– Какой слизи, любовь моя? – Нежно касаясь прохладными ладонями щёк Энити, Таори смотрела на неё с болью – так смотрят на безнадёжно больных, умирающих дорогих людей.

– Это болезнь... «Чёрный зверь». Я была не в себе. Я и сейчас не уверена, что нахожусь в своём уме. – Энити уже не сдерживала рыданий, слишком глубоко они вонзались когтями в рёбра. Выдох за выдохом она немного ослабляла их хватку. – «Тебе не победить меня. Я сожру тебя и искорёжу жизни тех, кто попытается тебе помочь. Они тоже станут моими жертвами. Они будут вращаться вокруг тебя, как вокруг чёрной дыры, медленно втягиваемые ею. Из её недр нет возврата. А ты хохочи и плачь, глядя, как их любовь и сострадание к тебе завлекают их в капкан, в котором их жизни будут стёрты в порошок!» Это песня «чёрного зверя», моя королева. Я не хочу, чтобы ты попала в этот капкан. Твои советницы были правы. Мне нельзя здесь оставаться. Если я не могу отменить это «нет», которое вырвалось у меня в помутнённом состоянии рассудка, то я вижу для себя только один путь. Он лежит в Обитель Покоя.

Теперь «нет» вырвалось у королевы. Ей изменило её всегдашнее безмятежное, величавое спокойствие, и по щекам, мерцая в звёздном свете, покатились ручейки слёз.

– Нет, нет! Ты не должна сдаваться! Мы не должны сдаваться. Мы исцелим тебя... Я тебя исцелю.

Её руки приподняли Энити в объятиях, а дыхание, срываясь с приоткрытых губ, щекотало страннице щёки, лоб, брови Песней Предчувствия Поцелуя. С тихой горечью обречённости Энити преградила пальцами путь этому поцелую.

– Даже любовь бывает бессильна, моя королева.

Таори вздрогнула от прикосновения её пальцев к своим губам, прильнула к похолодевшим подушечкам. Энити была готова поклясться, что в этот миг их объединил общий импульс, одновременное содрогание, беззвучное синхронное «ах!», будто их обеих пронзило электрическим током. Объятия Таори стали крепче, она прижала Энити к груди.

– Не сдавайся без борьбы, моя любимая, – улыбаясь со слезинками на щеках, сказала королева. – Я не отдам тебя, даже если нам не суждено стать супругами. Я не отпущу тебя в Вечный Покой.

– Я боролась, моя королева, долго боролась – там, в Том Мире. Увы, безуспешно. Я зашла в тупик... – Усталость наконец пригнула голову Энити книзу, и она уткнулась лбом в плечо Таори.

– Ты боролась одна, моя девочка. Вместе у нас всё получится, – тепло дохнула ей в ухо королева.

– Она тоже так говорила, – сорвался с губ Энити призрачный вздох. – Я отпустила её. Ведь я видела, во что превращается её жизнь из-за меня... Не связывайся с «чёрным зверем», государыня. Позволь мне одной пойти ко дну. Найди себе другую супругу, произведи на свет наследницу и будь счастлива.

– Моё сердце уже отдано тебе. Как я могу быть счастлива без тебя? – Две крупные, как алмазы, слезинки повисли на длинных ресницах Таори.

– Ты ещё найдёшь любовь, – приподняла Энити уголки губ, но вышла не улыбка, а горькая гримаса.

– Моя любовь – это ты.

В крепких объятиях их опять пронзила общая судорога, и Энити показалось, будто к сонму звёзд над головой присоединилась ещё одна искорка, рождённая в их груди, в одном на двоих сердце.

Утро застало Энити карабкающейся по заросшей высокой травой тропинке, которая вела к заброшенной каменной постройке с наполовину обрушенными колоннами. Вездесущие лианы оплетали эту обитель прохладного мрака. Подъём в гору был крутой, и Энити, ослабленная приступом, порядком выдохлась и присела на крупный валун. Солнце поднималось всё выше, и жутковато-гипнотическое видение Земли исчезло с посветлевшего неба.

Кто-то догонял её. Заслонив глаза козырьком ладони от слепящих лучей, Энити разглядела одну из дворцовых девушек, которая, прыгая горной козочкой, несла поднос с кушаньями, а на голове с удивительным балансом держала кувшин.

– Уважаемая Энити, Её Величество просит, чтобы ты позавтракала, отдохнула, а после этого вернулась домой. У неё для тебя радостная новость.

Поравнявшись с Энити, девушка поставила поднос на плоский, как столешница, камень, туда же примостила и кувшин. Она опасливо покосилась вверх, на чернеющий вдали дверной проём Обители Покоя. До него оставалось ещё метров сто в гору.

