Забыв о мучительной боли, превозмогая навалившийся ужас, Глеб вдруг осознал, в какую отвратительную историю он влип. Не желая отвечать в одиночку, он, стараясь перекричать поднявшийся шум, заговорил. В его голосе, насквозь пропитанном истерическими нотками, звучал страх перед надвигающейся бедой, безумная жалость к самому себе и неистребимое желание вылезти из воды сухим, пусть даже ценой гибели всех остальных.

— Я буду говорить, пишите! — кричал он, глотая сопли и растирая по щекам горячие противные дорожки слез. — Пишите! Я был не один! Записывайте: Халтурин Виталий, Паршин Андрей…

— Заткнись, щенок! — резкий оклик отца подействовал на Глеба как ушат холодной воды. — Заткнись! Ты соображаешь, что делаешь? Езжай в травмапункт и не болтай лишнего! Когда из твоей задницы вытащат все крючки, мать заберет тебя домой, там и поговорим, а пока замолчи, сделай милость!

Закрыв глаза и уткнувшись носом в дерматиновую основу носилок, Глеб затих, предоставив все решать отцу. Металлический грохот захлопнувшихся за ним дверей «скорой» отдался в голове тяжким гулом. Заскулив не столько от боли, сколько от безысходности, впервые в жизни Кондратьев почувствовал, как под его ногами разверзается бездна, края которой не удержит ни одна земная сила.

* * *

Молоденькая красотка с ногами от самых подмышек старательно рассекала пространство огромной сцены, широко разевала рот и, видимо, по неопытности, не всегда попадала в такт бегущей фонограмме. Тщательно тряся обрывками театрального костюма, она кружилась на огромных каблучищах, прогибаясь во все стороны и рискуя вывихнуть челюсть от непомерных потуг показать свои ослепительно блестящие зубы зрителю в последнем ряду. Под тяжестью туши неподъемные ресницы опускались сами собой, и, для того чтобы глаза не захлопнулись в самый неподходящий момент, девушке приходилось высоко поднимать брови, отчего ее лицо принимало испуганно-удивленное выражение.

Недостаток полупрозрачного материала в костюме, получившийся, вероятно, вследствие высокой стоимости ткани, полностью компенсировался длиной голенищ красных лаковых сапог, доходящих певице почти до самого паха и мешающих как следует передвигаться. Каждый раз, оказываясь в центре сцены, девушка образцово-показательно хлопала в ладоши, зажав в одной руке неизвестно для чего взятый микрофон и изо всех сил подсказывая наивным зрителям дальнейшие действия, необходимые для продолжения концертной программы.

Молоденькие фанатки, привстав на цыпочки и сцепив поднятые руки, раскачивались из стороны в сторону, строго соответствуя запрограммированной мелодии, прошедшей тщательную компьютерную обработку и выдаваемой за натуральные подвывания юного звездного дарования. Закрыв глаза, ценители искусства колыхались волнами, выдавливая из себя трагические крики, вероятнее всего, означающие томные метания страдающих и сопереживающих душ.

Бросая неуверенные взгляды на соседей, Алена пыталась выяснить: есть ли в зале здравомыслящие слушатели, понимающие фальшь происходящего на глазах сотен людей фарса, или, ничегошеньки не смысля в современном искусстве, она настолько отстала от жизни, что превратилась в старую брюзгу и начала критиковать все, что не совпадает с ее мнением. Посмотрев по сторонам, Алена увидела, что большая часть зала, раскачивающаяся справа налево, воет в припадке экстаза, зато другая часть, правда, менее внушительная, так же, как и она, с непониманием крутит головой. Поняв, что она не одна, Алена вздохнула спокойнее и, расслабив затекшие от напряжения мышцы, повернулась к Артему.

— Тема, ты не мог бы ответить мне на один существенный вопрос? — громко произнесла она.

— На какой именно? — отозвался он.

— Зачем ты меня сюда притащил, ты мне можешь сказать? — В огромных темно-серых глазах Алены отразилось неподдельное недоумение. — Мало того что на эту новоиспеченную звезду без слез смотреть невозможно, так еще и фонограмма не самого лучшего качества. Если бы эта фитюлина выступала по телевизору, было бы не так обидно, там хоть все видно, а здесь что?

— Если бы у нас с тобой был один телевизор на двоих, я бы охотно согласился, — прищурившись, засмеялся Артем.

