Елена Белкина - Странные женщины

Поэтому Лиза чувствовала себя непривычно, когда на другой день звонила мужу (они работали в разных зданиях) с тем, чтобы сказать, что она вечером задержится по делам. Не в офисе. Игорь, занятый каким-то разговором, сказал: да, да, ладно, я тоже. И все.

И она пошла с Андреем в театр.

Они смотрели спектакль, в котором Лиза когда-то была занята. Вместо нее играла молодая, незнакомая Лизе актриса, наверное, недавняя выпускница. Играла жеманно, приторно, плохо, озабоченная лишь тем, чтобы как можно чаще демонстрировать свои длиннейшие ноги. Впрочем, публике, кажется, это нравилось. Да и Андрею тоже.

— Нет, я понимаю, что это не высший класс, — сказал он в антракте. — Но я благодарный зритель. Когда актер хоть что-то может, я преклоняюсь. Я ведь и этого не могу.

Это было не самоуничижение и даже не преувеличенная скромность, а просто, как поняла Лиза, умение радоваться тому, что есть.

После спектакля он провожал ее.

Был гололед, они шли под руку.

Женщины, которым не раз случалось ходить под руку с разными мужчинами (не обязательно по какой-то неприличной склонности натуры, а, например, в силу профессии, той же актерской или журналистской, — в общем, тех профессий, когда приходится много общаться с людьми), прекрасно знают, что это совершенно невинное соприкосновение рук может дать важную информацию. Не рост провожатого имеет значение, как ошибочно думает большинство мужчин, не мощь их мышц, которые они напрягают, немилосердно сдавливая ладошку дамы, доверчиво устроившуюся в сгибе локтя. Имеет значение лишь то, что не обозначить словами, но женщина чувствует это безошибочно — сквозь материю пиджака, рубашки, куртки, пальто — безразлично. Это можно очень приблизительно назвать словом — СОВМЕСТИМОСТЬ. Или ее отсутствие. Откуда берется это чувство, как оно угадывается, неизвестно. Но, едва доверив свою руку руке провожающего, любая (почти) женщина сразу понимает: ЭТО НЕ МОЙ МУЖЧИНА. (Не мой, потому что в большинстве случаев так и оказывается.) И очень редко, крайне редко бывает: ЭТО — МОЙ. Такое понимание не подразумевает мгновенную симпатию или тем более влюбленность. Это всего лишь констатация. Правильнее, пожалуй, выразиться так: ОН МОГ БЫ СТАТЬ МОИМ. Потому что возникает ощущение совместимости, покоя, уюта, близости, родственности…

Лиза ощутила именно это и удивилась: Андрей вовсе не из тех мужчин, какие нравятся ей. В нем нет ничего особенного. Откуда же это?

Проводив ее до дому, он деликатно откланялся.

Лиза стала замечать, что при виде Андрея в ней вспыхивает неконтролируемая радость. Ерунда, думала она. Он приятный человек. Мне приятно его видеть. Мне приятно о нем думать. И все.

Но думала все чаще. И это уже были не просто приятные мысли, в них присутствовали и тревога, и смятение, и растерянность.

И настал вечер, когда она сказала себе, что пора перестать обманывать себя. Она влюбилась. Она влюбилась так, как до этого никогда не влюблялась. Десятки раз игравшая любовь на сцене, испытывавшая нечто похоже в жизни, особенно по отношению к Игорю, она поняла, что все это было не то, что все это бледно и вяло по сравнению с той мукой, с той тоской, которая навалилась на нее, но это были счастливая мука и счастливая тоска.

Ей хотелось поделиться с кем-то — но с кем? Лучшая подруга Люська куда-то исчезла, с людьми театра она утратила связь, на работе со всеми отношения только служебные…

Она подсела к Насте, которая лежала с книгой. (А Игорь был еще на работе.)

— Ты что-то все дома и дома, — сказала Лиза. — Где твои мальчики?

— А ну их на фиг, — спокойно ответила Настя. — Одна морока только. Нет, пока школу не окончу, никаких больше мальчиков. Все они сволочи, — сказала она с подростковым равнодушным трагизмом.

— Ты любишь папу? — спросила Лиза.

— Вовсю, — сказала Настя.

— А меня?