– Её Величество знает, куда ты отправилась. Она просит тебя не поступать опрометчиво. Она хочет сказать тебе что-то очень важное и прекрасное. Это то, ради чего стоит бороться – так она сказала.

Девушка поклонилась и поскорее ретировалась: вид мрачного склепа вызывал у неё дрожь. Энити, погревшись в лучах утреннего солнца, нехотя принялась за завтрак. Несмотря на угрюмое соседство Обители вечного сна, птицы здесь пели не менее задорно и жизнерадостно, чем в саду.

Что-то важное и радостное... Сердце, ободренное новой надеждой, рвалось назад, к дворцу, но «чёрный зверь», огромным псом свернувшись у ног странницы, напоминал: «Я никуда не денусь. Я с каждым днём буду становиться всё сильнее. Я превращу твою жизнь и жизнь твоей возлюбленной в ад. И никакие радостные известия не спасут и не помогут. Я сожру всех вас».

Энити доедала виноград, когда на тропинке показалась Наонги – дама-советница в голубом платье, когда-то исполнявшая танец неохотного подчинения. Остановившись перед ней, придворная леди молвила:

– Меня королева не посылала, я пришла сама. Вот что я хочу тебе сказать, Энити: поднимайся в Обитель Покоя, это правильное решение. Если ты останешься, «чёрный зверь» снова распространится по нашему миру. Этот недуг в своё время унёс миллионы жизней, и победа над ним дорого нам обошлась. Мы не хотим повторения тех событий. Если ты любишь королеву, не подвергай опасности ни её, ни будущего ребёнка...

Энити вскочила, опрокинув поднос. «Что-то важное и прекрасное». Ох уж эти загадки, эти туманные выражения! Когда же это случилось? Уж не тот ли это был «удар током», пронзивший их? Не та ли звёздочка, что взлетела в небо из одного на двоих сердца?

– Ребёнка?!..

Наонги замялась: видимо, говорить об этом изначально не входило в её намерения, и она пожалела, что проболталась. Но отступать было поздно.

– Да, Её Величество – в ожидании наследницы. И тем больше у тебя причин избавить их от опасности. «Чёрный зверь» заразен. Королева ещё не заражена, но может заразиться. И если это случится, мы останемся без государыни, а дитя, ожидающее рождения, не сможет прийти на землю.

Огромный пёс повиливал хвостом и насмешливо скалил клыки: «Я с удовольствием слопаю вас всех. Впусти меня снова в этот мир, изгнавший меня. Я хочу взять реванш».

– Не бывать этому, – стиснув зубы, процедила Энити.

Наонги подумала, что эти слова были обращены к ней, и попыталась преградить Энити путь к дворцу. Но та и не собиралась возвращаться. Она поднималась вверх, к Обители Покоя.

Её шаги отдавались эхом в прохладном сумраке. В мрачной глубине заброшенного склепа, укрытые с головой пыльной, но удивительно хорошо сохранившейся спустя века тканью, лежали на прямоугольных каменных глыбах истлевшие останки.

Она нашла одно пустое каменное ложе. Тряпка-саван лежала на полу, и Энити, подобрав её, вытряхнула пыль.

– Ну, коли нет другого одеяла, то и это сойдёт.

Устроившись на жёстком камне, она натянула на себя пахнувший многовековой затхлостью саван. Даже если бы она захотела в следующий миг подняться и вернуться во дворец, она уже не смогла бы: её начали оплетать какие-то выросты – щупальца не щупальца, лианы не лианы... Один из этих вьющихся выростов проник ей в рот, второй – в нос. Они прорастали по бронхам в лёгкие, заполняли их собой, утолщались, пока воздух совсем не перестал проходить в грудь Энити. Дыхание остановилось, глаза закрылись, а ветерок, налетев из дверного проёма, набросил край савана ей на лицо.

*   *   *

Да, она не смогла бы встать и вернуться во дворец, потому что её опутывали трубки аппарата искусственной вентиляции лёгких, а к локтевому сгибу тянулась капельница. Удушающая хватка лиан, прорастающих в бронхи – тяжёлая пневмония и острая дыхательная недостаточность, вот что это было такое. А проклятая заражающая слизь – всего лишь мокрота в воспалённых лёгких.

Королева Таори, в бирюзово-голубых брюках и белом коротком халате с голубыми лацканами и отворотами рукавов, пила в комнате отдыха для врачей уже третью за сегодня кружку дешёвого растворимого кофе. Лучше бы чаю с лимоном и корицей, но та, чьим рукам она доверяла его заварку, лежала сейчас под капельницей, а её лёгкие принудительно вентилировала машина. Курить доктор Таори выходила на крыльцо, в моросящий дождиком сумрак, накинув на плечи кожаную куртку.