Из-за шума в зале говорить шепотом не имело смысла; подогретые горючим молодые люди, водрузив на закорки визжащих от удовольствия размалеванных девах, дергались в такт ударным. Скользящие по рядам публики яркие лучи то и дело вздрагивали, рассыпаясь каскадом разноцветных мерцающих огоньков. Пересиливая напряжение, истошно громыхали динамики; яркие стрелы прожекторов, рассекая гудящую массу зала, впивались в глаза режущей болью, вызывая раз за разом новую волну восторга. Наряды милиции, еле сдерживая напирающую на ограждения людскую массу, держались из последних сил, защищая вверенную им для охраны территорию, прилегающую к сцене, и молились всем святым, чтобы разгоряченная толпа не ринулась на штурм подмостков. Не имея никакого желания лезть в самую гущу, милиционеры закрывали глаза и на безобразные выкрики, и на запрещенные бутылки, переходящие из рук в руки чуть ли не по головам хрипящей от напряжения толпы. Крепко уцепившись друг за друга, они стояли у металлических решеток ограждений, хмуро поглядывая в бурлящее море растрепанных голов и орущих глоток.

— Тем, у меня такое ощущение, что я попала в сумасшедший дом! — пожаловалась Алена.

— В сумасшедшем доме гораздо тише, — замотал головой он.

— Если в ближайшие пять минут мы отсюда не уйдем, то я боюсь, что мне грозит попасть именно туда, — стараясь перекричать всеобщий ор, Алена наклонилась к уху Артема, и он почувствовал, как ее длинные шелковистые локоны коснулись его шеи.

— Что? — Артем наклонил голову ниже, с удовольствием ощущая запах знакомых духов.

Невольно заглянув в открывшийся вырез блузки, он увидел серебристо-черное кружево гипюра, и во рту у него моментально стало сухо. Острый краешек золотого ромбовидного кулона, висящего на тонкой витой цепочке, упирался в едва заметную на коже маленькую круглую родинку. Не в силах сопротивляться, Артем наклонился еще ниже, почти прижавшись к шее Алены губами.

— Я говорю, пойдем отсюда! — прокричала она, наклоняясь к уху Артема.

Качнувшись вперед, Алена вдруг почувствовала, как теплые мягкие губы Обручева коснулись ее шеи. Слегка подняв ладонь, она уперлась Артему в грудь и услышала, как бешено колотится его сердце. Не поднимая головы, Артем прикасался к коже девушки еще и еще, с восторгом ощущая губами мелко пульсирующую тонкую жилку.

Забыв о гремящих динамиках, прикрыв от удовольствия глаза, Алена чувствовала, как голова ее медленно плывет кругом. Обжигая кожу горячим дыханием, губы Артема спустились к ромбику кулона, тело его напряглось, а руки, державшие Алену за плечи, задрожали. Увидев, что голова девушки откинулась назад, Артем дернулся всем телом и, скрипнув зубами, глухо выдохнул. Сделав полшага назад, он опустил руки и, с усилием улыбаясь, проговорил:

— Если не хочешь, чтобы мы попали в сумасшедший дом вместе, пойдем отсюда.

С трудом протискиваясь сквозь кричащую толпу, они пробрались к выходу. После ревущего душного зала, казавшегося теперь адской мясорубкой, на улице было необычайно тихо и безлюдно. Слух, успевший адаптироваться к громыхавшим децибелам, почти не улавливал едва различимые звуки вечернего города. Шуршание автомобильных шин, так раздражавшее Алену до сегодняшнего вечера, казалось теперь просто детской забавой.

— Купи козу, а потом продай ее, и поймешь, насколько ты счастлив, — засмеялась она, с удовольствием втягивая в себя мартовский морозный воздух.

— Наверное, ты не захочешь пойти ни на один концерт в ближайшие лет десять или даже двадцать, — смеясь, предположил Артем.

— Ну уж нет, — кокетливо сморщила нос Алена, — полученного иммунитета мне хватит, как минимум, лет на пятьдесят.

Шагая рядом с этой необыкновенной девушкой, ворвавшейся в его жизнь так неожиданно и смело, Артем чувствовал, как душа его, огрубевшая и застывшая за многие годы одинокой жизни, оттаивает. Неожиданно для себя он вдруг заметил, что огромные влажные снежинки, мелькавшие в свете уличных фонарей, напоминают белоснежное кружево молочной пенки, разорванное на миллионы мелких кусочков, а светящиеся фары встречных автомобилей — желтые щелочки глаз диковинных животных.

Держась за руки и болтая о всякой ерунде, они незаметно дошли до Аленкиного дома.

