Выдавались у нас и перерывы – тогда теть Маша тяжело усаживалась на табурет и вытягивала распухшие ноги. Зачем-то рассказывала мне о семье, о детях, о неудачном замужестве. Изредка я чувствовала себя в поликлинике. На новой порции посуды она прерывала историю, скоблила очередную сковородку, а потом возвращалась к рассказу, будто ее просто ставили на паузу и запускали с точного момента. В этом тоже был философский смысл – я вынуждена была слушать, а когда слушаешь, то и время незаметнее летит, и мысли чем-то заняты. В итоге я даже начала проявлять интерес:

– Я не поняла, он бил вас, что ли? Ну, муж…

– Ты меня совсем не слушала, Марта?

– Но как же, теть Маш? Вы ведь сами рассказывали, что он пьяный откуда-то пришел и с кулаками кинулся, а дочка младшая плакала. Это разве не «бил»?

– Ударил, – признала она легко. – Ровно один раз. Но у меня, Марточка, рука тяжелая – после этого я его била, всеми подручными средствами. Потом в травмпункт сама увезла. Не то чтобы я состраданием прониклась, но я же мать – пример для детей. А детей надо учить добру и милосердию! С тех пор Жорика через порог и не пускала. Если любит водку, то пусть ее и любит. А мне вот с тех пор приходится за любую подработку хвататься, чтобы детей на ноги поднять.

– Пример для детей? – я не понимала сути.

– Конечно. Пусть знают, что на их глазах мать никто трогать не смеет – прилетит скалкой так, что на всю жизнь охотку отобьет. Дети должны расти в любви и согласии, а для тех, кто это правило не понимает, всегда найдется тяжелая рука и правосудие. Не смотрела бы на меня младшая, то и воли бы не хватило. Но я ж знала, что смотрит, потому и обязана была показывать, как справедливость торжествует.

Теперь я на теть Машу поглядывала как на супергероиню со сдвинутыми, категоричными, но в каком-то смысле очень верными приоритетами. Мой отец, разумеется, на маму никогда руку не поднимал, они даже не скандалят, но в нашей семье подобное было бы сильно чревато: у мамы армия юристов, у папы армия юристов. Попробовал бы кто-нибудь хоть резкое словцо вставить, и получилась бы битва стенка на стенку. В суде и без скалок, конечно, но мало бы никому не показалось. А как, интересно, защищаются женщины, которые даже брачный договор до свадьбы не додумались подписать? Вот так и выживают… и хорошо, если им воли на то хватает. И я очень расстроилась, когда теть Маша к концу смены заявила:

– Еще в четверг я с тобой, чтобы в курс дела ввести и усердие оценить. Но потом мы с тобой уже в разные дни работать будем – тут дела-то на двоих нет. А ты, я вижу, плакса и неумеха, но с характером, а с характером человек никогда не пропадет.

Целью вообще всей этой аферы было общение с Юрой. Но до двух часов ночи, когда кафе закрывается, я его видела ровно два раза – когда мы вместе пришли и когда мы вместе уходили. Он выглядел веселым, сообщая радостно:

– Платят сразу, как и обещали. Это хорошо, согласись! Пока нам три смены в неделю назначили – и уже с голоду не помрем. Ох, мне завтра еще курсовую сдать надо.

– А у меня пары, – вспомнила я. – С самого утра!

– После пар отоспишься. Слушай, Марта, давай я тебя провожу – опасно посреди ночи одной.

Но мне уже было не до общения. Я с Юрой в какой-нибудь другой раз погуляю, когда руки так трястись не будут:

– Нет, не надо. Сейчас за мной одногруппница приедет. Она из клуба как раз возвращается на такси, за мной завернет.

– Ого! – Юра явно почувствовал облегчение. – И как же она с самого утра на пары после клуба?

Вообще-то, после клуба-то как раз проще. Я смотрела на свои раскрасневшиеся и распаренные руки и думала, что до самого рассвета буду делать для них масочки и приводить в исходное состояние. Или все-таки спать лечь? Юре-то хорошо – он заочник! Сдаст свои последние экзамены-курсовые и сможет отсыпаться до обеда, статейки свои пописывать, а я как же? Три раза в неделю!

Никто за мной не заехал. Конечно, я могла действительно попросить Камиллу подхватить меня после клуба или вызвать водителя, но с такими руками пришлось бы объясняться. Потому я позвонила в такси и жалась на заднем сиденье всю поездку, боясь уснуть.

