— Оливия! Оливия! — прокричал с высокого крыльца Фрэнк Смитт. — Оливия, иди домой! Берни зовет тебя! Берни зовет тебя! Иди скорее!

— Скорей!.. корей!.. рей!.. — передразнило горное эхо. Точно так же, помнится, оно передразнивало Оливию, когда та поссорилась с Рони Уолкоттом.

— Иду! Иду! Иду! — отозвалась Оливия и торопливо зашагала к дому. А потом и вовсе побежала по узкой тропинке, протоптанной в густой траве альпийского луга.

Берни Дуглас снова стоял перед подвесным мостом. И снова мост раскачивался над пропастью. Почти истлевшие веревки еле удерживали дощечки, привязанные к толстым прожилинам. Приходилось ступать очень осторожно, пробуя ногой каждую плашку, проверяя крепость каждого веревочного узла. Берни шагал скользящим индейским шагом, с опаской продвигая вперед ступню за ступней…

На другой стороне моста его ожидали Оливия с мальчиком на руках, Рони Уолкотт и высокий пожилой мужчина с седыми волосами на висках. Все они с напряженным вниманием следили за каждым шагом молодого человека, за каждым его еле заметным движением.

Мальчик на руках у Оливии весело смеется и шаловливо грозит Берни Дугласу крохотным пальчиком. У малыша ярко-синие глаза и светлые вьющиеся волосы. Берни не может отвести взгляда от прелестного очаровательного мальчугана и внезапно оступается…

На лицах наблюдающих за ним Рони, Оливии и незнакомого пожилого джентльмена отражается испуг. Они со страхом наблюдают, как его ноги проваливаются в дыру, и Берни Дуглас повисает на руках над пропастью.

— Не смотри, не смотри вниз, Берни Дуглас! Берни, дорогой, не смотри вниз! — в тревоге предупреждает его Оливия…

Но Берни Дуглас все-таки смотрит вниз. Там, по колено в мутной воде, стоит Хелен и протягивает вверх руки. Она стонет и взывает к нему:

— Берни, мальчик мой, не бросай меня одну! Прошу тебя, не бросай меня! Не бросай, Берни!

— Я не хочу к тебе, Хелен! — Берни ложится грудью на дощатый настил, подтягивается, с огромным трудом вползает на мост и какое-то время лежит, отдыхая и набираясь сил. — Хелен, прости меня! Прости, если в чем-то виновен перед тобой! Но ты — смерть! Уходи! Не дотрагивайся до меня! Твое место давно в могиле, а меня дома ждут молодая жена и крохотный сынишка! Они тоскуют! Они пропадут без меня, Хелен! И все же прости меня, Хелен!

— А что же ты оставляешь мне, Берни?! Зачем вы все бросаете меня?! Не бросай меня одну, Берни! Мне больно от одиночества! Что я буду делать, Берни, если рожу твоего сына?! Берни!

Руки Хелен медленно вытягиваются, достают до дощатого настила, пытаются развязать замысловатые веревочные узлы и разбросать высвобожденные деревянные плашки…

Берни с надеждой и мольбой смотрит на Рони и Оливию:

— Помогите мне! Помогите! — пытается кричать он, собравшись с последними силами. — Оливия, малышка моя, прогони Хелен! Я не хочу к ней! Ливи, кроха моя любимая, помоги мне! — но звуков голоса его не слышно. Оливия не слышит его! Не понимает, чего он хочет от нее!..

Хелен злорадно хохочет и, схватив Берни за ноги, изо всех сил тянет к себе большими, как лопаты, костлявыми, холодными руками. Опять и опять он срывается вниз, повисает над черной бездной, засасывающей его в свои глубины небытия… Цепляется слабеющими пальцами за веревки, приникает грудью к дощечкам, источенным червями и истлевшим от времени… Главное, удержаться над бездной, не сорваться в мутный водоворот времени, где ожидает и куда заманивает и затягивает его смерть по имени Хелен.

И он опять и опять пытается взывать, теряя последнюю надежду:

— Господь Милосердный, почему, почему ты давал мне силу и голос, когда я бранился на Оливию, но она совершенно не заслуживала моей брани?! Господи, помоги мне снова обрести голос не для бранных слов и остервенелых проклятий, а для того, чтобы выговорить самые нежные, самые трогательные, самые желанные слова любви!..

