просто очень злая и у меня хорошая память. А то, что ты вытворяла со мной, не забывается. Если хочешь, могу снять тебе комнату. Будешь жить отдельно от Ирины.

— И это все, что ты можешь сделать для своей матери?

— Да, это все. Если хочешь, правда, могу просто ежемесячно выдавать тебе некую сумму на руки. Скажем, долларов пятьдесят-шестьдесят. А ты сама решай, на что их пустить. Так что ты хочешь, комнату или деньги?

В глазах у матери зажегся знакомый с детства огонек. Такое впечатление, что быстро-быстро защелкали клавиши невидимого калькулятора, прикидывая, что выгоднее: комната и отдельное проживание от Ирины, или предложенный денежный эквивалент.

— А что, если дашь мне больше пятидесяти зеленых, то у тебя кошелек прохудится?

— Знаешь, мама, мне деньги тоже не за просто так достаются, и мне есть, на что их потратить.

— Что ж, придется взять твою подачку. Я сейчас не в том положении, чтобы выбирать, из чьих рук принять помощь. А то подозреваю, что комнату ты мне подберешь не лучше, чем квартирка, в которой мы сейчас ютимся.

— Будешь оскорблять, вообще ничего не дам. Я тебе давно ничем не обязана, и не будь воли отца, я бы с тобой сейчас не говорила. Так что, тебе еще нужны деньги?

— Давай.

— Вот, держи полтинник и десятку. Да, и еще один момент. Больше сюда не приходи. Следующий раз просто позвони, и мы с тобой где-нибудь в городе пересечемся. А здесь ты меня можешь и не застать. Работа, знаешь ли, много времени отнимает.

— Я уж вижу, — язвительно ухмыльнулась мать, скосив глаза на книгу, которую Марина так и не выпустила из рук во время их разговора.

После ее ухода Марина еще долго смотрела в окно, приводя в порядок свои скачущие мысли. Да, она допускала мысль, что такое рано или поздно произойдет, и все же… Даже сейчас мать умудрилась ее достать, пробить ее эмоциональную защиту, которую, как Марина считала, она за эти годы уже вполне сносно научилась держать. Ан нет, от близких людей иммунитет так и не выработался. Недоработка, однако. И ведь надо же, мать вроде как пришла за помощью, и все равно попыталась уязвить, ужалить побольнее. Пусть даже и себе во вред. А чего она сама от матери ожидала? Что бы та ею восхитилась, извинилась за то, что было и пожелав всего хорошего испарилась в неизвестном направлении? Наивная. Интересно, Ирка ее действительно так достала, как она это говорит, или мать просто решила сыграть на этом, чтобы вытянуть из своей старшей дочери хоть что-нибудь? Что же, в таком разе не сильно она на этом нажилась. Заниматься никчемной благотворительностью Марина не собиралась. Не тот случай. Да и тот факт, что мать выбрала деньги, а не комнату, о многом говорил. Можно считать, что Марина от нее просто откупилась. Купила себе душевное спокойствие за шестьдесят долларов в месяц. А попробует мать ее достать, вообще ничего больше не получит. Вот и весь разговор. Да и вряд ли она так рвалась посмотреть, как живет ее первенец. Ее все больше размер квартиры интересовал, да количество мебели, а про то, как Марина выглядит, что у нее прическа новая, вообще ничего не сказала. Не заметила, наверное.

В голове у Марины творился сплошной кавардак, а позвонить и выговориться она могла только своей любимой голубой парочке, ввиду отсутствия в Москве Юльки. Хотя зачем звонить? Между ними всего полчаса езды на городском транспорте. Друзья они ей, в конце концов, или нет? Пусть она будет распоследней эгоисткой в этом мире, но она должна хоть кому-то высказать все то, что рвалось наружу. Придется им, бедным, потерпеть ее часок-другой, все равно еще долго потом не увидятся.

