— Федь, не дури, я просто смотрю, а играть не собираюсь, — торопливо проговорил он и потянул друга за руку, на всякий случай, прочь от стола.

— Это еще почему? — удивился тот.

— Я не умею, — честно сознался Володя. — Я ни разу в жизни не пробовал играть.

— И что? — удивлению Федора не было предела. — По этому поводу ты собираешься всю жизнь стоять в уголке и наблюдать, как развлекаются другие? А почему бы тебе не поучиться?

— Не сейчас же, — ответил Володя.

— Почему не сейчас? Сейчас как раз самый что ни на есть удобный случай. Эй! — крикнул он ребятам, держащим в руках кии.

— Шумилин! — укоризненно прошептал Володя.

— Дайте нам с Вовчиком попробовать в лузу попасть, — попросил Федор, не допуская мысли, что ему могут отказать.

— Да какой из меня игрок? — смутился Володя.

— Честно тебе скажу, — заявил слегка разгоряченный пивом Федор, — из меня точно такой же. Но ребятам придется это пережить, правильно я говорю? Никто же с кием в руках не родился, так что научимся.

Федор взял из рук невысокого мальчика в кожаной жилетке кий и передал его Володе.

— Держи, сейчас начнем соображать, что к чему, — самоуверенно проговорил он. — Что я знаю точно — на этом месте выставляются шары, смотри, тут даже залысина на сукне есть, — важно сказал он, и все рассмеялись. Но смех был не обидным, и Володе стало немного легче.

— Да я и по шару-то не попаду, — смущенно пробормотал он.

— А ты об этом не думай, просто совмести кий, шар и лузу в одну линию, и все. А потом бей, только кий не нужно так близко держать, удар жестким не получится, понял?

— Понял.

— А раз понял, давай, разбивай, нечего тянуть кота за хвост.

Наклонившись над столом, Володя ощутил, как все его существо наполнилось непередаваемой радостью. Где-то за освещенным пространством стола гремела музыка и танцевали ребята. На сетчатых скатертях появлялись новые кружки с пенными шапками, а дары моря аппетитно дымились в маленьких толстощеких горшочках, но для Володи все это не имело значения. На мгновение он почувствовал, что весь окружающий мир перестал для него существовать, были только он и зеленое сукно стола, властно манившее его к себе. Сосредоточившись, он прицелился и, отведя кий назад, с силой ударил по цветным горошинам треугольной пирамиды.

Наверное, правду говорят, что удача идет на новенького, потому что с первой же попытки Володя не только попал, но и закатил в лузу шар. Конечно, американка — это не русский бильярд, с тяжелыми светлыми шарами, едва-едва протискивающимися в узкие лузы необъятных столов, в ней и площадь поменьше, и лузы пошире, но для Володи, игравшего впервые в своей жизни, в данный момент ничего лучше быть просто не могло по определению.

Закатив первый шар, он настолько удивился собственной удаче, что, поставив кий рядом с собой, застыл, не зная от растерянности, что делать дальше.

— Ну ты даешь! — поддержал его Федор. — А говорил, что никогда не играл.

— Честное слово, в первый раз, — просиял Володя.

— Тогда не стой столбом, бей дальше, — махнул рыжими кудрями Федор, отпивая новую порцию пива из только что принесенной кружки. — Будешь? — он протянул кружку Володе.

Тот хотел отказаться, но неожиданно для себя произнес:

— Конечно, буду, первый в жизни шар да не обмыть? За кого ты меня принимаешь?

Сделав пару крупных глотков, он понял, что от волнения в горле у него пересохло, и, недолго думая, допил всю кружку залпом.

— Если каждый забитый шар так обмывать, то к концу партии ты окажешься под столом, — съязвил Федор и сделал знак официанту, чтобы тот нес следующую порцию.

— Та-а-ак, — уже более уверенно протянул Володя, облокачиваясь на стол и целясь заново. — Совмещаем, оттягиваем, удар, — тихонько проговорил он, и очередной шар закатился в лузу.

— Нестеров, ты самое настоящее трепло, — сожмурился Федор, — ты ж кого угодно под орех разделаешь, а блеял, как овца. Ты где учился?

— Честно, нигде, — сияя и старательно скрывая свою радость, сказал он. — Да я же в первый раз, ты же знаешь.

— Хорошо тогда у тебя получается, если в первый раз, — удивился Федор. — Ну-ка, дай мне разочек ударить, а то с тобой так и простоишь рядом, ни разу по шарику не щелкнув.