И, наконец, о, счастье! Неужели, неужели?! Мальчик, тот самый, которого держит на руках Оливия, вырывается из ее рук и бежит, бежит по шаткому мосту к Берни! Он протягивает руки, смеется и что-то ликующим голосом кричит, обращаясь к отцу. И Берни Дуглас, сильный и мужественный человек, хватается обеими руками за эти крохотные слабые пальчики, держится за них, словно за единственную возможность спасения…

В груди что-то лопается, гулом отдаваясь в ушах. Точно снеговая лавина сорвалась с горных круч и стремительно катится вниз, вниз, вниз! Не снижая скорости, пролетает, проскакивает самую низшую точку! С разгона несется без остановки по склону вверх! Выше, выше, выше! Рвется в небо по узкому снопу солнечных лучей, прорвавших пуховой слой дождевых облаков!

— Ливи! Любимая моя! — кричит Берни Дуглас в полный голос. И призыв его множит звонкое горное эхо.

Горячая шершавая ладошка ложится ему на лоб, бережно проводит по волосам ото лба к затылку.

— Берни, дорогой мой, единственный! Я здесь, я рядом с тобой!

— Кто ты?! — больной сердито насупил свои густые черные брови. Слегка приоткрыв глаза, он обводит комнату бессмысленным взглядом замутненных болезнью глаз. — Кто ты? — строго и сурово переспрашивает он, пытаясь приподнять голову от мягкой и жаркой пуховой подушки. И мелодичный, низкий женский голос совсем рядом звучит в ответ, отдаваясь в суровом сердце мустангера приливом нежности и любви:

— Оливия! Твоя Ливи рядом с тобой, Берни Дуглас! Я здесь, любимый мой! — и тут же этот ликующий голос сообщает кому-то с чувством огромной радости: — Папа! Папочка! Он, наконец, пришел в себя, мой Берни Дуглас! Слышишь, папочка!

Больной с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, ослепленный лучами яркого дневного солнца.

— Задернуть занавеску?! — спрашивает тот же нежный голос и повторяет: — Берни, дорогой, задернуть штору на окне, чтобы солнце не слепило?

Он пытается согласно кивнуть головой, но кивок не получается. Однако его жест понят женщиной, сидящей возле кровати на табуретке, и понят правильно:

— Рони, дорогой, пожалуйста, задерни занавеску. Солнце сегодня слишком яркое… Теперь можно снова открыть глаза Берни! Смелее! Смелее! Вот так, дорогой мой! Молодец! Посмотри скорее на меня, любимый!

Берни Дуглас понимает, что наконец-то пришел в себя. Но душа его все еще далеко от этой просторной жаркой комнаты со светлыми деревянными панелями на стенах…

Откуда-то сбоку в раскрытое окно, завешенное шелковой шторой салатного цвета, заглядывает послеполуденное солнце, высвечивая каждый уголок. Возле двери, прислонясь к косяку спиной и сложив руки на груди, с бесстрастным выражением лица стоит индеец, выжидающе уставившись больному в глаза.

— Рони?! — удивленно и почему-то восторженно узнает Берни Дуглас. — Рони Уолкотт, укротитель мустангов!

Рядом с индейцем в дверном проеме застыла в напряженной позе юная мулатка с полным кувшином в руке. Сквозь прозрачное стекло кувшина видно, как пузырится и слегка покачивается золотистая жидкость — прохладный лимонад. Берни с недоумением рассматривает мулатку, потом переводит осмысленный, вопрошающий взгляд на сидящую женщину.

— Это мисс Роззи! — говорит женщина, повернувшись к мулатке.

— Мисс Роззи Томсон! — добавляет та.

Он долго и внимательно рассматривает совсем юную леди. Она сидит, склонившись к нему и облокотившись одной рукой на высоко поднятые колени. Сжатым кулачком подпирает круглый красивый подбородок… Невероятно, но, кажется, Берни Дуглас узнал этот гордый профиль, этот соблазнительный поворот головы, коротко остриженные локоны и завитки черных волос. Эти распахнутые синие глаза, нежно-розовые, немного припухшие губы. И ярко-синее платье из тафты, с отделкой из черных кружев на рукавах и по вырезу горловины.

— Ливи! — шепчет он еще не совсем уверенно и приглушенно. — Ливи! Кроха моя драгоценная!

— Ты хочешь пить, дорогой?!

— Да!

Берни следит, как Оливия протягивает руку и перехватывает у мулатки кувшин. Наливает в сверкающий высокий стакан лимонад, просовывает Берни под голову ладонь и подносит слегка наклоненный сосуд с желанной жидкостью к пересохшим от телесного жара губам. Терпкий и одновременно полный свежести аромат лимона дразнит обоняние, заставляет гортань сжаться и снова расслабиться в первом судорожном глотке. Освежающая жидкость холодит язык и небо, сладостной струйкой стекает в желудок…

— Вкусно?! — морщит нос Оливия, нервно сглатывая, как делает это любой человек при виде этого прохладного напитка.

