Два дня после падения Далтон почти все время спал и выглядел ужасно. Луиза оторвалась от чтения журнала «Пипл», посмотрела на Далтона и подумала, что его вид стал еще хуже. Он лежал на спине, пластиковые трубочки были прикреплены к его тонким, сухим рукам, а рот широко открыт. Медсестра вытащила его искусственную челюсть, и теперь Далтон выглядел как беззубый бродяга. Луизу потряс такой кошмарный вид.

— Дорогой, — проговорила Луиза, взяла его за руку и пошевелила, чтобы Далтон проснулся. — Дорогой…

— А? — произнес он, открыв глаза.

— Дорогой, это я.

Далтон пробурчал что-то нечленораздельное.

— Разве это место не ужасно? Я знаю, что ты наверняка ненавидишь такие места… — Луиза посмотрела вокруг. Ее взгляд прошелся по уродливым желтым стенам, по синтетической занавеске, которая окружала кровать Далтона, по аппаратам, контролировавшим ритм сердца и давление, и остановился на системе грузов, прикрепленных к ноге старика. Если бы только они не напичкали его столькими лекарствами… Луиза готова была разнести эту больницу и очень хотела, чтобы Далтон составил ей компанию. Она бы отдала что угодно за то, чтобы услышать, как он злобно кричит и требует отпустить его домой.

В тот день они его не побрили. Снежная буря началась еще накануне и многие медсестры, и санитарки опоздали или вовсе не явились на работу. Будь Далтон с Луизой дома, этого бы не случилось. Она обязательно бы его подготовила: помыла, поменяла белье, покормила и поставила его кровать так, чтобы из большого окна открывался вид на ранчо. Далтон бы видел, как снег ложится на поля, домики и кормушки; как лоси и бизоны спускаются с гор в поисках еды, а ястребы все так же парят в небе, занятые своей охотой. Далтон сейчас был бы ухоженным, не спал и смотрел бы на красоту за окном. Снова глянув на его серое лицо, Луиза решила, что ей надо действовать.

Она закатала рукава своего вишневого шерстяного платья, тонкая ткань которого была обрезана наискосок, чтобы юбка развевалась и создавался эффект кружения в танце. Затем, порывшись в убогих и липких больничных тумбочках рядом с койкой, она нашла миску, мыло, полотенца и бритву.

Луиза знала, что надо делать, чтобы мужчина чувствовал себя хорошо. Она пошла в ванную комнату, открыла кран и подождала, пока не пойдет кипяток, а потом долго мочила в нем полотенце. Затем выжала его и поспешила к кровати Далтона. Она с любовью обмотала полотенце вокруг его лица, чтобы смочить щетину и чтобы Далтону стало тепло и уютно. Не имело значения, что ему было восемьдесят два; все равно он оставался мужчиной, и сейчас ему было больно. Луиза знала, что лучшее лекарство для ковбоев — то, что позволяет им почувствовать себя рожденными заново.

— Вот так, милый, — прошептала она ему в ухо, оставив открытыми только уши и нос. — Расслабься, Далтон, любовь моя. Я побрею тебя лучше, чем любая медсестра или сиделка.

Луиза убрала полотенце и стала взбивать пену. Взбить дешевое больничное мыло в добротную пену оказалось делом нелегким, и Луиза, старательно продолжая взбивать, волновалась о том, что у Далтона сейчас слишком чувствительная кожа. От любого прикосновения он вздрагивал. Даже несмотря на то, что Далтон спал, он пытался говорить.

— Тише, любовь моя, — произнесла Луиза, втирая желтоватую пену в его бороду. — Я здесь и сейчас побрею тебя. Правда, не знаю, почему я так волнуюсь по этому поводу. Ведь мне всегда нравилось, как ты выглядишь после ночи в прерии. Такой дикий, необузданный…

Далтон опять что-то пробурчал.

Луиза начала. Она брила мужчин много лет назад, когда была молода, еще до того, как встретила Далтона. Тогда она работала танцовщицей на родео Шайенн, была бедна и едва сводила концы с концами. У нее не было нормальной работы, а на руках был маленький ребенок. Луизе пришлось подрабатывать. Она нашла мужской клуб, который назывался «Род и Ружье» и иногда работала там: делала массаж, брила клиентов клуба — ничего неприличного или недостойного. Там и научилась одному хитрому приему: во время бритья думать о бритве как о пере птицы, а о лице как о воздушном шарике. И работа спорилась. Она получала чаевых больше всех, потому что ее рука была легкой.

