Светлана Воинская - Стервятница

— Я не доверяю тебе. Подсунешь липовый состав какого-нибудь снадобья.

— Речь идет о моей дочери! Я сделаю для нее все, что угодно! Не кажется ли тебе, что это несколько опасно — пробраться к архиепископу? Что я могу быть ранен, потерять своих людей? Что я и так сделаю достаточно?

— Все твои люди тупы и необразованны. Архиепископ их раскусит в два счета. Мы сделаем это для Валерии вместе. И еще… У меня к тебе еще одна просьба.

— Поговорим за ужином.

— Я не остаюсь на ужин, Валентино. Я возвращаюсь.

— К этому заморышу-банкиру?

— Да. Я не хочу, чтобы нам помешали. Не хочу, чтобы Герман что-то заподозрил. Это слишком важно.

— Твой Герман не сможет навредить мне!

Минуту она задумчиво разглядывала лицо Ромео. Борода, покрывающая его щеки, с поблескивающей рыжиной, казалась ей глупой. Но ему она виделась атрибутом степенности и достоинства. Возможно, у Ромео появился новый пример для подражания. Он чувствовал себя здесь неловко, среди старинной роскоши ресторана, пронизанной звуками арфы. Окруженный официантами, он тупо смотрел в карту вин. Ромео так стремился ко всему этому, а принять не мог. Среди кучки слуг он был жалким итальяшкой и боялся их.

— Мы сделаем заказ позже.

Несколько минут потребовалось, чтобы Ромео расслабился.

— Почему тебе я всегда рассказываю то, что не рассказывал больше никому? Когда-то я боготворил тебя. Я рассказывал о своей любви, ты сочувственно меня слушала.

— Да, я помню, ты был в кого-то безнадежно влюблен.

— Я чувствовал это к тебе! А ты, если и говорила что-то мне, то говорила как бы и всем. Ты все время была занята какими-то другими мальчишками.

Моника вздохнула.

— Уверена, этот омар из меню — последний на территории голодной империи. Ты не почувствуешь укора совести, если съешь его?

Ромео напрягся. На ее памяти, он никогда не платил за пиво для компании, никто от него не ждал подарка на именины. Никто не обращал на это внимания, все было просто — Ромео беден. Пусть на нем новая рубашка и агатовые запонки в золотой оправе, для них он всегда оставался бедным.

— У Патрика здесь кредит, — поспешила она успокоить его.

— Я собираюсь учиться, Моника, — лениво улыбнулся он. — Образование необходимо современному человеку.

— Ты выбрал университет, факультет?

— Пока нет. Я думаю, может быть, экономика или химия… — Он опять опрокинул в рот рюмку, ничуть не морщась.

— Как поживает твоя мама?

— Неплохо. Пока я отсутствовал, о ней заботились.

— Кто? Герман? — она не удивилась.

— Да. Она что-то вроде экономки в его доме. Кстати, я как-то был у него. Я уверен, он прячет одну из комнат. Стена там увешена полками книг. А за ней?.. После Галиции у меня чутье на тайники. Беженцы всегда скрывают где-то свое добро.

Моника задумалась.

— Помнишь, в Лондоне я рассказала тебе про женщину, которая узнала в витрине платье сестры?

— Да, кажется, из-за нее мы все пошли по миру.

— Ну, скажем, не все. Так вот, салон фрау Марты по сию пору открыт. Я ее видела в окне. Все как прежде.

— Ну и что?

Моника вспомнила Фреда. Он понял бы ее без слов. Она молча поставила перед Ромео плоскую коробку.

— Подарок. Откроешь дома. А мне пора…

Ленты были брошены на пол, с коробкой Ромео подошел к окну. Подарок… Само слово сладко щемило сердце. Он снял крышку. Папка. Ромео прочитал название. То было уголовное дело по факту мошенничества в крематории. Что Моника от него хочет?

Валерия уснула быстро, и Моника вышла из комнаты. Ковер заглушал шаги, неприметной тенью она скользнула к кабинету, тихо постучала. Комната тонула в полумраке, лишь стол освещала лампа под апельсиновым абажуром. Старик-банкир делал вид, что не заметил ее появления, уткнувшись в газету.

— Что нового? — спросила Моника.

— Румыния присоединилась к Антанте, у англичан появились танки.

Моника расположилась в кожаном кресле в углу и поставила на столик черную бутыль.

— Не желаете выпить?

Банкир отложил газету и снял очки. В ее руках тихо звякнули рюмки.

— Императорский бальзам, — Моника откупорила бутыль.

