— Сколько? — пальцы Козлова, отстукивающие ритм по крышке стола, замерли.

— Сколько ушло в фонд? — пытаясь догадаться, о чем угодно было узнать хозяину, Петр нахмурился, и его верхняя губа почти подтянулась к носу.

— Об этом мне уже доложили. Я хочу знать, какая сумма по процентам могла заставить ее… — Козлов не договорил, лишь, прикрыв веки с редкими ресницами, тяжело вздохнул. Запустив ладони в длинную седую шевелюру, он провел пальцами ото лба к затылку и, царапнув Петра острыми камушками неподвижных зрачков, умолк.

— На каждом счету было порядка семидесяти тысяч долларов, — облегченно вздохнув, угодливо подсказал тот. Словно на экзамене, дав правильный ответ преподавателю, Петр радостно улыбнулся, но, увидев, что глаза Козлова подернулись пьяной мутью, тут же согнал улыбку с лица.

— Та, что приходила в банк за деньгами, действительно Римма? — спросил Козлов, и, хотя в его интонациях не было ничего угрожающего, Петр ощутил, как от слов этого человека по его телу побежали мурашки. Под пристальным взглядом хозяина он почувствовал, как по его коже разлилась холодная мерзкая жижа.

— Видеозапись в банке не работала: слишком рано, — извиняясь за чей-то недогляд, с замиранием сказал Петр, — но по фотографии служащие без колебаний определили, что это была именно она, слишком уж яркая у нее внешность.

— А вторая? — не отводя колючего взгляда от лица охранника, прошелестел Козлов.

— Вторая — некто Бубнова Оксана Павловна, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения.

— Кто такая? — зацепившись крюками друг за друга, брови Юрия Макаровича впервые поползли наверх.

— Эту мы вычислили быстро, — почувствовав, что опасный момент, связанный с женой хозяина, отошел на задний план, Петр воспрянул духом. Скользких тем он не любил. Кто знает, как нужно себя вести по отношению к бывшей хозяйке? А что если эти нахмуренные брови ничего такого и не означают? Кто знает, что у него на уме, может, через пару минут он велит эту самую Римму удавить, а может, за находчивость еще столько же денег подарит? Юрий Макарович — человек непредсказуемый.

— И кто она такая? — повторил вопрос Козлов.

— Это легче легкого. Оксана — подруга детства вашей… гм-м-м… Риммы Игнатьевны, — не желая гневить Бога, ловко перескочил тот, — шесть лет назад они вместе приехали в Москву.

— Они что, из одного города? — удивляясь, что никогда не слышал об этой таинственной подруге от самой Риммы, скривил губы Козлов.

— Мало того, что они из одного города, они из одного дома, — радуясь возможности показать свое усердие, выдал Петр. — Изображение на пленке в банке с точностью совпадает с ее фотографией на документах, мы проверили, — авторитетно кивнул он.

— Значит, подруга детства… — Юрий Макарович встал и, взяв в руки сигару, отрезал от нее специальными золотыми ножничками толстый мягкий кончик. Не дожидаясь, пока босс собственноручно потянется за зажигалкой, по первому его взгляду Петр поднес огонь. — Значит, подруга… — механически, уже не думая о Бубновой, протянул Козлов.

Затянувшись сладким терпким дымом, он уселся в кресло-качалку недалеко от стола и, уставившись неподвижными зрачками в окно, задумался. Его глаза, почти бесцветные и пустые, сами напоминали окна, за пыльными стеклами которых ничего не видно. Застывшие в своей неподвижности скулы прикрывали длинные седые пряди вылинявших волос, а узкая полоса прозрачных губ казалась на лице ровной бесцветной щелью. Без единой морщинки, высокие залысины лба были гладки и открыты, подрагивающие тонкие музыкальные пальцы были ухожены и чисты.

Петр видел, как, выпуская кольца сладковатого дыма, хмурился его хозяин и как изящные наманикюренные ногти Козлова отстукивали какую-то замысловатую мелодию, но, боясь неудовольствия начальства, он стоял на прежнем месте молча, не перебивая, вытянув руки по швам и ожидая, когда хозяину будет угодно продолжить прерванный разговор. Минуты тянулись за минутами, но, не обращая внимания на застывшего подчиненного, Юрий Макарович, погрузившись в свои мысли, курил сигару и все так же барабанил пальцами по лакированным ручкам кресла.

Эх, Римма, Римма! И почему у женщины ума не больше чем у кошки? Ты приехала в Москву, стремясь продать как можно дороже свою молодость и красоту, я предложил тебе неплохую цену, так что еще тебе было нужно? В сказки о любви, это слюнтяйство для слабых, мы не верили оба, такие, как мы с тобой, жить химерой не станут. Тогда для чего тебе все это?