Таксист меня не донимал, он только к концу пути пришел в изумление:

– Э, дамочка, а вам точно сюда? – он указал на фонари перед нашим домом.

– Точно-точно. Работаю я здесь, горничной.

– А-а-а, понятно, – он сразу успокоился. – Хорошо платят?

– Уверена, это не ваше дело, – я начала поддаваться раздражению от усталости.

– Тогда пятьсот, – он остановился перед коваными воротами.

Я, за секунду скинув оцепенение, подалась вперед и ткнула пальцем в сторону счетчика:

– Четыреста двадцать!

– Так ночь же, – он пожал плечами. – Повышенный тариф.

– Никакого повышенного тарифа! Четыреста двадцать и ни копейкой больше!

– Эй, ты чего так взъелась? Я ж не настаиваю…

Но я стала почти как теть Маша – была б в руках скалка, быстро бы объяснила этому мерзавцу, в чем конкретно он не прав. А пока приходилось ограничиваться словами:

– Ты на руки мои глянь, мошенник! Мало? Так и на ноги глянь – они как два заплывших столба! Мне двадцать, а ноги болят так, как будто мне девяносто стукнуло!

Я расходилась, не в силах остановиться. Запас денег у меня был, но прощаться именно с этим заработком было очень больно. Скинула тапок и начала закатывать штанину, чтобы и шофер проникся. Кстати, заочно поблагодарила Настю, которая вынудила купить меня эту жуткую обувь: если бы я была на своих шпильках, то после смены меня можно было бы разве что госпитализировать. И сама удивилась красной полосе от мягкой резинки носка, обвивающей лодыжку как шрам.

– Смотри! – кричала я, тыча ему ногой в плечо, чтобы тоже разглядел. – Смотри, до чего меня довели!

– Э-э… – таксист даже ладонью глаза зачем-то закрыл. – Ты чего надумала? Я натурой не беру. У меня кредит! Не выплачу, так с меня потом натурой коллекторы возьмут… Психованная истеричка! Давай четыреста и выметайся!

Я его услышала и вмиг остыла. Поинтересовалась деловито:

– С тысячи сдача найдется?

У него нашлось. Хороший таксист, понимающий человек.

Охране я только махнула. А в холле устало присела на кушетку, чтобы собраться с силами и все же доплестись до своей комнаты. И зачем я хотела спальню на третьем этаже?

– Марта? – голос отца раздался с лестницы. – Ты где была, почему на звонки не отвечаешь? Мы до Камиллы дозвонились, но тебя с ними не было!

Я не могла уже ни спорить, ни притворяться, потому просто говорила правду в надежде, что так получится быстрее:

– Пап, я на работу устроилась. Семь часов подряд мыла посуду. И за это мне заплатили две тысячи. Еще и сказали, что это очень хороший заработок, во многих местах платят меньше.

Он не потребовал никаких доказательств – или разглядел их в моем внешнем виде. Замер ненадолго и позвал жалобно:

– Дорога-ая… Дорогая!

Отец явно обращался не ко мне, через пару секунд прилетела мама из своей комнаты, запахивая шелковый пеньюар на ходу. Всю последнюю информацию она получила от мужа. Но, вопреки моим ожиданиям, не упала в обморок и не начала ругаться. Они долго переглядывались, а потом папа сказал:

– Доченька, ты как? Может, врач нужен?

– Сон мне нужен, – я все-таки встала и поплелась мимо них по лестнице, каждая ступенька которой теперь казалась лишней.

Родители меня не останавливали, но зашептались между собой. Поскольку быстро идти я не могла, а эхо хорошо отражается от мраморных стен, их фразы я отчетливо расслышала:

– Ну вот, дорогой, а ты говорил, что испортили мы с тобой Марту. Посмотри, как она хочет твое дело в свои руки взять – даже к народу спустилась!

– Я сам удивлен, дорогая. Но сомневаюсь, что ее хватит хотя бы на неделю…

– Даже если и не хватит – ты усердие оцени. Лично я никогда бы не смогла пойти на подобное!

– Поглядим, дорогая, поглядим. Слушай, а ведь я когда-то барменом по ночам работал… и грузчиком… и посылки разносил…

– Думаешь, наследственность сказалась? Не перебарщивай с чувствительностью, дорогой, вот это выражение лица тебе вообще не идет. Я выходила замуж за успешного бизнесмена, а не за грузчика!

– Вот в том-то и дело, дорогая…

К счастью, спор они продолжать не стали, и просто разошлись по своим спальням.

Глава 10. Уличное воспитание

Подруги почему-то раздражали – вероятно, таким образом сказывалось недосыпание.

