Мелисса П. - Сто прикосновений

Сегодня утром я не пошла в школу, я была очень уставшей.

К тому же сегодня вечером у нас премьера спектакля, так что у меня есть оправдание.

Примерно во время обеда я получила сообщение от Летиции, она писала, что ровно в девять она будет в театре, чтобы на меня посмотреть. Ах да… Летиция… вчера я про нее забыла. Как это сделать – соединить одно совершенство с другим совершенством? Вчера я получила Валерио, и этого мне было достаточно. Сегодня я одна, и мне одной самой себя не хватает (а почему вдруг мне недостаточно самой себя?), я хочу Летицию.

P. S. Этот кретин Фабрицио! Он вбил в башку прийти на спектакль с женой, чтобы посмотреть на меня! Хорошо, что он без претензий, в конечном счете я его убедила остаться дома.

Сегодня вечером я вовсе не была оживленной, даже наоборот – немного апатичной, и не могла дождаться, когда все закончится.

Все взволнованно бегали: кто от страха, кто от воодушевления, я же стояла за кулисами и внимательно высматривала, пришла ли Летиция. Я ее так и не увидела. Альдо, наш постановщик, позвал меня, так как было пора начинать спектакль.

Погасли люстры в партере, и огни осветили рампу.

Я устремилась на сцену, как будто стрела, выпущенная из тетивы, и в результате выскочила на подмостки именно так, как об этом всегда меня просил режиссер, но на репетициях это мне никогда не удавалось. Элиза Дулитл поразила всех, даже и меня, все вышло так естественно, как в движениях, так и в выражении новых эмоций, что я сама осталась в восторге.

Со сцены я пыталась взглядом разыскать Летицию, но напрасно. По окончании спектакля я из-за кулис во время приветствий и аплодисментов продолжала рассматривать зрителей в надежде увидеть ее лицо. Были мои родители, довольные безмерно, они рьяно рукоплескали, была Алессандра, ее я не видела уже несколько месяцев, и, к счастью, никакого намека на Фабрицио.

Потом я все же ее увидела.

Ее лицо сияло весельем, она хлопала в ладоши, как полоумная: она мне нравится и за это тоже: она очень непосредственная, веселая, ей радостно жить в качестве нападающего; смотреть ей в лицо – значит увеличивать собственное удовольствие.

Альдо меня оттащил за руку и стал орать:

– Молодец, молодец, золотко! Давай быстрее иди переоденься, мы все сейчас пойдем куда-нибудь отпраздновать это дело! – У него было такое безумное выражение лица, что я стала хохотать.

Я ему сказала, что не могу, что я должна встретиться с одним человеком. В этот самый момент подошла Летиция, как всегда, улыбающаяся, но, увидев Альдо, она изменилась в лице, ее улыбка пропала, а глаза стали суровыми. Я посмотрела на Альдо и увидела, что его лицо тоже побелело и изменилось. Я, как идиотка, повернулась раза три, глядя то на одного, то на другую, после чего спросила:

– В чем дело? Что с вами?

Они не ответили и продолжали смотреть друг на друга жестким взглядом, почти угрожающе. Первым заговорил Альдо:

– Нет, ничего, идите. Я скажу, что ты не смогла с нами пойти. Пока, красотка! – и поцеловал меня в лоб.

Ничего не понимая, я смотрела, как он убегает, а затем повернулась к Летиции и спросила:

– Все-таки можно узнать, что происходит? Вы знакомы?

Сейчас она уже была спокойнее, но несколько нерешительна, старалась избежать моего взгляда. Наконец опустила лицо и закрыла его своими длинными и утонченными руками.

Потом она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– Я думаю, ты знаешь, что Альдо – гомик.

Мы все в нашей школе это знаем, он об этом говорит открыто; я ответила, что да.

– А что из этого? – Я попыталась ее разговорить.

– Ну, короче, он недавно встречался с одним парнем… ну вот, как бы мы и познакомились, то есть я и тот парень… Ну, и… Альдо стал что-то подозревать… – Она говорила медленно и сбивчиво.

– Подозревать что? – спросила я с любопытством, почти в истерике.

Она посмотрела на меня своими блестящими глазами:

– Нет, я не могу тебе это сказать, извини… не могу…

Затем она посмотрела куда-то вдаль и сказала:

– Что я не только лесбиянка…

А кто же я? Даже еще не женщина, потому что по документам я еще слишком маленькая, существо женского пола, которое ищет защиту и любовь в объятиях женщины.