— Очень! — подтверждает Берни, снова приникая к гладкому краешку стакана.

— Еще?.. — заботливо интересуется Оливия.

— Еще! — радостно подтверждает Берни Дуглас. Конечно, еще! Вкусно! Он чувствует, как с каждым глотком ароматной жидкости в него вливаются новые силы и новая энергия.

— Пока достаточно! — говорит Оливия, когда выпит последний, самый вкусный глоток, и юная мулатка жестом предлагает еще раз наполнить до краев высокий стеклянный стакан с красными поперечными полосками.

— Хочешь познакомиться с моим отцом? — возможно, Оливия немного спешит, но ей не терпится свести их и познакомить, чтобы мужчины поскорее подружились. Она любит этих двух мужчин так сильно, что трудно сказать, кого же из них, все-таки, сильнее. — Он хотел серьезно побеседовать с тобой, когда ты придешь в чувство!.. Папа! Папочка! Подойди сюда! Берни Дуглас пришел-таки в себя! Позволь тебе представить, дорогой папа! Это — Берни Дуглас!

— Мистер Фрэнк Смитт! Отец Оливии Гибсон!

— Папа приехал на ранчо раньше нас на целые сутки, Берни! Два десятка маток с сосунками бродили возле пустого сеновала и пошли за отцом в загон. Он прикормил их овсом! Они такие красивые и не очень одичавшие!

Берни закрывает глаза. Он утомился и хочет спать. Сейчас он еще далек от проблем ранчо. Он все еще балансирует на грани между смертью и жизнью. И по одну сторону этой грани — его темное и, возможно, в чем-то постыдное прошлое, с бедами и тяжелыми душевными переживаниями. По другую сторону — будущее, с новыми надеждами, новыми перспективами и планами.

В прошлом остались Хелен и ее страшная смерть, потрясшая когда-то еще совсем юного Бернарда Дугласа. Он воспринял ее ужасную трагическую гибель как свое собственное горе, и потому до сих пор не смог избавиться от чувства собственной причастности к случайной гибели портовой шлюхи. От долгого, растянутого на годы ощущения вины за ее падение в эту бездну, в этот беспросветный, бездонный мрак.

По другую сторону этой грани перед ним распахивалась перспективная картина его собственного будущего, которое он начинал строить с Оливией, совсем юной девушкой, устремленной к свету, к искренности и открытости. Именно ее искренность и открытость их взаимоотношений подкупали его. Он интуитивно чувствовал, что девушка ничего от него не утаивает из своего прошлого. Да ей еще и нечего утаивать!.. Ну, возможно, одно-два юношеских восторженных увлечения молодыми людьми, своими сверстниками. Не более того…

Но что-то в его рассуждениях и болезненных грезах царапало душу. Словно где-то в самом, казалось бы, труднодоступном месте души засела какая-то болезненная заноза. И цепляет, и царапает, стоит неловко повернуться. И он никак не мог вспомнить, что является подоплекой этой беспокоящей его занозы…

Берни Дуглас мысленно попытался неторопливо отмотать все события назад. Туда, в юность, где остался грубый деревянный крест на могиле несчастной Хелен.

Возможно, его совесть царапает эта невидимая, инстинктивно осознанная причастность к безостановочному падению Хелен. Днем, во время бодрствования, Берни Дуглас всегда старался отгонять грызущие душу воспоминания, заглушая их тяжкой работой. И только глубокое погружение в сон или беспамятное состояние снова будило их, напоминая о том, что они навсегда останутся в глубинах его подсознания.

Хотя мог ли он, тогда еще совсем юный мальчик, остановить падение Хелен?.. Возможно, после ее смерти очень многих из тех, кто был когда-либо с ней в связи, так же мучили угрызения совести. Потому они и торопились зарыть ее в землю, чуть выше песчаных дюн, словно спешили избавиться даже от самого напоминания о совершенном грехопадении…

Берни все время мучительно пытался вспомнить что-то светлое-светлое, то, что маячило в сознании, но никак не воплощалось в реальности, которую он начал осознавать…

Казалось, он погрузился в сон всего лишь на короткое мгновение и почти тотчас же пришел себя.

Стояло солнечное летнее утро. На дворе столпились Оливия, Рони Уолкотт и Фрэнк Смитт. Они стояли перед распростершейся на траве пустого загона кобылой. Жеребилась Джоли — та самая коренастая кобылка, которую довелось объезжать когда-то Мэган Матайес.

Из лошадиной утробы уже показались на свет черный влажный носик с нервно двигающимися ноздрями и плотно прижатые к нижней части мордочки черные блестящие копытца. Кобыла нервно вздыхала и постанывала, все время пытаясь подняться на ноги.