Галина Гордиенко - Столичная штучка

Рита озабоченно сдвинула брови: или тень падала на ее лицо так неудачно? Почему-то собственные глаза, такие яркие, такого насыщенного зеленого цвета вдруг смутили Риту своей жесткостью.

Что-то в них было… неприятное. Будто красивую девушку там, на полотне, не интересовал никто кроме себя. И уголки губ странно приподняты, словно Рита едва сдерживала торжествующую улыбку.

Рита судорожно сглотнула: «Наверное, это когда Анатолий Федорович спросил меня – что происходит с Лесей. И почему перестал заходить Даня. Неужели… неужели он все понял по моему лицу?!»

Девушка стояла перед мольбертом, не в силах уйти. Картина притягивала ее, сердце билось все быстрее, ладони повлажнели, вдруг заболела голова. Почему-то сейчас Рите казалось, что девушка на портрете выглядит просто смешно. Нет, красота оставалась при ней, но…

Глупо надевать модельные туфельки на высоченных шпильках, сидя в собственной саду в уютной беседке с щелястым, некрашеным полом! И цеплять на себя драгоценности с утра пораньше тоже глупо. Вон как оттягивает мочку уха тяжелая мамина серьга.

Рита больно прикусила губу: «А ведь мама говорила, что этот комплект можно надевать лишь на вечеринку, он не дневной, и уж никак не на все время…»

Поза, еще вчера казавшаяся Рите очень изысканной, почему-то сейчас смотрелась нарочитой, надуманной, в ней не чувствовалось естественности. Она вызывала раздражение! И усмешку, что еще хуже.

Специально вытянутые, скрещенные ноги, выставляющие напоказ босоножки. Гордо выпрямленная спина и высокомерный поворот головы…

«Неужели я ТАКАЯ?»

Рита вошла в беседку и села, откинувшись на решетку. Сглатывала злые слезы и думала: «Сейчас я сижу так, как сидела бы не на зрителя – удобно. И ноги держу под скамьей, и спиной опираюсь на стенку беседки, и руки положила не так… Это нечестно! Анатолий Федорович должен был сказать мне… – Рита горько усмехнулась и признала: – Я бы все равно поступила по-своему. А Леська там, в тети Шуриной спальне… она осталась собой!»

Рита зажмурилась от обиды. Потом размазала по лицу слезы и сняла с себя мамины серьги. Зажала их в кулаке, подошла к картине и немного удивленно подумала: «Если не всматриваться, то все нормально. Просто ОЧЕНЬ красивая девушка в саду. – Она судорожно вздохнула. – Не всматриваться! Как глупо».

* * *

Богдан качался в гамаке и бездумно смотрел в небо. Наступал вечер, и оно уже не смотрелось белесым. Бездонно-голубое, с налетом высоких перистых облаков, подкрашенных падающим к горизонту солнцем. И никаких оттенков красного! Только разнотонное золото.

«День завтра будет безветренным, – равнодушно отметил Богдан. – Повезло курортникам, почти месяц жара держится…»

В доме зазвонил телефон, и Богдан угрюмо хмыкнул: наверняка Марго. Зря старается. Он предупредил домашних, что его ни для кого нет дома. «Сплин-с!»

Машке с Дашкой новое слово очень понравилось. Они теперь без конца склоняли его. Одна звала другую играть, и та отговаривалась сплином. Мол, жизнь не мила, какие игры?

Богдан невольно улыбнулся, слушая уверенный Машкин голос. Младшая сестра уверяла Марго, что брата до вечера не будет, он ушел к друзьям. И вернется поздно, они уже все спать лягут, он заранее маму предупредил.

«Врушка, – снисходительно подумал он. – Сам бы поверил, что сейчас у Витька, если б в гамаке не валялся. Впрочем, все девчонки такие. Вот Леська…»

Богдан стиснул зубы и с трудом переключился на предстоящий поход в Старый Крым. Юноша все-таки решился пойти с ребятами, иначе он тут свихнется до осени. Дома все время болтали о Лесе, особенно девчонки.

Богдан явно сглазил. Его дернули за подол футболки, и Даша прозвенела прямо над ухом:

– Мы сегодня пойдем к Лесе?

– Нет, – раздраженно бросил Богдан и закрыл глаза.

– У него сплин, забыла? – ехидно пропела Машка. – Данька как о Леське услышит, так сразу и сплин!

– А-а-а, – понимающе протянула Даша.

Она вскарабкалась старшему брату под бочок и пощекотала пальчиком возле уха. Богдан засмеялся. Даша воскликнула:

– А на день рождения дедушки пойдешь? Леся всех приглашала!

Богдан почувствовал, что Машка устроилась с другой стороны. Младшая сестра взволнованно сопела, ожидая ответа.

