Елена Белкина - Странные женщины

— Вроде нет… Не тянет. Даже не думаю об этом.

— Вот! Я же говорю: тебе счастье привалило, ты вся как новенькая, можешь жизнь заново начинать. Будто тебе двадцать пять лет. И имя поменяй, и фамилию. Хочешь, устрою! Недорого возьмут, а с тебя вообще ничего, за свой счет устрою, по дружбе. Ты представь: ты абсолютно новый и свободный человек! Представь, какие перспективы! И главное, ничего не помнишь из нашего собачьего прошлого! С ума сойти! Слушай! — вдохновилась вдруг Люська. — Медицина ведь быстро развивается, может, есть уже такие врачи или там приборы, не знаю, которые памяти лишают? А? Я бы с огромным удовольствием! Ты не представляешь, как все остолбенело! Я попрошу и памяти лишить, и даже внешность изменить, потому что мне моя рожа до смерти надоела. Это же ужас, если вдуматься: всю жизнь жить с одной и той же харей!

— У тебя вполне красивая харя, — улыбнулась Лиза.

— Надоела! Все надоело. И имя свое надоело! Людмила, Люда, Люся, Люська. Ты скажи, почему каждый второй начинает меня называть Люсьен? А каждый первый — Люся? Почему? Ей-богу, кто назовет полным именем — тут же замуж выйду! Люсьен, тьфу!

Люська все подливала себе, чтобы успокоиться, но вместо этого приходила в еще большее возбуждение.

— Я уже и к экстрасенсам ходила, и к бабкам всяким: может, меня сглазил кто?

— Я к бабке тоже ходила.

— Ну? — заинтересовалась вдруг Люська. — Кто такая?

Лиза вкратце рассказала, Люська внимательно выслушала и даже записала адрес — на всякий случай. И вернулась к обсуждению дел Лизы.

— Тебе нужен первый шаг! — сказала она. — Исчезни!

— Куда?

— Без проблем. Я в Москве квартирешечку купила небольшую, кучу денег угрохала. Езжай туда и жди. Я тут закончу дела, приеду к тебе, найду этих врачей, которые памяти лишают и внешность меняют, и пусть омололодят заодно, мы с тобой, новенькие, чистенькие, свободные, едем в Испанию. Я отдыхала в Испании, умереть, какая страна! Мы с тобой блондинки натуральные, они там падают от блондинок. Находим двух богатых мучачос, покупаем островок в складчину и живем среди пальм, апельсинов, бананов и обезьян! Всю жизнь мечтала жить среди дикой природы! Наши мучачос будут летать и ездить по делам, а нас будут утешать садовники, шофера и прочая прислуга!

Похоже, Люська уже просто бредила, а в бутылке, которая была полной при начале разговора, плескалось на донышке. Увидев этот непорядок, Люська допила остатки из горлышка, сказала: «Щас!» — и вышла шатаясь. За новой бутылкой.

Ее не было довольно долго.

Лиза пошла посмотреть.

В кресле возле серванта, возле открытого бара, сидела Люська, обняв бутылку, и спала запрокинув голову.

Лиза не стала ее будить.

Вечером был спектакль.

Лиза пришла заранее, поблуждав по коридорам, нашла свою гримерку: на двери была табличка: «ЛИТОВЦЕВА, МАЛИНИНА». Кто такая Малинина?

Ею оказалась знакомая по вчерашней репетиции молодая женщина по имени Катя, та, которая школу бальных танцев ведет.

Надо было одеться, загримироваться. Лиза медлила, но тут, слава богу, явилась какая-то женщина, притащила одежду, стала помогать одеваться и Лизе, и Кате. За нею другая пришла и в пять минут наложила Лизе грим. Видимо, Ефим Андреевич неплохо вышколил гримерш и костюмерш, раньше…

(Вспышка: РАНЬШЕ ВСЕ ДЕЛАЛИ САМИ. НЕ БАРЕ! — говорил бывший главный режиссер Семукович. Она помнит фамилию! Она помнит, как он, олух старый, ее за бедрышки, тогда девические совсем, пощипывал!)

И вот она стоит за кулисами: скоро ее выход. Она помнит слова роли, но — как войти, куда пройти, что сделать? И откуда в ней эта уверенность, что стоит вступить на сцену, и все получится само собой?

Пора!

Лиза вышла.

За долю мгновения она вобрала в себя пространство сцены и все, что на ней находится, ощутила дыхание зрительного зала, и вдруг счастье узнавания волной окатило ее. Она подошла к высокому пожилому человеку (Вспышка: актер Милашев Иван Родионович, умница, добрый и мягкий человек, два года назад жену схоронил и все горюет!), уверенно прошла по сцене мимо него, взяла вазу с искусственными цветами, переставила, точно зная, что ТАК НАДО, и, не оборачиваясь, произнесла по роли:

— Сэр Томас, вы так рассматриваете меня, будто хотите нанять в служанки.