Но сейчас я тебе вру, дневник, я никогда бы не позволила своей половинке так походить на меня, я должна быть единственной женщиной как частью целого. То, что я в Летиции разглядываю и чего желаю, – это не только ее тело – ее плотскую суть, но при этом и духовную тоже. Она мне нравится вся, она меня завораживает и волнует, с некоторых пор она – главное действующее лицо в моих фантазиях.

Любовь, которую я ищу всегда, порою мне кажется такой далекой, такой не для меня…

Когда сегодня я вышла из дому, отец сидел на диване и с отсутствующим видом смотрел телевизор.

Так же безразлично он спросил, куда это я направляюсь, и я подумала, что абсолютно бесполезно ему что-то отвечать, все равно выражение его лица останется таким же, а он сам останется на диване.

Если бы я ему сказала: «Иду на квартиру, которую только что купил один женатый мужчина, с которым я трахаюсь» – результат был таким же, если бы я сказала: «Иду к Алессандре делать уроки».

Я тихо закрыла дверь, чтобы не отвлекать его от его мыслей, таких далеких от меня.

Фабрицио дал мне ключи от квартиры, просил подождать его там, сказал, что после работы он сразу туда придет.

Я еще не видела этой квартиры, но ты можешь себе представить, дневник, как она мне нужна.

Я поставила мотороллер около дома и вошла в полутемный и пустой подъезд.

Голос консьержки (она спросила, кого я ищу) заставил вздрогнуть от неожиданности, и меня обдало жаром.

– Я здесь буду жить, – сказала я громко, отчеканивая слова, полагая по своей дурости, что она, может быть, глуховата.

Она же это сразу разъяснила:

– Я не глухая. На какой этаж вам нужно?

Я задумалась и потом сказала:

– На третий. Квартира, которую только что купил синьор Лаудани.

Она засмеялась и сказала:

– Ах да! Ваш отец просил передать, чтобы вы обязательно закрывали дверь на ключ изнутри.

…Мой отец? Я ничего ей не ответила, было бы бесполезно и даже смешно ей объяснять, что он мне не отец.

Я открыла дверь и в ту же самую секунду подумала, как глупо и бессмысленно то, что я собираюсь делать. Глупо, потому что я этого абсолютно не хочу.

Весь довольный из себя, Фабрицио кретинозным голосом сказал, что этот день должен быть особенным, что мы должны отпраздновать «наш приют любви» чем-нибудь запоминающимся. Последний раз я делала что-то, что мне объявили «запоминающимся», – когда сосала хуи у пяти человек в темной комнате, где пахло марихуаной. Надеюсь, что по крайней мере сегодня будет другая тема.

Прихожая была довольно маленькой и даже убогой, ее оживлял только красный ковер; отсюда просматривались все комнаты, вернее, просматривались частично: спальня, маленькая гостиная, кухонька и кладовка. Я не пошла в спальню, чтобы не видеть вблизи того уродства, которое он устроил перед кроватью, а направилась сразу в гостиную. Проходя мимо кладовки, я не могла не заметить три разноцветные коробки, поставленные прямо на пол. Я включила свет и вошла. Перед коробками лежала записка, написанная крупными буквами:

Это меня завлекло, мое любопытство распалилось.

Я порылась во всех коробках: должна признать, что ему фантазии не занимать. В первой коробке было нижнее белье из белоснежных кружев: вуалевая юбка, сексуально привлекательные трусики и лифчик. Здесь же я нашла еще одну записку, в которой прочла:

Первую коробку я забраковала. Во второй коробке я увидела красные трусы-стринги, сзади у них было украшение из меха, нечто вроде кроличьего хвостика, пару чулок в сеточку, красные туфли на умопомрачительных каблуках и следующую записку:

Прежде чем забраковать и эту коробку, я хотела посмотреть третью.

Мне нравилась эта игра, эти неожиданные открытия его желаний.

Именно третью коробку я и выбрала: блестящий черный комбинезон из латекса в комплекте с высокими кожаными сапогами, черный фаллос, плетка и тюбик вазелина. Кроме того, там была какая-то косметика и эта записка:

Лучшего наказания, чем это, не могло и быть, он мне его и предложил выбранными им же предметами. Далее в записке я прочла постскриптум:

Я не поняла этой просьбы, но приняла ее. Игра становилась все более интересной: я могла бы его позвать и уйти, когда захочу… здорово!