— Вовсю! — повторила Настя дурашливо, стесняясь говорить серьезно об этом.

— Ты ведь понимаешь, что мы уважаем друг друга?

— А что вам еще делать? — странно ответила Настя.

— Но любовь уже не та, что в молодости. Все-таки шестнадцать лет вместе живем.

— Ужас, — сказала Настя. — Я больше двух месяцев ни с кем не могу, а вы шестнадцать лет. Кошмар. Я больше пяти лет ни за кем замужем не буду. Если буду вообще. Ты давай не тяни. Вы разводиться, что ль, собрались? Валяйте, дело обычное. Только чтобы без скандалов. И меня не делите. Я с тобой жить буду до конца школы, а потом поеду в Москву поступать. В театральный какой-нибудь — куда примут.

— Ты актрисой собралась быть?

— А ты не знала?

— Нет… Это слишком серьезно. Актерский труд только на первый взгляд развеселый, а на самом деле…

— Я все знаю, извини! — перебила Настя.

— Хорошо… Нет, мы пока не разводимся. Но, понимаешь, как бы тебе сказать…

— У него женщина завелась?

— Нет.

— У тебя мужчина завелся?

— Да. То есть нет. Я влюбилась.

— Серьезно?

Настя почему-то очень обрадовалась этому обстоятельству. Может, до нее впервые дошло, что мать ее, как и она сама, нормальный человек, умеющий влюбляться и вообще иметь нормальные человеческие чувства.

Лиза тоже засмеялась.

— Но я не знаю, как быть, — сказала она. — Я даже не знаю, он-то меня любит или нет.

— Ерунда! — высказалась Настя. — Ты его любишь — и нет вопросов. Он тебя тоже любит. Или полюбит. Чтобы такую женщину не полюбить! Он слепой или дурак? А как ты его? Ты его просто хочешь, как мужчину, или пожить с ним хочешь?

— Не знаю. Все сразу хочу.

— Тогда — вперед. Выходи замуж, пока молодая еще. Братика мне родишь. От папы ты же не хочешь уже рожать?

— Нет. Извини.

— Какие извинения! — воскликнула Настя. — Я что, не понимаю? Рожать надо только от любимого мужчины! Только от любимых людей получаются хорошие дети, я недавно в газете какой-то прочитала. Ты когда меня рожала, ты папу любила?

— Очень.

— Вот! Поэтому я такая замечательная и получилась! А если сейчас родишь, то получится урод или станет пьяницей, бездельником и наркоманом! Так что даже не думай, выходи замуж и рожай. Но я с отцом останусь тогда, ладно? Потому что отчим — это не для меня.

— Я понимаю. А если отец захочет привести в дом мачеху?

— Не захочет. Он будет ждать, когда ты вернешься. А когда поймет, что ты не вернешься, мне семнадцать или восемнадцать будет и я уже удочки смотаю, я буду уже учиться.

— Ты так уверена, что тебя примут?

— А кого же, если не меня? — возмутилась Настя.

— Значит, ты меня заранее прощаешь?

— За что? Странные люди! Хотят счастливыми стать — и за это прощения просят!

— Ты у меня чудо, — сказала Лиза.

— А ты у меня.

На другой день Лизе нужно было ехать с Андреем в магазин офисных принадлежностей: купить бумагу, дискеты для компьютеров, авторучки и прочую мелочь.

Она выбирала, расплачивалась, а Андрей относил все в машину. Взяв пакет с ручками, карандашами, фломастерами, скрепками и т. п., Лиза споткнулась, все рассыпалось по полу. Андрей стал помогать ей собирать, они были рядом, почти соприкасаясь головами, и Лизе вдруг ясно представилось, что это не магазин, а их с Андреем дом и они, муж и жена, посмеиваясь дружелюбно, с семейной обыденностью делают мелкое, но необходимое общее семейное дело.

— Андрей… — тихо сказала она.

Он застыл. Он словно предчувствовал, что сказано будет что-то не совсем обычное. Вернее, совсем необычное.

— Андрей, я хочу за тебя замуж.

Он промолчал.

Он закончил собирать рассыпанное и пошел к машине.

Когда она тоже села в машину, он сказал ей:

— Учти, каждую субботу я смотрю по телевизору или видео дурацкие боевики со стрельбой и драками и выпиваю четыре бутылки пива.

