Светлана Воинская - Стервятница

— Кобель… — презрительно прошептала она.

Фред в недоумении уставился на неподвижное тело собаки, ее морда была покрыта слюной, а желтые зубы казались зловещими.

— Пупсик! — дамочка издала отчаянный вопль.

— Пора удирать, — хладнокровно заметила Моника. И на осуждающий взгляд Фреда, известного любителя флоры и фауны, с вызовом ответила: — Мы были на равных.

На повороте она все же обернулась: бульдог, пошатываясь и поскуливая, пытался встать с тротуара. Моника облегченно вздохнула и понеслась вперед.

Выложенная плиткой тропинка вела от ограды к неприметному дому, но обычному лишь внешне. Жилище профессора истории Каттнера было полно сюрпризов. На пронзительный звук электрического звонка домоправительница тут же отворила. Национальность ее трудно было определить с первого взгляда. Молчаливо, подобно тени, она следовала за вами в прихожую. И вы забывали о ее присутствии, попадая в окружение странных статуй с мордами зверей, из тесного кольца которых хотелось быстрее вырваться.

Ступеньки деревянной лестницы тоскливо поскрипывали, а взгляд то и дело натыкался на серые фотографии в рамках: загорелый мужчина с седой бородкой и в пробковом шлеме появлялся на каждом снимке — на фоне пирамид, у громадных лап сфинкса, рядом с саркофагом. Семейные фотографии, если они и были, пылились, запертые в шкафу. Для впервые попадающего сюда все казалось чудом: старинные монеты и вазы, изъеденные ржавчиной украшения, папирусные свитки. Редкие обломки древнего мира… Фреда и Монику, поднимающихся в свои комнаты, коллекционирование «египетского барахла» не волновало. Для них предметы гордости археолога являлись повседневным атрибутом тщеславия их отца и скуки, скуки, вечной скуки.

Оказавшись у себя, Моника достала из шкафа купальный костюм и сунула его в хрустальный графин с водой. Отжав намокшую ткань, она небрежно оставила купальник на стуле для Клеопатры, как они с Фредом в шутку называли египтянку-домоправительницу, отличающуюся исключительным уродством. Подобные «вещ. доки» стали необходимым атрибутом их жизни. В дневнике Моника оставила запись: «17.09.13. Бассейн Патрика — чудо», как напоминание себе самой, отчет для любопытных взглядов.

В столовой ждали отец и мать. Оформленная под египетский склеп, со стилизованными письменами на стенах, изображением богов с головами шакалов и птиц, столовая вызывала насмешку у детей профессора Каттнера. Фред поморщился, заметив блюда на столе.

— Пора бы научить Клеопатру готовить что-нибудь из австрийской кухни. Я соскучился по «мясу по-кайзерски», — он обернулся к смуглой домоправительнице и с улыбкой объяснил чужестранке: — Это копченые поросячьи ребрышки. История блюда весьма занятна: новорожденного принца, который появился на свет недоношенным, положили в выпотрошенную грудную клетку только что забитой молодой свиньи. Когда свинья выполнила свою высокую миссию, ею угостили венцев — к их полному восторгу.

Отец осуждающе промолвил:

— Клеопатра не прикоснется к свинине, ведь она мусульманка.

— Придется обедать у Патрика, — весело бросила Моника, ковыряя вилкой в тарелке. Баранина с черносливом пришлась ей явно не по вкусу.

Отец не вспылил, как она ожидала, а безразличным тоном заметил:

— Патрик, говорят, вступил в аристократический клуб…

— Не знаю, как ему удалось! — одобрительно воскликнул Фред.

— Сын банкира, а стал своим человеком в кругу знати, такой расточительной.

— Перестань осуждать его, папа. Что тут плохого? — Фред подозрительно осматривал нарезанный лапшой корень сельдерея, оказавшийся на его вилке.

— Ваш Патрик пристрастился к карточной игре, проматывает деньги на скачках. Его отец, говорят, возмущен!

— Для возмущения нет повода, — возразила Моника. — С карточными долгами Патрик расплачивается сам.

— Интересно, откуда он берет деньги?

Сестра с братом обменялись долгим взглядом.

— Что за друзей вы себе выбираете?! — продолжил гневную тираду отец. — А этот, что обедал у нас… Энрико-итальянец… Ведь его мать — гадалка! Сам он примитив. Что может быть у вас общего?!

— Сейчас и до Германа доберется, — шепнула Моника Фреду.

Отец словно прочёл ее мысли:

— Единственный, кто мне по душе в вашей компании, так это Герман. Он собирается продолжить дело отца, стать лекарем?