Когда она вернулась с перекура, медсестра доложила:

– Таисия Павловна, там Степанцова из третьей палаты пришла в себя.

Энити не сразу смогла вспомнить своё здешнее имя, но узнала свою любимую королеву, хоть та и была уже без арфы, в докторском халате и с короткой стрижкой. Но на неё смотрели всё те же тёплые серые глаза, сейчас усталые, с голубоватыми кругами.

«Чёрный зверь» напал на неё после гибели родителей и младшего брата, разбившихся на машине в дождливую ночь. Энити единственная осталась жива, отделавшись шишками и царапинами, но мама, папа и Лёшка умирали у неё на глазах, а она ползала по мокрой дороге, пытаясь вызвать спасателей и врачей, но подмоченный телефон сдох в её окровавленной руке. Кровь была не её. Телефон отца разбился, до маминого она не могла дотянуться, а Лёшкин был в ремонте. Потом ей сказали, что у них не было шансов, даже если она и дотянулась бы до телефона матери, зажатого в искорёженной машине. Но это мало её утешило. Потом – потеря работы, долгие поиски новой и глухая, непробиваемая стена отказов. Она не ожидала, что с этим может быть такая беда. Обычно, если в десяти местах отказывают, в одиннадцатом принимают, но тут её ждал полный «полярный лис» – тот самый, который подкрадывается незаметно. «Спасибо, мы вам перезвоним». Наверно, они видели в её глазах космическую пустоту «чёрного зверя», потому и не перезванивали. Дама-психолог в центре занятости, оторвавшись от своего послеобеденного чая (а был ещё и дообеденный), сказала: «У вас эмоциональное выгорание. Вы не задумывались о том, чтобы сменить профессию?» Да, чёрт возьми, сейчас самое время для экспериментов и новых жизненных планов. И три могилы под дождём. Три гроба – в одну ночь. Но о них Энити в разговоре с тётенькой-психологом умолчала, вежливо согласившись с тем, что у неё – «эмоциональное выгорание».

Деньги катастрофически кончались, пособие по безработице было крошечным, субсидия на оплату ЖКУ приходила нерегулярно. Булку хлеба и пачку гречки она растягивала на неделю. Наверно, даже узники концлагерей ели больше, чем она в эти дни. Может, засунуть гордость куда подальше и пойти уборщицей или кассиром? Даже если запись о таком месте работы «испортит» её красивую трудовую книжку для будущих работодателей – чёрт с ним, кушать-то ведь надо. У кого не бывает тяжёлых времён?.. Но даже если её примут, как дожить до первой зарплаты? Тае при расставании она наговорила дурацких, резких слов, и они не общались. И речи не могло быть о том, чтобы просить у неё помощи. Тая даже не знала о её затруднениях. Когда Энити уходила, у неё ещё была работа.

Она ни в чём не могла упрекнуть Таю, та делала всё, что могла и не могла. «И в горе, и в радости». Но кто сам не сойдёт с ума рядом с человеком, который воет по ночам, раскачиваясь из стороны в сторону? Тая была достойна лучшей жизни. Так решила Энити. Она перебралась из их квартиры в опустевший родительский дом. Там-то её и накрыла сначала безработица, потом бронхит. Когда она уже подумывала о продаже кое-каких своих вещей, чтоб хоть как-то продержаться, пока не найдётся работа, недуг вдруг резко пошёл на ухудшение и так скрутил её, что она уже не смогла встать с постели. Думала, что выкарабкается, но, видимо, ослабела на скудном рационе, да и морально была вымотана, выжата досуха и загнана.

На мобильном счету оставались какие-то копейки, она могла лишь нажать кнопку вызова, но говорить – уже нет. И дышать забитыми, почти не функционирующими лёгкими – тоже... Какие-то крохи кислорода, видно, всё-таки пробивались в грудь, сознание работало в аварийном режиме, но уже мигало, как гаснущая, перегорающая лампочка. Она хотела позвонить в «скорую», но получилось – Тае. Без сомнения, Тая приедет быстрее, ей ничего не нужно объяснять, в отличие от диспетчера «неотложки». Ей даже хрипа в трубке достаточно. Последнее, что Энити смогла сделать – это отпереть замки входной двери, чтоб ту не пришлось вскрывать, и остаться лежать на полу в прихожей, в дуновении зябкого сквозняка. Как Тая приехала, она уже не видела и не чувствовала. Но даже без сознания ей было стыдно за свой пустой холодильник. И за то, что до такого докатилась. Не получилось у неё, как у Мюнхгаузена – себя за волосы из болота...

Когда убрали аппарат ИВЛ, и Степанцова из третьей палаты снова смогла кое-как с хрипом выдавливать из себя речь, она сказала Таисии Павловне: