Светлана Воинская - Стервятница

Теперь Моника была рядом, но оставалась далекой, недоступной ему, бедному, безродному итальяшке. Она всегда приходила к матери, неужели ее не влекло к нему? На его глазах она взрослела, Ромео пленял ее повестями о любви, к нему первому она обращалась за разъяснениями. «Как это происходит?» Господи! Ее голос, наивные вопросы сводили его с ума. Тая улыбку, он терпеливо ей что-то растолковывал… Роль учителя была мучительно-забавной. Но она выбрала Германа. Насмешка судьбы! Потом он понял. Герман мог заглянуть в неведомое, что притягивало ее. Моника видела в нем своеобразного волшебника, с восторгом слушала его открытия причин смерти. Словно вампир, она питалась его рассказами, и вскоре Герман не мог ее ничем удивить.

К действительности вернула боль в плече. Сейчас ему следовало раздобыть немного денег. Ромео ощупал карманы близлежащего солдата, сорвал с пояса флягу и прилип губами к горлышку. Он чуть не задохнулся — во фляге оказалась водка. Сжав зубы, он полил ею плечо, распоротое пулей. Разорвал свой индивидуальный пакет, наложил повязку. Обессиленный, он лежал около часа, закрыв глаза, прислушиваясь к каждому шороху. Потом вспомнил. Когда он бежал, то видел в клевере убитого венгерского гусара, картинно разметавшего руки и ноги. Теперь Ромео пополз туда. Через какое-то время он обнаружил труп. Красивое лицо с тонкими усами и изящно изогнутыми бровями устремлено к небу. Ромео расстегнул синий доломан с черными шнурами, что охватывал тонкую талию, вытащил кожаный бумажник. Сил пересчитать деньги не было. Он забылся рядом с гусаром, пока не услышал тихий смех.

— Хм! Дилетант. Кошелек вытащил и бросил такого молодца.

Ромео открыл глаза. Бумажника в его руках не было, а над гусаром склонился нищий. В свете луны Ромео видел, как тот снимает кольца с уже затвердевших пальцев, как срывает золотой крестик с груди героя. С глухим рычанием он бросился на мародера. Он помнил уроки бокса от Германа, только удары получались слабыми, раненная рука практически не шевелилась. Мародер выставил вперед штык подобранной винтовки, Ромео успел схватить с земли такую же и огрел прикладом по рукам бродяги. Вырвав мешок, он, качаясь и падая, побрел прочь.

— Эй, дурень! — услышал он позади. — Тут полно оружия, сам бог велел выстрелить тебе в спину, согласись?

— Не выстрелишь, — глухо прошептал Ромео, тяжело дыша. — Привлечешь внимание.

— Все равно, дурень! Дойдешь до конца поля — расстреляют за мародерство. Отдай мешок, я тебя выведу.

Ромео остановился, вытер рукавом пот со лба, холодного и бледного.

— Валяй! — он выудил из мешка бумажник гусара и бросил нищему его добро.

— Тебе следует переодеться в форму русского. Сейчас мы отыщем подходящий размер… Вот, снимай с этого френч… Будешь офицером, — но прежде бродяга присел рядом с трупом, ощупал карманы, обнаружил часы и взял их.

Ромео повиновался, снял с себя голубовато-серую форму, надел окровавленную — русского и поплелся вслед за странным проводником. По дороге он подобрал револьвер и почувствовал себя более уверенно.

— Брось, это солдатский наган. Придется взводить курок перед выстрелом. Поищи офицерский.

Они шли долго, пригибаясь к земле, натыкаясь на пулеметы, трупы лошадей, шашки туземной дивизии царского брата[9], проваливаясь в воронки от снарядов. Ромео поднял с земли компас, заметив во тьме фосфорицирующую стрелку. Вдоль поля тянулись бесконечные ленты колючей проволоки. Но в мешке бродяги нашлись и ножницы.

Ромео обернулся. Над зловещей равниной висела луна. Он разглядел пугливые ватажки, обшаривающие тела павших. Воры то и дело трусливо оглядывались по сторонам, скользящими шагами продвигаясь от одной груды мертвецов к другой, повадками напоминая свору шакалов. Его лица коснулся ветер, перебитые пулями и осколками ветви лениво закачались.

— Пить… — прошептал он.

Его спутник подобрал пустую флягу, потащил Ромео через разрезанную проволоку к дороге, вдоль которой тянулась узкая полоса реки. Он зачерпнул воды, и Ромео выхватил из его рук жестяной сосуд, жадно пригубил. Вкус воды был отвратителен. Он пил разбавленную кровь.