Облокотившись на стол, Федор произвел удар, но то ли от выпитого пива, то ли оттого, что у него дрогнула рука, шарик до лузы не докатился.

— Артель «Напрасный труд», председатель Шумилин! — громко объявил Федор, и все рассмеялись. — Слушай, Вовчик, а может, в тебе талант бильярдиста пропадал, а я его открыл? — выдвинул гипотезу он.

— Скажешь тоже, — отмахнулся Володя.

— А что, на первооткрывателя я никаким боком не потяну? — Федор выпрямился во весь рост и, сдвинув рыжие брови, встал к Володе в профиль. — Даже так не тяну?

— Так, пожалуй, тянешь, — бросил кто-то из толпы, и игра продолжилась.

Сначала Федор поддавался, намеренно позволяя Володе выглядеть более ловким, но через несколько партий понял, что, несмотря на все свои старания, ничего не может противопоставить мощной игре друга. Отставив пиво, он всерьез взялся за кий, но все его попытки возвратить утерянный статус-кво провалились: набив руку, Володя не сдавал отвоеванных позиций.

С того самого вечера не проходило дня, чтобы Володя не зашел в «Сети» хотя бы на часок. Обычно, окончив уроки, они с Федором отправлялись в подвал прямо после школы, и если Федора больше интересовали пенные шапки на кружках и сушеные рыбки к ним, то для Володи существовал только один предмет, о котором он думал денно и нощно, — бильярдный стол. То, что выдавалось ежедневно матерью на обеды и проезд, неизменно оставалось в маленьком темном погребке. Незаметно для себя, запутавшись в ячейках «Сетей», Володя все глубже погружался на дно «Атлантики».

* * *

Прощально помахав Алене рукой, Обручев завел мотор новенькой «Ауди», до предела нашпигованной электроникой, и машина плавно тронулась с места. В зеркало заднего вида Артем видел, как, торопливо стуча каблучками по тонкой наледи проезжей части, девушка перешла дорогу и скрылась за углом дома.

Странное ощущение счастья и легкости, не покидавшее Артема на протяжении тех двух часов, что он общался с этой необыкновенной девочкой, не оставило его и сейчас. То, что они знакомы всего две недели, и то, что он старше ее ровно вдвое, не смущало его нисколько. Находясь рядом с ней, он скидывал лишние два десятка лет, превращаясь в прежнего беззаботного Тему, готового бросаться снежками и носиться по лужам бесконечно. Глядя в ее серые восторженные глаза, Обручеву хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, мальчишеское, давно забытое и оттого вдвойне милое.

Алена появилась в его жизни внезапно, сметя все его представления о здравом смысле и разуме одним махом. Познакомились они на одной из нудных конференций, устраиваемых неизвестно кем и неизвестно для чего. От журнала, где работал Артем, нужно было отправить какого-нибудь страдальца, обреченного коротать целый рабочий день в душном конференц-зале, выслушивая по сотому разу старые рационализаторские предложения, произносимые очередным умником на новый лад.

Как всегда в таких случаях, у всех сотрудников издательства, ну просто поголовно, вдруг нашлись спешные, неотложные, не терпящие отлагательств дела. Мало того что именно в этот день у каждого была запланирована встреча, так еще и половина ждала решения безотлагательного вопроса, требующего личного присутствия сотрудника в офисе. Короче, как Обручев ни брыкался, крайним оказался именно он. Добрые хлебосольные сотрудники отдела оказались настоящими друзьями, вручив ему блокнот с ручкой, напоив двойной порцией кофе, выдав несколько десятков необходимых советов и пинка для ускорения.

Честно стараясь выполнить свой гражданский долг, Обручев держался, как мог, почти час, слушая монотонный бубнеж докладчиков и однообразный шелест переворачиваемых страниц. Но когда в зале погас свет и на экране что-то замелькало, как он ни крепился, пару раз клюнув носом, все же уснул, причем настолько крепко и безоблачно, что не слышал ни выступающего, ни аплодисментов зала, ни собственного храпа, перекрывшего допустимую норму звуковых децибелов на несколько порядков…

Неизвестно, сколько длился его богатырский сон, но очнулся он оттого, что молоденькая журналистка, сидящая рядом, тормошила его за руку, безуспешно пытаясь удержаться от смеха. Раскрыв глаза, Обручев не сразу сообразил, что произошло. Щурясь на яркий свет, он оглядывался по сторонам, растирая затекшую от неудобного лежания на ладонях щеку и удивляясь, почему внимание всех присутствующих обращено к его скромной персоне.