Ласка со своей кошачьей интуицией немедленно поняла, что хозяйка собирается куда-то уйти, а значит, снова оставить ее одну-одинешеньку. Мириться с этим положением дел она категорически не желала и начала громко выражать свой протест, бросаясь Марине в ноги и перегораживая собой путь к входной двери. «Ну что с тобой делать?» — подумала Марина, и одев на подросшую Ласку шлейку, взяла ее с собой. Действительно, пусть тоже немножко погуляет, а то заперта бедолажка в четырех стенах, где даже мышей — и тех нет. Совершенно невыносимые условия кошачьей жизни.

Однако как ни названивала Марина к Костику и Васе, дверь ей никто не открыл. Видимо, еще не вернулись из магазина. Что ж, она не гордая, может и на улице их подождать. Заодно и Ласка погуляет по травке, у них вон, прямо перед домом такой шикарный газон разбили, и даже еще не стригли ни разу. Обзовем его джунглями, Ласку переименуем в Багиру, и вперед.

Ласка с нескрываемым удовольствием переместилась из рук хозяйки на зеленый ковер, довольно потянулась и начала кататься по траве, извиваясь и потягиваясь. Марина глядя на кошачьи «таски», только посмеивалась. И не заметила, что за играми Ласки наблюдает еще один человек. Вернее, человечек. Он тихо подошел к газону и остановился, внимательно рассматривая кошку. Человечку было лет пять от силы. Рыжеволосый, но не ярко-медный, волосы словно припорошенные пеплом, и вдобавок к тому выгоревшие на солнце почти до белизны. А глаза цвета небесной голубизны, и такие прозрачные и бездонные. Родителей негде не было видно, видимо, выпустили его гулять одного, а сами наблюдают за ним откуда-нибудь с балкона или из кухонного окошка. Когда Марина бросила на него быстрый взгляд, он не смутился, не убежал, а ответил ей таким же прямым и почему-то печальным взглядом. Марину словно холодной водой окатили, настолько серьезно и взросло посмотрел на нее этот карапуз. Словно видел в этой жизни такое, что ни одному ребенку в его возрасте видеть бы не стоило. У малыша был взгляд умудренного жизнью старика. И он не улыбался, даже когда смотрел на Ласку.

— Хочешь подойти поближе? — неожиданно для себя предложила ему Марина.

— А можно? — отозвался тот.

— Конечно можно. Если хочешь, можешь даже погладить Ласку, она добрая, не кусается и не царапается. Ей нравится, когда с ней занимаются.

— А вы мне разрешите?

— Я же сказала: конечно!

Малыш осторожно залез на газон и подошел к котенку. Присел рядом с ним на корточки и погладил Ласку по голове. Та немедленно перевернулась со спины на живот и протянула ему свою голову, мол раз пришел меня гладить, то давай, продолжай.

— А почему у нее такое странное имя? Потому что она ласкаться любит?

— Нет, просто когда я ее впервые увидела, то подумала: вот из такой крохи когда-нибудь вырастет настоящая хищница. Потом стала вспоминать всех маленьких животных-хищников. Вспомнила и ласку. Решила котенка так и назвать.

— Ласка? Не знал, что такая есть. Мне папа про многих животных рассказывал, а вот про Ласку нет. И в моей книге она тоже не нарисована.

— Ничего, теперь ты знаешь.

— Тетя, а почему ты такая грустная?

— С чего ты взял?

— У тебя лицо улыбается, а глаза грустные. У меня папа тоже так: сам грустит, а мне не показывает. Но я-то знаю, что ему не весело. Это все взрослые так, да?

— Наверное да, — ответила Марина, которую уже по-настоящему стал занимать этот разговор с маленьким мудрецом в заношенных вельветовых шортах.

— А зачем? Все равно же все видно.

— Просто не хотят, чтобы другим было так же грустно, как и им самим.