— Насколько я знаю, нет. Разве только ему светит будущее патологоанатома.

Моника и Фред расхохотались. Мама решилась сменить тему, спросив, чем дети занимались сегодня. Но отец тут же забрал инициативу:

— Надеюсь, не обучением Моники вождению автомобиля?

— Папа, что ты! После того, как я на машине Патрика врезалась в дерево, он не доверит мне свой «юник», — успокоила его дочь.

— Как вы вообще додумались?! А ты, — накинулся он на Монику, — скоро брюки натянешь?!

Фрау Каттнер неожиданно встала на защиту:

— Ты же знаешь, дорогой, моя подруга баронесса фон Пфайфер тоже в молодости была настоящим сорванцом. И ничего…

Моника сжала губы. Опять эта незабвенная фрау Пфайфер! Лучшая подруга мамы. Любое упоминание о ней раздражало Монику не на шутку. Не забавно ли, что ее при рождении нарекли Моникой — именем маминой подруги? Что ее отправили в тот же самый пансионат для девочек, где в свое время училась та? И теперь мать мечтала выдать ее замуж только за барона, следуя примеру судьбы госпожи Пфайфер. Моника не была просто дочерью, она служила своеобразным орудием мести, прямым доказательством, что фрау Каттнер ничем не хуже баронессы фон Пфайфер. Моника горько усмехнулась. Судьба фрау Пфайфер казалась ей незавидной: пьяница — муж, придурковатый сын, о существовании которого родители предпочитали молчать.

Когда профессор Каттнер пригласил сына в библиотеку, Моника приготовилась описывать достоинства бассейна.

Библиотека представляла собой маленький музей. Множество книг, рукописей оставались незамеченными посетителем, увлеченным обилием экспонатов под стеклом. В глубине комнаты находилось ложе — выгнутая рама с натянутой на нее циновкой из полосок кожи, поверх которой клали матрац. Ножки кровати, выполненные в виде волчьих лап, были продолжением череды стульев, опирающихся на копыта, шкафов, стоящих на лапах львов и так далее. Причуды отца, желающего жить в обстановке фараона.

Фред в молчании опустился в кресло, возвращаясь в привычное состояние внутреннего одиночества. Он мог часами молчать, находя это естественным. Отец же с трудом выносил подобное равнодушие к своей персоне. В кругу знакомых, среди студентов университета, а тем более в собственной семье он желал быть центром вселенной, любым способом добиваясь внимания к высказываемым им идеям, к мучившим его проблемам, к глубоким рассуждениям. Теперь его коробил отсутствующий вид Фреда, погруженного в мир своих мыслей.

— Уже неделя, как я вернулся из экспедиции, а ты с сестрой все время пропадаете где-то! — отец взял с полки трубку из морской пенки, приобретшую каштановый цвет, и предложил Фреду бриар[1]. Но жест великодушия отца не вызвал восторга или благодарности. Сын щелкнул портсигаром. — Я привез из Каира то, о чем ты просил.

Выражение отчуждения с лица сына исчезло. Бережно приняв из рук профессора книгу, Фред быстро пролистал страницы, вглядываясь в строчки, рисунки. Проверял подлинность. Отец пристально наблюдал за ним, прочищая трубочный канал ершиком и убирая из чашки остатки золы. Что за странный интерес питает Фред к Египетской книге Мертвых? В его комнате на письменном столе покоятся экземпляр Тибетской книги Мертвых и зачитанный до дыр Данте.

Когда табак занялся, Каттнер набрал побольше дыма в легкие, чтобы успокоиться.

— Ты знаешь, утренний телефонный звонок встревожил меня. Католический священник хотел поговорить с тобой. Он рассказал мне про газетное объявление. Фред, объясни мне это, — отец ткнул пальцем в газету:

«Тысяча шиллингов ждут наследников того,

кто согласится умереть перед фотоаппаратом».

Фред, в мыслях о подаренной книге отрешившийся от всего земного, встрепенулся.

— Здесь наш номер телефона и твое имя. Перед тем, как расспрашивать тебя, я навел справки в университете о твоих исследованиях. Никто ничего не слышал, а тем более не финансировал тебя.

— Я провожу эксперимент без поддержки университета.

— То есть ты признаешься?!

— Я делаю фотоснимки в момент наступления смерти. Объектив фотокамеры должен уловить изменения. В будущем надеюсь купить оборудование и снять весь процесс на кинопленку.

— Какой цинизм, боже! И это мой сын! Теперь я понимаю возмущение священника: ты вмешиваешься в юрисдикцию бога. Ты противопоставляешь себя Всевышнему! Поверить не могу! Неужели кто-то согласился участвовать в твоих ужасных экспериментах?