— Откуда он у вас? — старик выехал из-за стола и, приблизившись, повертел бутылку в руках. — Позвольте… — Он взял рюмки. Золотистый напиток переместился из одной емкости в другие, источая горьковатый аромат трав. — Так откуда?

— К чему вам это? Наслаждайтесь.

Он откинулся на спинку коляски, цедя настой. Моника разглядывала часы — уменьшенную копию его банка. Если приподнять крышку, можно было узреть каждую комнатку, кабинет управляющего, миниатюрное хранилище. Мини-банк был заказан мастеру для Патрика, чтобы сын сызмальства разбирался в деле отца. Но игрушка быстро наскучила ребенку и теперь украшала кабинет герра Аустера.

Моника помнила еще одну игру, сотворенную по заказу банкира, с маленькими купюрами — почти настоящими деньгами. Миниатюрный столик, на котором были изображены конторы и предприятия, дымящие трубами фабрики, торговые лавки. Игрокам следовало скупить как можно больше клеток на поле и получать доход. Выигрывал всегда Патрик, за игру ему удавалось скопить приличный капитал и собирать проценты. Он приобретал самые выгодные клетки — рудники, месторождения нефти, крупные заводы. Фред тратился на автомобильные компании, а Герман всегда имел по кусочку любой корпорации и никогда не уступал своей доли владельцу. По чуть-чуть он был везде и властвовал над полем, не давая ни одному из игроков полной свободы. Фишки были особенными — оловянные фигурки богачей. Один, толстенький во фраке и цилиндре, с сигарой во рту звался «американцем». Тощий, в пенсне и с тросточкой — «англичанином». В клетчатом пиджаке и бриджах прыгал по полю «немец», а в розовом сюртуке с болонкой под мышкой — «француз». Однажды фигурки пропали, забавных человечков Патрик отдал в счет очередного долга.

— Стоит только выкрасть макет банка, и ваши средства окажутся в опасности, — прервала молчание Моника.

— Совет преступницы? — усмехнулся старик. — Я не боюсь ограбления. Главный грабитель — мой сын. В скором времени он объявит меня сумасшедшим и приберет к рукам все, — он внимательно посмотрел на нее. — Что ты делаешь здесь, Моника? В этом доме, в этой стране? Я не верю, что ты приехала навестить друзей детства.

— Я собираюсь похитить у архиепископа рецепт этого бальзама, — она отпила глоток.

Кажется, банкир раздумывал, как реагировать.

— Да, — протянул он. — Это повод вернуться. Это оправдывает весь риск. Ведь рецепт, пожалуй, сулит тебе состояние? Пусть он и бесценен.

— Нет, он имеет конкретную цену — жизнь моей дочери. Бальзам спасет ее.

— И кто же из этих ублюдков ее отец? — выплюнул старик, но тут же изменил тему. — Кстати, я как-то был во дворце архиепископа.

— Жертвовали на богоугодные дела?

— Отнюдь, — он налил себе новую рюмку. — Архиепископ — мой партнер в нескольких предприятиях. Можно поучиться у него вести дела. Он прекрасно информирован о биржевых курсах, учредил акционерные общества по эксплуатации водопровода, газа и электричества, в его собственности находится трамвайная компания. Архиепископ Венский диктует цены на хлеб, он скупил все мельницы. Не мудрено, что цены на муку и хлеб повысились сразу же, как он стал монопольным владельцем всех мельниц в округе.

Моника боялась пропустить хоть слово.

— К сожалению, нарисовать схему дворца не могу — пальцы плохо слушаются.

— Она не нужна. Расскажите про архиепископа.

Банкир усмехнулся.

— Его доверенные лица учредили по всей Австро-Венгрии страховые компании. Страхуют от стихийных бедствий и несчастных случаев. Клиентов они убеждают, что при страховании в католических компаниях они могут рассчитывать на покровительство Бога и тем самым уберечь себя от разных напастей.

Глаза Моники загорелись.

— Если я добуду рецепт, сделаю вам копию. Бальзам поднимет вас на ноги.

— Сколько ты просишь за него?

— Мне достаточно, что вы не позвонили в полицию, увидев меня на пороге.

Аллеи Венского леса серпантином вились вокруг Каленберга. По тропе Бетховена, в тени вязов и диких каштанов, мимо потемневшего от непогоды памятника можно подняться на вершину и узреть Дунай и тонущую в фиолетовой дымке Вену.

— Помнишь, что у нас называлось охотой? Каждый наряжался в охотничий костюм, брал винтовку из коллекции отца, с самым серьезным видом наша пятерка отправлялась в лес…

— И мы охотились на ворон.