— Так хорошо, милый? — спросила Луиза, ведя лезвие вверх по шее Далтона; она вытерла лезвие и макнула его в чистую воду.

— Да, хорошо, — проговорил Далтон.

От неожиданности Луиза чуть не разлила всю воду.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как в преисподней, — отозвался Далтон, и его глаза блеснули. Он смотрел прямо на Луизу. Она бросила бритву и взяла его за руку.

— Больно?

— Не очень, — ответил Далтон. — Вообще-то я почти ничего не чувствую, как будто выпил бочку бурбона. Где Джейми?

— Осенний сгон. Он просил меня передать тебе, что приедет сразу, как только погрузят всех животных.

— Осенний сгон. — Далтон снова закрыл глаза. — Я должен быть там.

— Пусть парни сами обо всем позаботятся, — ответила Луиза. — А ты расслабься и позволь своей возлюбленной хорошенько тебя побрить.

— Моя возлюбленная, — проговорил Далтон, — Розалинда.

Луиза едва не задохнулась. Она опрокинула миску с водой прямо на край койки Далтона. Он ошибался так дважды в самом начале их отношений, и Луиза сказала ему, что если он хочет быть с ней, то больше никогда не должен называть ее именем своей покойной жены. Далтон выполнял этот обет все двадцать лет. Когда же Луиза здесь и сейчас услышала это имя вновь, она испытала такой приступ боли и гнева, что даже отошла от койки Далтона.

— Господи боже, — воскликнул он. — Я же мокрый весь, Луиза!

— Теперь уже Луиза? — поинтересовалась она, но в ее голосе было больше печали, чем гнева.

— Ты о чем говоришь?

Именно в этот момент в палату вошли медсестра и врач. Сестра, увидев повсюду мыльную пену, ахнула от удивления, а врач подошел к Луизе. Он заговорил о дате выписки, о том, что состояние Далтона стабилизировалось и ему необходимо хорошее место, где он сможет окончательно поправиться и восстановить свои силы, и Луиза должна все это устроить.

Луиза облизала губы. Ей хотелось плакать, и она догадывалась почему: принимать такие решения за Далтона было сродни хождению по тонкому льду. Они никогда не обсуждали между собой проблемы, касающиеся его здоровья. Однажды Луиза упомянула о завещании. Казалось бы, при его довольно рискованной жизни на ранчо он наверняка не раз думал о том, что может сорваться со скалы, но стоило Луизе однажды завести об этом разговор, как он тут же раз и навсегда закрыл эту тему. Она не была его женой, и у нее не было полномочий решать подобные вещи за Далтона. Луиза шмыгнула носом, стараясь не заплакать.

— Послушайте, — произнес врач. — Я понимаю, как это тяжело. Могу я дать вам один совет?

— Пожалуйста, — ответила холодно Луиза.

— Пара недель домашнего ухода будет для него лучшим лечением. Вместе с физическими упражнениями это поможет ему поправиться быстрее. Если вы сможете позволить себе лечить его дома и дальше и это не окажется для вас слишком тяжело, вы можете нанять сиделку. Иногда страховка покрывает такие расходы, и потом, всегда есть люди, которым нужна работа.

— Спасибо за предложение.

— Он сильный. Его мышцы в хорошей форме, и он…

— Спасибо, — снова произнесла Луиза, оборвав врача. Она крепко обхватила себя руками, и очень захотела, чтобы Джеймс оказался сейчас рядом и помог ей принять решение. Молодая и весьма симпатичная медсестра меняла мокрую одежду и белье Далтона за занавеской. Луиза услышала, как он флиртует с девушкой, и это ранило ее, словно нож.

— До завтра, — произнес врач.

Луиза кивнула. Она думала об имени «Розалинда» и о том, как легко произнес его Далтон. Неужели он все время думает о ней? В конце концов, что значит для него сама Луиза? Он никогда не просил ее выйти за него замуж. Эти мысли сильно терзали Луизу, и она никогда до этого не понимала, как он поразил ее в самое сердце.

Розалинда с ранчо Ди Ар.

А что, если Луизы нет в его завещании? Джеймс вышвырнет ее в один момент. Луиза покачала головой. Она не желала думать о таких вещах, когда Далтона уже готовят к выписке. Домашний уход, физические упражнения… по крайней мере молодой врач сегодня не говорил о дряхлости и слабоумии.

Что там говорил Тод о знакомой, которая работает в медицине? Кажется, про какой-то восстановительный центр… двоюродная сестра или дальняя родственница, которая ухаживает за больными на дому? Луиза решила позвонить Тоду. Она подождет, когда Далтон снова заснет, а потом пройдется по коридору: за углом, где вахта медсестер, она видела телефон.