Глядя в серое апрельское небо, покрытое пыльными ватными клоками облаков, Юрий Макарович задумчиво выпускал дым через ноздри и, пытаясь докопаться до сути произошедшего, томительно прислушивался к своему внутреннему голосу, пытаясь принять единственно правильное решение, окончательное, бесповоротное, о котором он никогда не пожалеет.

Чувства Риммы его не интересовали: глупая пустышка, променявшая райскую жизнь и обеспеченную старость на сиюминутную выгоду, не заслуживала его внимания, гораздо интереснее то, что творилось внутри него самого. Условия сделки, заключенной по всем правилам, Римма нарушила столь бесцеремонно и бессмысленно, что ее поведение вызывало скорее раздражение и удивление, нежели злость.

Те копейки, которые находились в данный момент в ее сумочке, не могли поколебать его финансового всесилия, потому что были равноценны шелухе от семечек, едва ли это было то, над чем стоило серьезно сокрушаться, потому что основная сумма, неизвестно каким образом попавшая на счет благотворительной конторки, через день, самое большее через два, будет лежать на прежнем месте. Непонятно другое: почему, имея над своей головой такую властную и надежную хозяйскую руку, как его, Римма предпочла крошки с барского стола, жалкие объедки, хотя могла рассчитывать на большее?

Оскорбленный мелочностью женщины, делившей с ним кров, ущемленный в своих претензиях единоличного собственника на вещь, за которую уплачено сполна, Козлов не собирался мстить, тем более идти на конфликт с законом, но, пытаясь докопаться до истоков столь чудовищной глупости и не находя ей ни одного разумного объяснения, понимал, что пропасть, разверзшаяся между ним и Риммой, настолько велика, что соединять ее берега обратно не имеет никакого смысла. Зло должно быть наказано, но наказано ровно в такой степени, какую оно заслуживает — ни больше, ни меньше, — ибо того требует разумная справедливость.

— Ну что ж, — Юрий Макарович в последний раз выпустил дым и надавил почти целой сигарой на край хрустальной пепельницы.

Издав характерный шелест, табачные листья с шорохом осыпались на дно, а из груди Козлова вылетел звук, напоминающий что-то среднее между шипением змеи и масла на сковороде. Дернувшись всем телом, Петр с беспокойством сделал шаг в сторону и посмотрел на трясущийся профиль хозяина.

Верхняя губа его оставалась неподвижной, а нижняя, сдвинувшись вправо, повисла кривым некрасивым шматком, и от ее угла и почти до самого подбородка лицо перерезала глубокая косая складка. Презрительно оттопыренный шмат мелко подергивался, и в такт его конвульсивным движениям вибрировали кончики бугристых ноздрей, пересеченных яркими тонкими нитями малиновых прожилок. Решив, что боссу плохо, Петр хотел бежать за помощью, но, присмотревшись, вдруг понял, что с хозяином все в полном порядке и что шипящее кудахтанье, раздававшееся из-под прыгающей ткани дорогого шелкового халата, не что иное, как смех.

Опешив от непривычного зрелища, Петр недоуменно вытаращил свои бычьи глаза и, не решаясь предпринять что-то самостоятельно, смотрел на хозяина, узкие щелочки глаз которого почти закрылись пепельными перекрещивающимися ресницами. Так же неожиданно, как и начался, смех внезапно прервался, и пальцы Козлова сосредоточенно забегали, выстукивая на поверхности ручек кресла новый мотив.

— Ты, Петенька, не смотри, у стариков свои причуды, — не поворачивая головы и вполне уверенный в том, что его верный оруженосец все еще стоит за его спиной, негромко сказал он. — Как ты мыслишь, что лучше: быть холостым или женатым, или женатым, но холостым? — перестав смеяться, Козлов медленно повернул голову вправо, и его цепкие глаза царапнули Петра по лицу.

Будто ощутив их прикосновение, тот вздрогнул и непонимающе уставился на хозяина. Слова Козлова звучали непонятно, боясь рассердить босса, Петр судорожно дернул шеей и на всякий случай, соглашаясь, кивнул.

— Вот и я так считаю, — отвечая больше на свои мысли, чем на половинчатое согласие своего телохранителя, жестко проговорил Козлов. — Позови-ка ты мне, Петенька, Игоряшу, — негромко зашуршал он, и Петр понял, что окончательное решение боссом принято.