Я могла бы послать его на хуй без каких-либо угрызений совести или чувства вины. Мне было противно вести с ним эту интригующую игру, я его не оценивала высоким баллом. Вот если бы все это иметь с преподавателем – была бы фантастика!

Но надо было продолжать, он сделал слишком много, чтобы обеспечить себе несколько трахов со мной: эта квартира, эти подарки…

Я видела, что экран мобильника замерцал, это он меня вызывал. Я не ответила на звонок, но отправила ему сообщение, в котором говорила, что я выбрала третью коробку и сама ему позвоню.

Я прошла в гостиную, открыла окно, выходящее на балкой, и оставила его открытым, чтобы проветрить помещение от застоявшегося спертого воздуха. Затем я растянулась на ковре (приятных теплых тонов); свежий воздух, тишина, уютный свет от солнца на закате – все это сморило меня. Я медленно закрыла веки и стала глубоко дышать, пока дыхание не стало напоминать мне плеск волн, разбивающихся об утес, а затем откатывающихся обратно в простор моря.

Меня баюкал какой-то сон, меня покачивала на руках какая-то страсть.

Я не могла разглядеть мужчину, хотя во сне я знала, кто он; мы были сцеплены друг с другом, как ключ в замочной скважине, как лопата крестьянина, воткнутая в мягкую и податливую землю. Его стоящий член замирал во мне, останавливаясь, затем снова начинал во мне двигаться, и мой прерывистый голос давал ему понять, как сильно мне нравилась эта игра. Мое желание делало его онемевшим, как будто я была свежим игристым вином, дававшим то необходимое опьянение, что заставляет чувства взмывать к самой высокой точке в небе.

Он ощущал себя все более и более изнеможденным от моего тела и моих движений, то слишком быстрых, то слишком медленных, и он потерял ощущение времени.

Я медленно отодвинулась так, чтобы стрела не вылетела внезапно из открытой красноватой раны, и стала рассматривать его член с улыбкой Лолиты. Я взяла шелковые шнурки, которыми недавно были завязаны мои запястья, и завязала запястья ему; его прикрытые веки не могли скрыть желания обладать мною, сильно и жестоко, но я поняла, что хотела еще подождать… подождать еще…

Затем я взяла свои черные чулки на резинках, те самые, которые с оборкой из кружев, и привязала ими его лодыжки к ножкам стульев, поставленных мною к краю постели. Сейчас он был полностью открыт для наслаждения. Посреди его тела вздымался шест любви, надежный, прямой и неумолимый. Я взобралась на него, я потерла свою кожу о его кожу и почувствовала свою и его дрожь, одновременно возникшую от одной и той же волны возбуждения; мои торчащие соски нежно ласкали его торс, его волоски покалывали мою гладкую кожу; его жаркое дыхание встречалось с моим.

Я провела кончиками пальцев по его губам, тихонько их массируя; затем мои пальцы стали входить в его рот медленно, нежно… его тихие стоны давали мне знать, насколько мои движения его возбуждали. Я поднесла один палец к своей влажной розе, обмакнула в ее росу и прикоснулась к кончику его пениса, красного и возбужденного, от этого он затрепетал в воздухе, как знамя командира-победителя в битве. Сидя верхом на нем так, что мои ягодицы отражались в зеркале и он их видел, я наклонилась и прошептала ему на ухо: «Я хочу тебя».

Это было здорово – видеть его во власти моих желаний, голого, растянувшегося на белых простынях, служивших обрамлением напряженному и возбужденному телу… Я взяла свой надушенный шарф и завязала ему глаза, чтобы он не мог видеть ту, которая заставляла его ждать.

Таким я его и оставила на много минут, даже слишком много. Я сходила с ума от желания поездить на его шесте сверху, он неизменно был в эрекции, не уставал от ожидания, но все же я хотела заставить его ждать, ждать и ждать.

Наконец я встала со стула и из кухни снова прошла в спальню, где он, связанный, меня ожидал. Он смог услышать мои шаги, намеренно приглушенные и осторожные, он издал вздох благодарности и на какой-то миг задвигался раньше, прежде чем мое тело стало медленно его в себя поглощать…