Глава 19

Пока Дейзи работала с костями волка, начали происходить странные вещи.

Снег шел все сильнее. В это время, в начале ноябре, такого никогда раньше не случалось. Волки спустились с гор и выли за окном дома Дейзи, как будто хотели освободить дух своего павшего собрата. Ласточки из амбаров и конюшни перебрались под крыльцо большого дома. К ночи, в перерывах между сильным снегопадом, стали охотиться совы. Целые ватаги этих ночных охотников низко летали над землей, невзирая на сильную метель.

Волки отчаянно лаяли и выли. Джеймс был совершенно вымотан работой в такую бурю, и его беспокоил вопрос, какого черта волки делают так близко от домов. Он вместе с Полом и другими собрал стадо, и теперь настало время разделить животных. Волки не показывались, но Джеймс чувствовал их присутствие и, наблюдая за тем, как ведут себя коровы, лишний раз убеждался в своей правоте.

Под снегом хлюпала грязь. Два грузовика с полуприцепами стояли у ворот в ожидании погрузки. В них должны были загонять телят. Водители сидели в кабине одного грузовика, курили и рассказывали друг другу разные истории. Они каждую осень приезжали сюда, чтобы загрузить скот и отвезти его на рынок.

Те обуглившиеся снимки буквально жгли карман Джеймса. Кому нужно было фотографировать его стадо? Он продолжал рассматривать фотографии, надеясь, что увидит что-нибудь новое. Луис Шолдерблэйд и Дейзи когда-то разговаривали об изображениях духов, о том, что приведения и ключи к разгадкам проявляются со временем на фотографиях. Каждый раз Джеймс смотрел, надеялся и одновременно боялся, что увидит изображение Сейдж.

— Ты видел, чтобы кто-нибудь ходил рядом с каньоном? — спросил он Пола.

— Нет, — ответил тот, — а что?

Джеймс показал ему снимки и спросил, думает ли он, что они могут быть как-то связаны с мертвыми коровами. Пол хмуро посмотрел на фотографии и предложил показать их полиции, но добавил, что, по его мнению, это просто какие-нибудь туристы из ближайшего отеля-ранчо решили запечатлеть жизнь Дикого Запада.

Джеймс заставил себя сосредоточиться на выполнении первоочередного дела. Настало время отделить телят от их матерей. Коровы уже предчувствовали это. Все утро они нервничали, а теперь начали мычать. Животные испытывают те же эмоции, что и люди, Джеймс был убежден в этом. Он ненавидел эту часть работы.

Собаки были черными и липкими от грязи. Они хватали телят за ноги, заставляя их уходить левее, в загон для сортировки. Коров уводили направо. Царил полный хаос. Вначале коровы думали, что просто потеряли детенышей из виду, и в этом пока не было ничего страшного: они только беспокойно смотрели по сторонам — паника лишь начиналась.

Метель ослабела. Снег лежал на земле слоем в тридцать два дюйма, но от тепла, которое исходило от стада, от множества животных, собранных на одной небольшой территории, растаял совсем. Джеймс пробирался на своем черном коне сквозь стадо и кричал на коров, чтобы те отходили.

— Хей! — выкрикивал он, размахивая рукой. — Пошли, пошли!

Водители грузовиков бросили сигареты, пошли к торцам полуприцепов и открыли двери. Эти прицепы отвезли уже много животных навстречу гибели, и от их стен исходил смрад ужаса и смерти. Ветер разносил его над головами животных, и их настроение резко изменилось: матери все поняли — стадо начало сдвигаться.

Джеймс услышал, как животные заревели. Коровы стояли вдоль забора сортировочного загона и вытягивали шеи. Их большие блестящие глаза следили за тем, как в полуприцепы загоняют телят. Рев превратился в отчаянный горький плач.

Джеймса едва не сбили с лошади. Его конь поскользнулся в грязи, продираясь сквозь стадо. Джеймс наблюдал, как коровы карабкаются друг на друга, стараясь дотянуться до своих отпрысков. Но на их пути был забор. Коровы подминали друг друга, и в их отчаянном реве слышалось невыносимое страдание.

Тридцать раз Джеймс сгонял стадо и отлучал телят от матерей. Это всегда было непростым делом, но он не помнил случая, чтобы испытывал такую тяжесть, как сейчас: его организм болезненно реагировал на рев животных. Когда рядом был Далтон, Джеймс преимущественно думал о том, чтобы не оплошать, показать себя хорошим ковбоем, чтобы его отец мог гордиться им.