— С удовольствием бы это сделал, но досточтимый лорд ни за что вас не уступит при всем уважении ко мне. Он ценит вас.

— Его цена достаточно смехотворна. И я не вещь, чтобы меня уступать. Я завтра же могу потребовать у него расчет.

— В самом деле? Но почему вы так уверены, что я буду платить вам больше?

— Потому что я вам нравлюсь. Я не могу не нравиться. Мне нужны деньги, чтобы стать актрисой, сниматься в кино. Это будет легенда о Золушке, ставшей принцессой.

— И как вы сумеете взять у меня эти деньги?

— О! Очень просто! — воскликнула Лиза, наслаждаясь этой пустяковой ролью, купаясь в ней и чувствуя, как мила, как симпатична она, обольстительная злодейка, для всего зрительного зала, а особенно, конечно, для мужчин. «Вот оно! — думала она сквозь слова и жесты игры! — Вот ради чего стоит жить!» — Очень просто: я становлюсь вашей любовницей, покоряю вас от пяток до макушки, вы разводитесь с женой и женитесь на мне. Это способ честный и благородный.

— А есть и другой, нечестный и неблагородный?

— Конечно! Я дискредитирую вас, я вас соблазню, а мой друг-фотограф сделает снимок специальной камерой с того самого холма, который так красиво высится перед вашим домом. И предложу купить фотографии. Решайте сами, что для вас лучше.

— Вы удивительно откровенны! Лучше всего, милочка, не обращать на вас внимания.

— Легко сказать! Почему же вы с меня глаз не сводите?

И Лиза ушла победной соблазнительной походкой.

Катя, ждавшая своего выхода, сказала ей:

— Ты в ударе сегодня. Играешь эту чепуху так, будто мировой шедевр. Смотри, Иван Родионыч рассердится.

— Почему?

— Ты же знаешь, он любит, чтобы играли, как он говорит «ноздря в ноздрю», чтобы никто не тянул одеяло на себя. Ефиму пожалуется.

— Пусть подстраивается! — ответила Лиза, чувствуя в голосе своем незнакомые нотки.

И вот второй выход. Она уверена в себе. Она волнуется, но это волнение не от страха забыть слова или не вспомнить, куда идти и что делать. Все получится само собой! Нет, это волнение почти приятное, волнение почти наркотическое. Вот ради чего стоит жить! — второй раз повторила про себя Лиза.

Она вышла.

Она уверенно произнесла первую фразу.

Она уверенно стала отступать от надвигающегося на нее разгневанного «сэра Томаса» — Ивана Родионовича.

И вдруг наткнулась на бутафорское кресло и опрокинула его. Она растерянно оглянулась.

— Ваши условия? — грозно спрашивал «сэр Томас».

Лиза молчала.

— Ваши условия?! — с нажимом повторил Иван Родионович.

Приблизившись вплотную, он прошипел сквозь сжатые зубы:

— Ты что? Текст забыла? Полмиллиона. Скажи: полмиллиона!

— Полмиллиона, — прошептала Лиза.

— Не слышу! — явно не по роли возгласил Иван Родионович.

— Полмиллиона! — выкрикнула Лиза и бросилась за кулисы.

— Ты куда?! — встретила ее какая-то тетка. — Ты с ума сошла? У тебя вся сцена впереди, что с тобой?

Лиза прислонилась к стене. По лицу струился пот. Она ничего не помнит. Она забыла слова. Она ничего не хочет. Упасть, уснуть — и проснуться прежней!

И она стала сползать по стене.

Как сквозь вату слышала:

— Обморок у нее! Иван Родионович, тяни, давай монолог из следующей сцены, у Лизки обморок. Вывернемся, зритель съест! Потом скажешь, что она умерла от аборта!

Лиза потеряла сознание.

Она пришла в себя на каком-то диване за кулисами. Спектакль еще шел: она слышала радиотрансляцию. Лицо и грудь были мокрыми: на нее плескали водой. Над нею стояла все та же тетка с участливым лицом, в котором, однако, нельзя было не заметить некоторой удовлетворенной недоброжелательности.

— В чем дело? — спросила тетка.

— Не знаю…

— Ну, лежи, лежи. Это все нервы.

Через полчаса Лизу отвезли домой на служебной машине.