Богдан сонно пробормотал:

– Ну да, конечно, уже ищу парадные туфли. Я при галстуке, Леська в своем белом платье, ангел невинный…

– Каком белом платье? – удивилась Даша. – Его же больше нет. – И добавила обиженно: – Его Ритка испортила.

– Ага, – подхватила Маша. – «Столичная штучка» на нем целое блюдце с шелковицей растерла!

– Она же нечаянно, – заступилась справедливая Даша. – Она и свои шорты с топиком выбросила. Красивые.

Маша смягчилась и неохотно пробормотала:

– Да ладно. Раз уж она Лесе свое платье отдала на вечер.

– Хотела насовсем, – уточнила Даша.

– Очень надо, – презрительно фыркнула Маша. – Мы едва уговорили Лесю на вечер его надеть!

– Никак брать не хотела, – согласилась Даша. – Ох, и упрямая…

– Точно. Ты рыдала как корова, – ядовито напомнила Маша. – А слезы как у крокодила!

– Почему «как корова»? – растерянно пролепетала Даша.

– Пусть не корова, – отмахнулась Машка. – Главное – не зря старалась. Леся платье все же взяла.

– Голубое – преголубое, – мечтательно пропела Даша. – Краси-ивое…

– Белое было лучше! – непримиримо заметила Маша.

– Ага, – вздохнула Даша.

Мама вышла на веранду и позвала детей ужинать. Девчонки со смехом посыпались из гамака. Богдан лишь сильнее зажмурился: ему в жизни не было так плохо. И так стыдно.

Он видел перед собой огромные карие глаза с влажными от слез ресницами, непонимающие и обиженные.

– Кретин, – выдохнул он. – Ох и кретин!

Рита обрадовалась и удивилась, когда после ужина позвонил Богдан. Она даже посмотрела на Лесю немного сочувственно: именно троюродной сестре пришлось подзывать ее к телефону. Лицо у Леськи при этом было…

Краше в гроб кладут!

Она принесла Рите трубку и пробормотала, отводя глаза:

– Раз молчат на мой голос, значит – тебя. – И торопливо пошла к двери.

Рита радостно крикнула ей в спину:

– Даня, ты?

И подумала, что первый раз назвала Богдана «Даней». Это получилось не нарочито, а само собой.

Потом Рита спешно собиралась, безжалостно перетряхивая свой гардероб: Богдан обещал заехать за ней на своем мотоцикле. Через полчаса. И увезти на Митридат! На самую вершину горы.

Рита еще ни разу там не была, терпения не хватало подняться по бесконечной лестнице. В жару! Только снизу рассматривала стелу в честь дня победы над фашисткой Германией. Или огромных грифонов на самой лестнице, до середины-то Рита добиралась.

Леська как-то показывала ей фотографии и говорила, что оттуда, с Митридата, как на ладони виден весь город. И весь пролив. И порты. И корабли в них. И даже российский берег, если нет тумана.

Рита наконец остановилась на нежно-зеленом брючном костюме из натурального льна. Надела его и схватилась за шкатулку с драгоценностями. Открыла и задумалась. А потом неохотно вернула шкатулку на столик – обойдется. Она… и без того хороша!

Рита выбежала в кухню. Демонстративно покружилась перед сестрой и воскликнула:

– Ну, как я?

– Отлично, – ровным голосом отозвалась Леся. Глаза ее лихорадочно блестели, на скулах играл рваный румянец. – Как и всегда – красавица.

– Спасибо, – мягко сказала Рита.

Она внезапно решила, что подождет Богдана на улице. Чтобы лишний раз не дразнить Лесю. Хотя только что собиралась дожидаться его прихода именно здесь, на кухне, где троюродная сестра возилась с фаршированными перчиками. Готовила завтрашний праздничный обед.

«Еще немного, и я жалеть ее начну, – раздраженно хмыкнула Рита, закрывая за собой калитку. – Будто виновата, что Богдан пригласил сейчас именно меня!»

В памяти некстати всплыла история с платьем и занятыми у Олега деньгами – да, нужно вернуть ему завтра двести гривен – и Рита недовольно поморщилась: подумаешь! Леська сама во всем виновата. Не нужно быть размазней. В этом мире каждый сам за себя.

Рита невольно обернулась и посмотрела на скрытую среди фруктовых деревьев беседку. Мольберта не заметила и облегченно вздохнула.

У будки в злобном лае зашелся пес, зазвенела цепь. Рита вздрогнула, ей почему-то стало не по себе. Неожиданно расхотелось идти на свидание с Богданом. Подумалось, что вся эта история добром не кончится.

И потом – какое лицо у нее на портрете! И глаза…

Жестокие!