— Да, — Герман сорвал с куста шиповника багряную ягоду, только чтобы занять нервные пальцы. — Патрик всегда подстреливал несколько штук. А Фред — ни одной. Моника предлагала ворон жарить и есть, ведь жизнь не должна пропадать зря. Ты не хочешь вспомнить старые времена?

— Если будем стрелять по воронам, распугаем зверье.

Только подобный Ромео чужестранец мог наивно предполагать, что здесь, в пристанище любителей пикников, может быть что-то, кроме грибов.

— Ты прав. Ни к чему дурачиться, ведь мы серьезные люди. Энрико, — возможно, он впервые обратился к Ромео по имени, — мы ведь не дети… Я знаю, зачем ты притащил меня в лес. Я знаю, что из полицейского архива пропало дело о крематории.

Когда Ромео обернулся, Герман увидел, что он уже вскинул ружье и целился Герману в грудь.

— Ты всех нас сдал! Два года я думал, что ты не выдержал допроса. Я прощал тебя, отсиживая в тюряге, прощал, ползая под пулями русских… Но ты ведь не трус. В деле не протокол допроса, там твое заявление! Ты пошел в полицию сам и заложил друзей! Арийская чистоплотность не позволила молчать о ремесле соседей по улице!

Бескурковое ружье английской фирмы «Скотт» глядело пустым глазом на Германа. Ромео не собирался стрелять, это ясно. Гневная речь только взывала об ответе, Ромео ждал… Ждал разъяснений? Возможно, чувствовал подвох — не даром Герман заговорил первым.

Герман ворошил сапогом сухую листву, смотрел на кружащее над вершинами дубов воронье.

— Жаль, здесь нет Фреда, он бы понял.

— А почему его здесь нет? Не из-за тебя ли? — в глазах Ромео блеснули слезы.

— Я знал, что родители выкупят Патрика. С этих пор семья банкиров была у меня на крючке. Страх разоблачения, позора вечно висел над ними, словно нож гильотины. Они стали моими рабами, — Герман говорил медленно, даже сейчас он оставался занудой. Бледное лицо покрыли красные пятна, он сунул руки в карманы, пряча нервно подрагивающие пальцы. — Следовало только дождаться удобного случая, чтобы напомнить о детских шалостях Патрика. Я рассчитывал, что Монти освободит тебя, ведь ты добросовестно кремировал его брата. Отныне у меня был бы свой человек в мафии Вегетарианца. Фреда я любил. Я хотел устроить ему побег. Такой человек, как он, мог быть моим рабом лишь из благодарности. Страх, позор — для него ничто.

— А Моника? — слезы застилали Ромео глаза.

— Ты спрашиваешь меня о ней? — казалось, Герман задыхается. — Я должен был почувствовать себя ее хозяином.

Выстрел прервал его. Брови Германа удивленно дернулись, он обернулся:

— А я-то думал, ты струсишь.

Ромео лежал на траве, его ладонь была прострелена.

— Ты всегда был глуп, Ромео. Половина Вены — мои должники. Неужели ты думал, я пойду с тобой в лес один на один? За нами следит стрелок. Видишь ли, однажды во время охоты он случайно убил человека. Я знаю об этом, а полиция — нет. В случае опасности он должен был ранить тебя.

— На его месте я убил бы такую сволочь, как ты. Удачный случай.

— Тогда моя картотека попадет в полицию. Он знает об этом. Ты мне еще пригодишься. Ты ведь не хочешь быть расстрелянным за дезертирство? Сегодня ночью убит отец Патрика. Я уверен, что убийца — Моника Каттнер, знаменитая Стервятница. Ты будешь свидетелем на процессе.

— Она убежит, вот увидишь.

— Навряд ли. С ней все время мои люди. Шофер, няня… Сейчас отвезу тебя к отцу, он тебя полечит, а заодно расскажет о Монике. Ее дочь умирает, ты не знал? Их спасли с тонущего парохода, у ребенка — воспаление легких, потом туберкулез. Неужели ты думаешь, она с ребенком, харкающим кровью, может сбежать?

Лежа в темноте, она слышала, как дышит Валерия. Спит. Моника осторожно выскользнула из-под одеяла, пробралась, не издав ни шороха, к двери, бесшумно открыла ее и выскочила в коридор. Там она замерла, прислушиваясь. Тихо. Теперь можно заглянуть к банкиру. В руке Моника держала новую бутыль бальзама. Дверь в кабинет была приоткрыта, внутри царила темнота. Неужели герр Аустер спит? Моника вошла. Откуда-то раздался далекий голос Патрика. Только через минуту она поняла, что голос доносится из гостиной. Патрик разговаривал по телефону.