– Там новый фейс-контроль! – щебетала Юлиана в одно ухо. – Представляешь, этот неандерталец меня не узнал! Я как нищая стояла в очереди – просто ужас!

Отвечала я равнодушно:

– Я бы тебе рассказала про ужасы, но ты не поймешь.

– Так расскажи, – обиделась она.

Почему-то посуда отодвинулась на второй план – не хотелось этим фактом своей биографии пока делиться. А про какие ужасы можно рассказать? Как на ужин целым трем поколениям семьи, живущим в одной квартире, чистят почти ведро картошки, а для гостей готовят вкусные оладьи из жира? Или как сильной женщине приходится за любую работу браться, потому что муж у нее – умственный инвалид? Или как отличать одно растительное масло от другого по ценникам? Так не поймут же. Чем им такое понимать?

К счастью, ответить я ничего не успела, поскольку в другое ухо зажужжала Камилла:

– Что с твоим маникюром, Марта? Это какой-то протест против цивилизации?

– Маникюр не самое главное в жизни, Камилла.

– Как это? – она очень искренне удивилась.

И за это время я выбрала верный путь:

– Это протест цивилизации. Нет ничего мрачнее, чем всегда следовать моде – такой путь для серой биомассы, а не для меня. Есть овцы, а есть пастухи. Я, по-твоему, кто, Камилла?

– О-о! – отозвалась она уважительно. – Теперь понимаю! Сама собиралась что-нибудь эдакое учудить, но у меня родители строгие. Девочки, кстати, вы уже просмотрели последние выпуски глянца?

Боже, как с ними скучно. Хотя ясно: чтобы вовлечься в это обсуждение, надо просто больше поспать. А с кем может быть весело в таком состоянии? С Настей – полезно, но не весело. С Юрой? Он разве что о законах про бездомных животных умеет рассуждать. Что я вообще в нем нашла? Ну да, умница и красавчик, но сколько таких теперь в моем распоряжении? Еще через три смены возле раковины и четыре поездки на метро я познаю самые глубины ада. А человек, познавший ад, получает немыслимую мощь – он становится практически неуязвимым! Так и понадобится ли мне после этого какой-то журналистик, если я смогу брать любого: хоть дворника, хоть уборщика, хоть – не приведи судьба к такому падению – менеджера торгового зала?

Настроение мое было боевым, но не приподнятым. Общаться больше ни с кем не хотелось, однако инерция делает свое черное дело. Из-за нее я остановилась, когда Юра окликнул меня на выходе, и невольно улыбнулась.

– Марта! – он догнал меня быстро, на ходу засовывая общие тетради в сумку. – Привет! А где Настя?

Надеюсь, мои глаза не полыхнули демоническим огнем, а голос прозвучал карамельным сиропчиком:

– Настя? А зачем тебе Настя?

– Ну как же! – он развел руками, знакомо и как-то неэмоционально улыбаясь. – Вы, девчонки, столько для меня сделали – считаю себя обязанным хотя бы кофе вас угостить! Как раз и зарплату же получил.

– Да какая там зарплата, – вздохнула я, припоминая те жалкие крохи, за которые была готова вгрызаться в глотку таксисту. – А Настя дома, за племянником присматривает.

Настю я видела четыре минуты назад в читальном зале. Но инерция оказалась беспощадной, она несла меня по заранее намеченной траектории и спонтанно отметала все помехи.

– Жаль, – Юра, очевидно, не расстроился. – Может, тогда вдвоем?

– Можно, – протянула я, наблюдая, как Камилла и Юлиана застыли на крыльце. Они явно оценивали мое победоносное шествие по Юриному сердцу.

И так мы пошли, как если бы я еще недавно не собиралась вернуться домой, выспаться и снова ринуться в бой – но уже не ради этого парня, а всех парней во Вселенной. Инерция!

Еще не было слишком поздно, но вечерело и давило на веки. Я спрашивала Юру о его родных местах и не слушала ответы – не могла на них сосредоточиться. И как раз когда мы собирались переходить улицу, рассмотрев на другой стороне кафе, разом остановились от скрипа тормозов. Красивая, как конфета в фантике, машина промчалась чуть вперед, а потом начала сдавать назад, вызывая возмущенные сигналы других машин. Я уже знала, чье лицо увижу высунутым в окошко – на такой аварийный идиотизм способны только счастливые дети моего окружения, которые в случае чего и штрафы заплатят, и новые права купят – точно такие же, как в первый раз.