— Я пойду? — засунув руки в рукава куртки, она стала напоминать маленькую школьницу.

— До завтра, — кивнул Артем, делая шаг в сторону и пропуская ее к двери подъезда.

— А может… посмотрим вместе телевизор? — не поднимая головы, осторожно проговорила она.

Сердце Артема почти остановилось. Немного помолчав, он поднял глаза на девушку и, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Мне сорок два, а тебе — двадцать один, а значит, я должен соображать за двоих, если не хочу потерять того, что мне дороже всего на свете. Возможно, я совершаю самую величайшую глупость в своей жизни, но нам придется подождать, пока по телевизору не начнут транслировать действительно что-то стоящее.

* * *

Середина марта выдалась холодной, снежной, совсем не похожей на весну. Линялая простыня нестираного неба приоткрывалась лишь на короткое время, пропуская вниз робкие, крошащиеся солнечные лучики. Мельком взглянув на землю, солнышко зевало и, лениво сощурив слипающиеся ото сна веки, задергивало шторку обратно. Сладко вздохнув, оно хорошенечко потягивалось и, подоткнув под себя куски ватного одеяла застоявшихся туч, переворачивалось на другой бок. В тот момент, когда теплый язык мартовского лучика облизывал коньки крыш и перила балконов, висевшие на самом краю сосульки начинали рыдать. Уронив пару-тройку крупных слезинок, они успокаивались и, выполнив свое предназначение, вновь замерзали, становясь мутно-матовыми.

Шагая под руку с Димой, Светлана взахлеб рассказывала о своей новой работе. Все, к чему она привыкла за два с лишним десятилетия в школе, вдруг изменилось, отодвинулось на задний план и перевернулось с ног на голову. Привыкшая к аккуратности и терпению, много лет изо дня в день по одному и тому же кругу, не требуя от жизни большего, она тащила лямку бытовой обыденности.

Срастаясь со своими учениками душой, она шла вместе с ними, радовалась их удачам и переживала горечь их поражения как свою собственную боль. Но дети вырастали и уходили во взрослую жизнь, в которой для нее уже не было места. Отдав часть души, часть своей жизни, она их отпускала, храня в памяти каждого. Закончив очередной круг, она начинала следующий, заранее зная, что когда-нибудь опять придет в ту же точку, и так продолжалось бесконечно, пока в ее жизни не появился Димушка.

Попросив его помочь с работой, Светлана даже не могла предположить, что меньше чем через сутки ее жизнь изменится до неузнаваемости и что любимое дело, которым она много лет занималась как хобби, станет ее профессией.

Наверное, при рождении каждому дается что-то свое: кто-то рождается с серебряной ложкой во рту, кто-то — с пером поэта в руке, а кому-то достается пухлый кожаный портфель государственного деятеля. Гадать, чем Бог одарил Светлану, было незачем, потому что всем, кто ее знал, было совершенно ясно: Света родилась со спицами, иголками и нитками в руках. То, что могли сделать ее руки, было не просто великолепно, это был эксклюзив, причем эксклюзив высочайшего качества.

По мнению бывшего мужа, Анатолия, свои способности Светлана растрачивала впустую, работая из праздного интереса и тратя свое время крайне непродуктивно. Не беря за свой труд ни копейки, она делала такие вещи, цены которым действительно не было. И вот неожиданно для себя Светлана попала в волшебный мир, который стал ее жизнью, и, что самое удивительное, за любимое занятие ей не только платили, но и платили отменно.

В журнал, где работал Дмитрий, пришел запрос: требовался специалист, способный помочь с костюмами на фестивале народного танца в Москве. Мероприятие задумывалось грандиознейшее, и осечки с такой важной вещью, как подбор сценических костюмов, быть не могло. Не сомневаясь ни секунды, Дмитрий предложил эту работу Светлане.

— Ты думаешь, я справлюсь? — хотя глаза Светланы блестели от восторга, в ее голосе проскальзывала нотка неуверенности.

— Почему же нет? — искренне удивился он. — Уж кому как не мне знать, на что ты способна.

— Но это такая ответственность, — растерянно возразила она, — а вдруг я тебя подведу?

— Единственное, что может произойти, — Дима сузил глаза до щелочек и принял заговорщицкий вид, — так это то, что, загордившись, ты перестанешь обо мне даже вспоминать.

— Я? — удивлению Светланы не было предела.

— Кто же, как не ты, самая старшая из присутствующих здесь дам? — скороговоркой выдал Дмитрий, с радостью глядя в восторженное лицо Светы.