А на другой день она отправилась в психоневрологический диспансер. Врач, к которому она попала, очень заинтересовался ее случаем и предложил лечь в стационар, но она категорически отказалась, пообещав регулярно приходить на обследование. Похоже, врач был честолюбив и вознамерился научную работку написать о Лизе, имея под рукой и другие материалы о схожих, но не столь разительных прецедентах.

Лиза, законно болея (официальная версия: нервное истощение), с удовольствием осталась бы в домашнем одиночестве. Но насладиться этим одиночеством ей не дали.

Ей пришлось рассказать все Игорю.

Тот сначала никак не мог поверить.

— Ты хочешь сбежать, — сказал он. — Я понимаю! Это Люська подговорила тебя! Это ее идея, она спьяну болтала об этом! Придумали бы что-нибудь попроще! Сознайся, ты хочешь сбежать?

— Нет.

— Но не бывает же так! То есть бывает, что человек не помнит ничего, особенно если выпьет, у самого так бывало: целый день из памяти вылетает. Но главное-то все равно помнишь!

— А что главное? — задумчиво спросила Лиза.

— Не надо мне тут окончательное сумасшедшие разыгрывать! — нервно воскликнул Игорь.

Долго ходил по комнате, думал. Потом вдруг встрепенулся:

— Не понимаю! То есть ты действительно не помнишь даже, что я твой муж?

— Не помню.

— То есть я фактически сейчас для тебя чужой человек?

— Да. Так получилось. Я не виновата!

— Ну уж нет! В этой жизни кто чего хочет, тот это и получает!

— Разве?

— Ты хотела, чтобы я стал чужим, вот и потеряла память!

— Нарочно?

— Да! — сказал Игорь, нажимом слова преодолевая несуразность этого утверждения.

— Не понимаю, почему ты так волнуешься? — спросила Лиза. — Разве я так уж тебе нужна? У тебя ведь есть бабеночка из рюмочной, она тебя обожает. Иди жить к ней.

— Ага! Помнишь, это ты помнишь?

— Нет. Рассказали.

— Но я же тебе сто раз уже говорил, что с этой бабеночкой было так, мимоходом, я ее сто лет не видел уже!

— Во-первых, повторяю, я не помню. Во-вторых, мне сейчас все равно. Хоть десять бабеночек. Ты же чужой человек, извини.

— Совсем?

— Совсем.

— А дочь? А Настя?

— Не будем об этом говорить.

— Не верю. Ты мучишь меня всю жизнь своей любовью и своей ревностью!

— Нелогично. Зачем тогда я собиралась сбежать, как ты подозреваешь?

— А чтобы не любить и не ревновать!

— Я не понимаю, чего ты хочешь. Теперь не люблю и не ревную, ты свободен. Что тебе еще нужно?

Игорь не ответил. Он и сам не понимал, что ему теперь нужно. Вернее, он не хотел сознаться, что ему нужно лишь одно: чтобы Лиза стала прежней. Любящей и ревнующей. Иногда скандалящей. Иногда невыносимой, резкой, грубой. Но иногда…

— Пойду напьюсь, — сказал он.

— Только останься там, где напьешься. Я не хочу с тобой пьяным возиться.

— То есть как остаться? Даже на ночь?

— Почему бы и нет?

Игорь походил, подумал — и не пошел напиваться.

А тут вдруг повадились ежедневные гости. Люська, подтверждая свой статус единственной верной подруги, переживая болезнь Лизы как свою собственную, не удержалась от того, чтобы не поделиться по великому секрету с одним-двумя близкими людьми (хотя близких людей у нее практически не было), и молва поползла, поползла по городу, растекаясь, как магма из проснувшегося вулкана, и, конечно, заползла в театр. И вот начались посещения, потому что многие загорелись любопытством посмотреть, как Лиза будет их не узнавать.

Пришла, например, та девочка Фаечка, которая записывала за Ефимом Андреевичем его слова на репетиции.

— Вы совсем-совсем меня не помните? — таращила она голубенькие, хорошенькие глазки на некрасивом, увы, личике.

— Вас Фаечкой зовут, это я знаю. Но ничего не помню, — терпеливо ответила Лиза.

— Я завлит, заведующая литературной частью. Хотела когда-то тоже актрисой быть, но — данные не те. Окончила университет, статьи писала о театре, вот Ефим Андреевич и взял меня завлитом. То есть Петр Евгеньевич принял, но взял фактически Ефим Андреевич. Он гений, правда?

— Наверно.

— А вы надо мной все время издеваетесь. То есть издевались. Над моими словами. И даже над моей внешностью. И над моим уважением к Ефиму Андреевичу. И я вас возненавидела. И мне это было тяжело, потому что я ведь вас обожаю. Я ведь хотела бы стать такой, как вы.