— На сегодняшний день двое. У меня уже есть несколько фотоснимков.

— Как же ты их уговорил на такое?

— Я не уговаривал их. Это бедные люди, их гибель предрешена врачами. Перед наступлением неизбежного приглашали меня: я просто присутствовал и ждал. Тысяча шиллингов — неплохое обеспечение для их семьи в первое время. Я ценю их благородство: в первую очередь они думают о судьбе родных.

— Подумали бы лучше о своей душе! Но тысяча на каждого… Своими сумасбродными идеями ты разоришь меня!

— Позволь. Без твоего разрешения я не посмел бы снять со счета столько наличных. — Фред с сожалением вспомнил о Монике. Она всегда выручала его в подобных ситуациях, когда от него требовалась бесстыдная ложь. Ее голос гипнотизировал, заставлял отбросить все подозрения, усыплял любую бдительность. — Существует один старикан, его интересуют результаты моих исследований. Все расходы он взял на себя.

— Вот как? И кто же он?

— Его имя тебе ничего не скажет. Ганс…Тецнер…

— Какой цинизм, какой цинизм! — причитал отец, обхватив голову руками. — И ты так легко говоришь об этом!

— Не больший цинизм, чем вскрывать могилы и выставлять трупы на обозрение публики в музеях! — Фред погасил окурок о донышко пепельницы и вышел из библиотеки. Прочь, прочь из дома! Это не их мир, это мир их отца. Они бежали из него, пытаясь найти что-то свое.

— Мама, мы к моей портнихе! — зазвенел серебряным колокольчиком голос Моники, под ее легкими ступнями чуть слышно скрипнули ступеньки, через миг она вбежала в прихожую и, схватив Фреда за руку, потащила на улицу.

Услышав грохот захлопнувшейся за детьми двери, профессор Каттнер почувствовал острую тоску. Это сердца Моники и Фреда захлопнулись для него, он терял их. В памяти возник короткий эпизод, которому когда-то он не придал значения.

Грохот выстрела… «Наповал!» — кричит он еще задорно-молодым голосом. И Фред, его мальчик, ему не больше десяти лет, склоняется над умирающей ланью и пристально смотрит в ее огромные от боли глаза, заволакиваемые дымкой смерти. Его взор словно хочет проникнуть туда, за пределы… Увидеть тот мрак, познать тот свет…

Моника вжалась в кресло. Автомобиль, управляемый Фредом, мчался по улицам, пугая влекущих экипажи лошадей. Девушка зажмурила глаза: все уносилось мимо них с огромной скоростью. Невозможно различить ни лиц, ни названия на вывесках. Город вокруг расплылся, превращаясь в неразличимую массу. Фред будто гнался на свидание, свидание со смертью…

У витрины салона мод желтый «пежо» резко затормозил. Моника, еще не очнувшись от испуга, вышла на тротуар. Мир остановился и, не спеша, продолжил свою жизнь. Фред кликнул продавца газет и купил свежий номер для Патрика, которого интересовала исключительно колонка, обведенная черной жирной полосой — извещения о кончине. Выбрав «клиента» посолиднее, Патрик отправлял родственникам свою визитку с предложением услуг и гарантией минимальных затрат.

— Встретимся на крыше! — Мотор снова взревел, и Фред отправился в «контору».

Моника, кинув взгляд на выставленные в витрине манекены в элегантных туалетах, вошла внутрь с круглой коробкой в руках. Вышедшая навстречу девушка проводила ее к фрау Марте, в помещения, не предназначенные для взглядов обычного посетителя.

— Ах, Моника, дружок! — хозяйка с улыбкой встретила ее и закрыла дверь перед самым носом любопытной продавщицы.

— У меня появилось кое-что, достойное вашего внимания, — Моника вынула из коробки щегольский костюм, белый жилет, красный с черным шелковый галстук, лакированные туфли.

— Недурно, недурно.

Фрау Марта, образец пуританства и консервативности в создаваемых ею нарядах, любительница с осуждением отозваться о новых веяниях моды — отказе от корсетов, более коротких подолах, стрижках, открывающих шею, умиляла Монику. Обладательница столь строгих принципов, тем не менее, находила достаточно моральным общаться с такой, как она. Фрау Марта прекрасно знала, откуда берутся столь великолепные вещи, что приносила Моника. С рассеянной улыбкой слушая сетования фрау Марты по поводу юбок для танго с разрезом, в котором видны ноги, девушка наблюдала, как цепкий взгляд портнихи оценивал ровность швов, отсутствие зацепок и дефектов ткани.