На повороте дороги, вдали от русских патрулей, была спрятана повозка. Повалившись на нее, Ромео забылся. Когда он очнулся, гусарского бумажника при нем не было. Он лежал на грязном полу, по углам был свален какой-то хлам. Ни мебели, ни других предметов обитания человека в доме не наблюдалось. Хозяева покинули его, пустившись в бега от надвигавшегося фронта.

У очага суетился человек. Теперь Ромео разглядел его. Ночной образ жизни наложил на его облик свой отпечаток: кожа казалась бледнее алебастра, зрению более привычен был мрак, чем солнечный свет. Тусклое, болезненное существо с фигурой подростка.

— Ты занял пустующий дом?

— Это дом моих родственников. Они бежали.

— От русских?

Парень расхохотался.

— Мы православные. Русских они встретили бы с восторгом. Сам бог велел, согласись? Про митрополита Шептицкого слыхал? А про «Талергоф»? [10]

Ромео поднялся на постели. Плечо ныло, но он мог держаться на ногах. Этого было достаточно, как ему казалось, чтобы уйти.

— Спасибо за помощь. Где тот кошелек? Мне нужно идти.

— Куда? Вокруг русские. И потом… Ты мой должник.

В палатке Германа сидел солдат. Пропыленная форма, вонь от пота, грязи и крови, серое лицо со струйками черных слез. Герман равнодушно наблюдал за ним, за его болью. Санитары не спешили ввести морфий. Всего-то отстрелен палец. Подождет. В соседних палатках завывали раненые, сотни раненых, над которыми кружили мухи. Он привык к их стонам и крикам.

Герман взял лупу и подошел к солдату.

— Положите руку на стол.

— Вы врач? Что за странные методы лечения! К чему это рассматривание? Где бинты и спирт?

— Успокойтесь. Назовите фамилию, звание. Место проживания.

Клерк рядом делал записи.

— Я живу в Будапеште.

Герман равнодушно продиктовал:

— Отстрелен средний палец левой руки. По краям раны остатки пороха. Выстрел произведен с очень близкого расстояния.

Солдат выдернул ладонь, страшно побледнев.

— Мое мнение: этот человек покалечил себя сам. Выведите. Следующий! — двое солдат схватили беднягу, поволокли из палатки.

— Постойте! Я хочу признаться. Я кое-что видел. Я расскажу.

Герман повернулся. Его сухие глаза безразлично взирали на это скулящее животное с запасом требовательных инстинктов. Поневоле поверишь в теорию Дарвина.

— Я вас внимательно слушаю.

— Обещайте, что меня не убьют!

— Я не могу пообещать вам этого. Трусов ждет расстрел.

— Отправьте меня обратно в тюрьму. Я преступник, я заключенный, я не обычный солдат! Ко мне должно быть снисхождение… — выл он. — Так вот! Я сообщу вам о дезертире, тогда вы не убьете меня? Энрико Леоне… Это было неделю назад. Его немного ранило. Но он притворился мертвым… Мертвым! Чтобы сбежать. Я говорю правду. Снисхождения! Прошу снисхождения!

Но Герман не замечал его более, он махнул солдатам рукой. Времени на суд в отступающей австрийской армии не было. Через минуту на заднем дворе раздался выстрел.

— Следующий! — повторил Герман.

В палатку вошел рыдающий юноша с раной в плече. Герман не видел его. Неужели Ромео спасся? Он обернулся: плечо юнца было залито кровью.

— Снимите с него одежду.

Следы пороха с кителя могла смыть кровь, потребовался бы более тщательный анализ, а времени нет. Герман присмотрелся к ране, вооружился лупой. Пропитал рану йодом. Проступили посиневшие крапинки среди окровавленной ткани. Слабак! Выстрелил через кусок хлеба. И еды не пожалел!

— Фамилия, место жительства.

— Вена.

Герман внимательно взглянул на солдата.

— Если выживешь, собираешься вернуться туда?

— Конечно. У меня семья.

— Хорошо. Пусть идет к санитарам, — распорядился он, пристально вглядываясь в лицо солдата. Он даровал жизнь и когда-нибудь потребует свой долг. Там, в Вене ему понадобятся рабы.