«Глупости, – одернула себя Рита. – Я прямо как Леська начала рассуждать. Еще чуть-чуть, побегу каяться и мирить ее с Богданом. Вот цирк-то!»

* * *

Рита прижималась к широкой спине Богдана и рассеянно провожала взглядом старые дома, развесистые акации и редкие каменные вазоны с цветами.

Девушка судорожно вздохнула: никак не привыкнуть. Едва свернешь на улицу Свердлова, и как в другой век попадаешь. Ни одной высотки. Они все остались позади, вдоль шоссе Героев Сталинграда.

Мотоцикл натужно загудел на подъеме, они приближались к Митридату. Рита прикрыла глаза, тревога не отпускала.

Она пыталась понять причину и наконец сдалась: ни одной. Разве только Богдан держался сегодня чуть посуше, чем обычно. Но он всегда такой.

«Это Леське он улыбался, – с неожиданной обидой подумала Рита. – Плыл как сливочное масло на солнце. А со мной… – Рита зло сдвинула брови. – И пусть! Зато я сейчас с ним, а где Леська? Ау-у, сестрица…»

Мотоцикл неожиданно резко встал, и у Риты от внезапной тишины заложило уши.

– Приехали, – буркнул Богдан. Помог Рите спрыгнуть с заднего сиденья и кивком указал на ближайшую скамью. – Присядем?

Рита непонимающе улыбнулась, не в силах отвести глаз от раскинувшегося внизу города. Керчь, вытянутая длинной, почти бесконечной лентой вдоль моря, лежала перед ней как на ладони, Леська не обманула. Лежала со всеми своими улицами, церквями, портами, кораблями в них, парками, дачным массивом чуть в стороне от города…

И российский берег через пролив!

Рита взволнованно засопела: как он близко. Буквально рукой подать. Вспомнился родной дом, мама с папой, Ленка Сахарова, вредная, но понятная, не то, что Леська…

Богдан настойчиво потянул ее за руку, и Рита торопливо сморгнула невольную слезинку. Осмотрела небольшую площадь со стелой; деревья, окружающие ее; яркие клумбы; многочисленных продавцов сувенирами; туристов, выходящих из только что подъехавшего автобуса; и насмешливо подумала: «Точно как Леська стала. Сентиментальность, оказывается, заразна!»

Она послушно села рядом с Богданом и заворожено уставилась на ярко-синий в наступающих сумерках лоскут Черного моря.

– Нам нужно поговорить, – холодно сказал Богдан.

Рита вздрогнула. Ей мучительно захотелось оказаться как можно дальше отсюда. Лучше в постели. Пусть даже рядом спит Леська.

Она ничуть не удивилась, когда Богдан спросил:

– Что за история с деньгами за клубнику?

– Клубнику? – невинно улыбнулась Рита.

– Я про десять гривен.

– А-а-а… Ну, я же тебе как-то рассказывала: купила у Леськи целую чашку. Для друзей. Честное слово, не вру!

– Ты попросила у Леси клубнику для друзей, – сухо уточнил Богдан, – а она заставила тебя заплатить за нее десять гривен?

– Почему «заставила»? – буркнула Рита. – Я сама отдала. Раз она сказала, что полная миска стоит именно столько. – Рита презрительно фыркнула. – Она же торговка, ты не знал? На рынке продает фрукты, возле пляжа.

Богдан смотрел в упор, и Рита непроизвольно покраснела. Она разозлилась на себя: ведь пока ни словом не соврала. Лепила сплошную правду-матку!

Они долгое время молчали, думая каждый о своем. Рита осторожно косилась на Богдана: с чего вдруг вопросы?

Лицо юноши показалось ей суровым, Рите снова стало не по себе. Она упрямо сжала губы: и ладно. Пусть ей будет хуже!

Неожиданно вспомнился написанный Анатолием Федоровичем портрет, и Рита горько усмехнулась. Сейчас она ничуть не напоминала ту решительную, нагловатую, торжествующую девицу. Мокрая курица, вот кто она сейчас!

– Послушай, – прервал ее угрюмые размышления Богдан. – Я уже все знаю.

– Да-а? – сквозь зубы процедила Рита.

– Да.

– И что же ты… знаешь?

– Про платье мне рассказали Машка с Дашкой. Случайно. Ты сама уговорила Лесю надеть его. А про деньги…

Рита вздрогнула и сжала кулаки. Ее скулы залил жаркий румянец, зеленые глаза потемнели, губы превратились в побледневшую узкую полоску.

– Ты не волнуйся, я вернул Олегу двести гривен. Ему послезавтра в Москву.

– Двести гривен? – прохрипела Рита. – К-какие двести гривен?

– Те, что он передал Лесе. По твоей настоятельной просьбе. У дома Малевичей, не забыла?