— Понятно. Хотя мне же тоже грустно, как и папе. Получается, что он зря улыбается.

— А кто у тебя папа?

— Он работает в офисе начальником. Только не самым большим. Больше него еще два начальника есть. Он утром отводит меня в детский сад, вечером забирает обратно. Мы готовим ужин, а потом он рассказывает мне про страны, про горы, про море. А ты видела море?

— Видела.

— И какое оно? Папа говорит, что синее, а иногда и зеленое. Даже красное море есть, и желтое. Я воду в стакан наливал, а она прозрачная. И почему она такая разноцветная, когда она в море находится?

— Ты когда-нибудь на свое отражение в луже смотрел?

— Смотрел.

— Вот и в море отражается небо, и если оно ясное и голубое, то и море синее. А если на небе закат яркий, то и море цвет меняет.

— Тогда понятно.

— А мама тебе о чем рассказывает?

— У меня нет мамы. То есть она раньше была, но потом умерла. Я теперь даже не знаю, помню ее или нет. Когда папа рассказывает, как мы втроем жили, то я помню. А сам не помню. Папа говорит, она хорошая была. Только я все равно маму хочу. Пусть она уже не совсем настоящая будет, мне все равно.

— А зачем она тебе?

— Мы ее с папой любить будем. И все-все для нее делать. Тогда она от нас больше не уйдет.

У Марины в горле встали непрошеные слезы. Вот те раз, расклеилась. Нет, незачем ребенку это видеть, как взрослая тетка над его словами плачет. Всякое в жизни бывает, горя тоже хватает. И маму они себе найдут, ни одни мужик, каким бы он золотым не был, долго один с ребенком не протянет. Слишком уж это тяжело.

Мальчик, наигравшись с котенком, вежливо поблагодарил Марину, и пошел в куда-то в сторону песочницы. Марина долго смотрела ему вслед, даже забыв для чего она вообще приехала сюда. Разговор с мальчишкой совершенно выбил ее из колеи.

Малышу оставалось пройти всего каких-нибудь два метра, когда он наступил на свои развязавшиеся шнурки и со всего маху упал на асфальт. Марина со всех ног, птицей бросилась к нему, подняла, отряхнула. Судя по всему, ему было очень, очень больно, но парень держался изо всех сил, чтобы не зареветь. Коленки были разбиты и поцарапаны, но больше всего досталось его левой ручке, которой он напоролся на осколки разбитой бутылки. «Вот звери, — пронеслось у Марины в голове, — не могли что ли себе другое место найти, чтобы пить, а не детскую песочницу своим мусором загаживать!» Кровь текла без остановки, и Марина, вспомнив все свои навыки и школьную зарницу, принялась оказывать ребенку первую помощь. В ее сумочке по случаю жары лежала упаковка влажных салфеток, с помощью которых она оттерла грязь и кровь. Затем продезинфицировала с помощью аэрозольного спиртового дезодоранта все ранки малыша (морщился, но ни разу ни пискнул — вот это спартанская стойкость!), а руку перевязала собственным носовым платком (хорошо хоть абсолютно чистый был, она им еще ни разу не успела воспользоваться).

— А твой папа дома?

— Дома, он спит.

— Придется нам с тобой его разбудить. Надо, чтобы он посмотрел на твои коленки и руку. Давай, я тебя к нему провожу.

— Спасибо большое, я сам дойду. Вон мой подъезд. Просто папа не любит незнакомых людей, вы извините, — и мальчуган, виновато и застенчиво улыбнувшись краешком губ, побрел домой. Была бы его воля, наверняка бы побежал, но с такими коленями ему только бегать осталось.

В этот момент из-за поворота показалась неразлучная парочка, с гиком и улюлюканьем к Марине подбежал Вася, увешанный пакетами с покупками, как новогодняя елка игрушками, и она уже не видела, как кроха, открыв дверь подъезда, печально посмотрел на нее в последний раз и побрел домой.