С той неудачи на конференции и началось их знакомство. Девушка, пленившая Артема в один миг, оказалась сотрудницей третьесортной газетенки, названия которой он, честно говоря, даже не запомнил. Темно-серые глаза, опушенные густыми, умело накрашенными ресницами, смотрели спокойно и ласково; мягкие каштановые локоны, спускавшиеся ниже плеч, вились слабыми кольцами, а пухлые розовые губы напоминали милого маленького котенка. Невысокая, слегка худощавая, одетая в джинсы и белый вязаный свитер с огромным воротником, она казалась хрупкой и нежной, необыкновенно женственной и притягательной.

Выйдя из злополучного зала на свежий воздух, Артем громко расхохотался и, посмотрев в смеющиеся глаза девушки, задорно произнес:

— Мадемуазель, позвольте представиться: величайший соня и страшный скандалист современности — Обручев Артем Степанович. А как зовут вас, моя дорогая спасительница?

— Спасительницу зовут Еленой Анатольевной, — улыбнулась Алена, и ее глаза мягко засветились. Морозный воздух окутывал ее губы, вырываясь облачками пара от горячего дыхания.

— Можно мне искупить свою вину, пригласив вас в кафе? — спросил он.

— В чем же ваша вина? — удивилась она.

— Из-за меня вам пришлось уйти с конференции, как же вы теперь будете писать отчет?

— Нет, это такая вина, которую искупить чашкой кофе не получится, — шутливо сдвинула брови Алена.

— А двумя? — серьезно предложил он.

— И двумя тоже, — качнула головой она. — Знаете что, я, пожалуй, поеду домой, мне еще часа три сидеть над статьей придется. — Увидев огорчение на лице Артема, мягко улыбнувшись, она проговорила: — Артем Степанович, вы не обижайтесь, пожалуйста, просто я так не могу, мы знакомы всего десять минут. И я ничего о вас не знаю.

— Не десять, а двадцать пять, а это, согласитесь, барышня, большая разница, — проговорил он, взглянув на часы, — а потом, для того чтобы выпить с человеком чашку кофе, не обязательно знать о его родне в третьем поколении. Елена Анатольевна, это даже смешно, я же не замуж вас зову, а в кафе. Может, вы пересмотрите свою позицию?

— Ну если не замуж, — поколебалась она, — тогда пойдемте.

С этой встречи каждый вечер они шли куда-нибудь гулять, а потом Артем подвозил Лену к ее дому, но в гости не напрашивался, боясь испортить хрупкие отношения, едва-едва зарождавшиеся между ними. Неожиданно для него самого эта девочка с огромными серыми глазами и смешным бантиком губ стала смыслом существования.

Закоренелый холостяк, женоненавистник и прожженный циник, поклявшийся друзьям умереть в гордом одиночестве, Обручев, глядя вслед Алене, ясно осознал, что дни его холостой жизни сочтены и что без этой женщины жизнь его будет пустой тратой времени. Как гром среди ясного неба, на сорок втором году существования он вдруг осознал, что на этой девочке с огромными темно-серыми глазами белый свет сошелся для него клином.

* * *

Кондратьев, держась руками за обледеневший пролет открытой настежь рамы, стоял на подоконнике четвертого этажа школьного коридора и истошно орал. В перекошенном злобой лице мальчика не отражалось ничего, кроме ненависти и ожесточения. Красные от ледяного ветра пальцы с усилием цеплялись за глянцевое крашеное дерево рамы, а ноги, обутые в легкие кроссовки на прорезиненной подошве, упирались в углы перекладин.

Для своих четырнадцати он был необычайно крупным и широким в кости. Коротко стриженные волосы открывали невысокий лоб и приплюснутые скулы. Недобрый, тяжелый взгляд светлых глаз; будто сжатые, растащенные в разные стороны ноздри и красивые, почти женские губы, по обыкновению искривленные в наглом изломе, бесспорно, придавали его внешности яркие, хотя и отталкивающие черты. Короткий подбородок был пересечен глубокой ямкой, и создавалось обманчивое впечатление, что нижняя часть лица подростка изуродована шрамом.

К бычьей силе и непрошибаемому нахальству судьба добавила Глебу беспредельное самомнение, а высокое положение отца и материальный достаток семьи убедили его в том, что безнаказанность — привилегия сильных. Не зная ни в чем удержу, Кондратьев был бесшабашно щедр с теми, кто смотрел ему в рот, и резок и нагл с теми, кто вставал у него поперек дороги.