— Иди, что я покажу тебе, итальянец! — кричал Глеб из соседней комнаты. Они набрели на этот дом ночью: голые стены, вырванные с петель двери, разбитые окна, изрешеченные пулями лестницы… Ромео уже два месяца скитался со своим спасителем. Они шли вслед за армией, но не солдат, а государственных мародеров. После них редко что оставалось. С трупов снималась форма, которая стиралась, подшивалась и вновь шла в ход. Захватывалось вооружение, амуниция, снаряжение и техническое оснащение врага. Но то была мелочевка. Главной добычей становилось заводское оборудование, сырье и строительные материалы, банковские и музейные ценности: золото, драгоценные камни, предметы старины и искусства. Последующая волна мародеров разбирала крыши домов, выставляла стекла и рамы из окон, снимала двери и полы, уводила скот. Спустя несколько дней от населенного пункта, где прошли боевые действия, оставались лишь голые коробки домов и строений.

Ромео вошел в комнату, пустую, оклеенную простенькими обоями. Недавно здесь делали ремонт, все должно было сиять и сверкать, но пришла война.

— Гляди-ка, как старательно оклеено! — тоном знатока поделился Глеб. Он подошел к стене. — Наверное, здесь. Сам бог велел…

Глеб рванул обои длинным большим куском. За ним оказалась деревянная панель. Один за другим Глеб рвал клочья обоев, превращая красоту в бумажные лохмотья. Деревянная панель оказалась дверью.

— Наконец-то! Как я ждал чего-нибудь подобного! — кричал Глеб в восторге.

За дверью оказалась комната, полностью забитая мебелью, утварью, картинами, тюками с одеждой… Вечером их ждал пир, под окнами Ромео развел костер, на огне жарилась пойманная в окрестностях тощая курица. Глеб открывал консервы с копченым языком и персиками в сиропе.

— Знаешь, чем отпугивали в Древнем Египте мародеров? — мечтательно спросил Ромео. — Были сочинены мифы о проклятии, которое падет на голову нечестивца, проникнувшего в гробницу фараона.

— Здорово, согласись? Откуда ты знаешь?

— Читал, — скромно ответил Ромео. Он вспомнил Монику и Фреда, их истории сослужили ему в тюрьме неплохую службу, богатенькие отпрыски прозвали его Шахерезадой.

В конце сентября они оставили шахматный город Львов[11]. Ни женщины, ни развлечения не привлекали Ромео, добровольного аскета. Ему требовалось собрать достаточно средств, чтобы покинуть Глеба и устремиться в большой город, не тронутый войной. Ромео ждал Лондон, город мечты Моники и Фреда. Он рвался туда.

В итальянском квартале Лондона его подобрал булочник. Как и в конторе, Ромео делал любую работу. Но рядом не было Патрика, который заставил бы дело процветать. В трущобах, облюбованных итальянцами, его невзлюбили. Вынужденное воздержание последних лет заставляло его искать встречи с каждой приглянувшейся ему женщиной. Некрасивых для него не существовало. Отныне двери порядочных домов были перед ним закрыты. Ватаги мстительных братьев налетали из-за угла, обманутые мужья нанимали убийц, оскорбленные отцы кипели бессильным возмущением. Очередная жалоба вынудила булочника выгнать Ромео, и женитьба не грозила тому, у кого ни гроша за душой.

Он жил в мансарде. Здесь была ванна, куда он таскал горячую воду, и граммофон с пластинками. Возвратившись, он поставил пластинку и полез в ванну. Ему казалось это изысканным, аристократичным — купаться под музыку.

В дверь постучали. Ромео обернул полотенце вокруг бедер, открыл дверь. На пороге стояла дама лет тридцати, ее изящное платье, шляпка с вуалью, меховое манто, драгоценности так не вязались со скудостью обстановки! Ромео поклонился, ожидая, когда женщина скажет, что ошиблась дверью.

— Так вот ты какой, голубчик! — она хищно улыбнулась. — Ромео… Кто придумал тебе это имя? Наверняка, женщина. Почему ты не приглашаешь меня войти?

Она была итальянкой. Черные глаза скользили по его мокрому торсу, по курчавым волосам на груди. Казалось, полотенце мешало ей рассмотреть его. Она словно покупала игрушку, и ей хотелось повертеть ее, пощупать, вдохнуть новый запах.

— Что вам нужно?

— Мне нужен ты. Идет война, дефицит мужчин растет.

— А… — протянул он.

— Ты меня не понял. Мне рассказали о тебе. В итальянском квартале ты наделал много шума, — она хотела сесть, но боялась испортить платье от соприкосновения с ветхой обивкой кровати. — Когда-то я была такой же бедной, Ромео. Но у нас с тобой есть один талант, он помог мне разбогатеть…

— Какой же это талант? — усмехнулся он.

— Талант соблазнять. Я помогу тебе. Ты этого хочешь?