* * *

Выехать к подруге сразу после телефонного разговора Римме не удалось: бдительность пескоструйчика не позволила покинуть семейное гнездо с вечера, зато с самого утра, пока Юрий Макарович еще нежился в постели, Римма ускользнула незамеченной. Заявив охране, что сегодня сопровождение ей не нужно, уже в половине восьмого утра она выжимала из своей железной кошки тот максимум, который можно было позволить в черте города, задыхающегося от автомобильных пробок, наглухо перекрывших все улицы и проспекты. Набирая Ксюхин номер и слыша в трубке лишь длинные монотонные гудки, Римма с беспокойством посматривала в зеркало заднего вида и, проклиная загруженность дорог и нерасторопность водителей, еще крепче вцеплялась в кожаную оплетку руля.

Когда зажегся зеленый глаз светофора, Римма облегченно вздохнула и, едва касаясь педали газа, напряженно замерла, с надеждой всматриваясь в плотный поток автомашин, находящихся перед ней. Вытягиваясь длинным, рифленым, словно у дождевого червя, телом, колонна вздрогнула и неторопливо двинулась вперед. Попыхивая от нетерпеливого ожидания выхлопными трубами, машины подрагивали и сантиметр за сантиметром отвоевывали у дороги освободившееся пространство.

— Черт знает что такое! — Римма с досадой ударила ладонью по рулю, и обиженный небрежным отношением хозяйки клаксон «Ягуара» оскорбленно ойкнул.

Разглядывая в стекло угловатые железячки сиротливых «жигулят» и «Москвичей», Римма закатывала под самый потолок свои выразительные светло-серые глаза и, в полнейшем недоумении покачивая крашеными перьями волос, втягивала щеки и сухо щелкала уголками губ.

До чего убогая страна! Эти скрючившиеся от собственного позорного вида громыхающие коробочки на колесиках давно пора сдать в металлолом или, еще проще, снести на соседнюю свалку! Жалкие напыженные мужички, вытирающие этот хлам чуть ли не собственными лысинами и гордящиеся громыхающей по кривым ухабам собственностью, в ее глазах не заслуживали не только уважения, но и доброго слова! Если бы ее заставили хоть раз сесть в такой тарантас и проехать на нем несколько метров, она бы умерла со стыда! Да половина этих, с позволения сказать, автомобилей-доходяг годится только на то, чтобы птицы откладывали на их крыше свой драгоценный помет, который хоть как-то сможет скрепить распадающиеся на ходу детали кузова!

Злобно цокнув языком, Римма уже приготовилась нажать на педаль газа, но, издевательски мигнув красным воспаленным глазом, светофор переключился перед самым ее носом, заставив остановиться у белой ограничительной линии перед пешеходной дорожкой.

— Бабушка удава! — раздувая от нетерпения ноздри, Римма взглянула на толстый извивающийся хвост колонны счастливчиков, успевших миновать перекресток.

Оторвавшись на время от дороги, она снова нажала на повтор набора номера Ксюхи, но из трубки по-прежнему раздавались тягучие равномерные гудки и, с разочарованием взглянув на погасшую подсветку мобильника, Римма была вынуждена отключиться. Почему она не отвечает? Вспоминая вчерашние всхлипывания Оксаны, Римма крепко сжимала зубы, и ее мысли переносились на мужа, железного пескоструйчика с мутными рыбьими глазами. Нет, нужно было еще вчера взять ключи от машины и ехать к Ксюне. Какого рожна! Ведь не стал бы он держать ее за руки? Хотя… этот мог не только держать за руки, но и за ноги вырвать их из того места, откуда они растут.

Удивленно мигнув, светофор вытаращился зеленым глазом, и, не раздумывая, Римма нажала на газ. Ксюша-Ксюша, до чего мы с тобой дошли! Прятаться от собственной тени или считать копейки в грязном углу второсортного ресторана — перспектива не из лучших, и ее золотая клетка немногим привлекательнее полуголодной свободы подруги.

Вспомнив тихие уголки родного Севастополя, Римма почувствовала, как к ее горлу подкатывает горький щемящий ком. Тихая улочка со старым, полуразвалившимся домом, витые перила балконов, неровные истертые плитки дорожки к родному подъезду, длинные закрученные лозы дикого винограда и хмеля, оплетающие аккуратные крашеные окошки домов…

Наверное, счастливым бывает только детство. Тогда шаткие кривобокие рейсовые автобусы казались им верхом совершенства. Трясясь в глубоких пыльных рытвинах, чудесный транспорт с синей полосой по бокам подпрыгивал на ухабах и плюхался обратно в пыль, а две тоненькие девчушки, застыв у стекла, мечтали о будущем, рисуя себе надуманное блестящее счастье в столице и не понимая, что счастливее чем тогда, они уже не будут…