— Значит, придется купить второй телевизор, — сказала Лиза.

Прошло почти два года.

У Лизы родился сын.

Она была счастлива.

Игорь завел себе подружку, но жениться пока не собирался.

Настя старательно училась и ходила в театральную студию.

Андрей нашел работу по специальности, с не очень большой, но регулярно выдаваемой зарплатой.

Все было хорошо.

Однажды утром она проснулась как-то странно. Тяжело размыкались веки. Тяжело ощущалось собственное тело. Что-то лежало рядом. Она повернула голову и чуть не вскрикнула, увидев незнакомое мужское лицо.

Она отвернулась и закрыла глаза…

Это контора. Или учреждение. Или фирма. Все равно.

Называется это ЦНИИР-ИУХЗ. Или «Межоблтрансснабсбыт». Или «Буревестник и Ко». Все равно.

Это комната на восемь столов, за которыми сидят восемь женщин. Или двенадцать. Или три. Все равно.

Они занимаются цифрами. Или словами. Или графиками. Или вообще какими-нибудь пробирками. Это все равно.

Главное — какие бы вихри ни проносились над страной, какие бы шквалы ни грохотали, какие бы экономические и политические формы государственного безобразия ни сменяли друг друга, атмосфера здесь остается, в сущности, одинаковой, отношения неизменными, разговоры ведутся, как и всегда, о Жизни, Любви и Смерти (пусть это и принимает форму бесхитростного рассказа о том, что «деверь Мариванны от жены в шестьдесят пять лет ушел» или что «вчера щемило что-то вот здесь, щемило, ужас…»).

Неизменны обеденные и промежуточные чаепития. Неизменно при этом (и не годами, а десятилетиями!) лучшим чаем считается чай «со слоном», лучшим печеньем — овсяное, а лучшим певцом всех времен и народов — Лев Лещенко. И это общее мнение. Бывают, конечно, мнения и особые, единоличные, но в семье не без урода. Давления на отмежевавшихся не оказывается, ибо процветает либерализм под негласным девизом: «каждый по-своему с ума сходит».

Неизменно кто-то с кем-то находится в тайной вражде, а кто-то с кем-то в явном приятельстве. Неизменно о каждой из женщин, вышедшей за дверь, тут же кто-то что-то такое сообщит жарким шепотом, что все переглядываются, покачивая головами. Неизменно заходящему изредка в это мирное царство начальству в глаза оказывается снисходительное уважение, за глаза же начальство считают несомненно придурочным и дармоедствующим.

Обязательно здесь есть женщина пенсионного возраста, которая вслух мечтает о том, как она вскоре избавится от этой каторги, но в душе тоскует о грядущем одиночестве, когда не надо будет просиживать на постылом рабочем месте с девяти до шести.

Есть вечная невеста, которой все сватают жениха.

Есть вечная разведенка, запутавшаяся в своих любовных переживаниях.

Есть мать-одиночка, утомляющая подруг-сослуживиц рассказами о гениальности своего сына.

Есть многодетная мать (трое детей), регулярно выгоняющая пьяницу и бездельника мужа, но потом сменяющая гнев на милость, и, поливавшая вчера его грязью, сегодня оправдывает его в глазах подруг, говоря, что у него умная голова, только дураку досталась.

И обязательно, обязательно здесь в уголке сидит девушка или молодая женщина, знакомя с которой новое начальство (а начальство меняется часто), говорят, не сдерживая улыбку: «А это наша Люся!»

И новое начальство (из мужчин, как правило) смотрит на Люсю с каким-то даже недоумением, а выходя из помещения, не удерживается от того, чтобы обернуться и еще раз хотя бы мельком на эту Люсю взглянуть.

Она красавица. Она стройна. Она умна. Она обаятельна. Какая-нибудь всемирно известная топ-модель выглядела бы рядом с ней замухрышкой и замарашкой. В лучшем случае типовой неодушевленной куклой, продающейся во всем мире миллионными тиражами.

И начальство долго сидит в своем кабинете, вспоминая волшебное лицо и думая: что делает здесь этот алмаз и изумруд русского генофонда? Почему не блистает на подмостках? Почему не раскатывает в роскошных лимузинах?

И уже мысли начинают принимать мечтательно-соблазнительный оттенок, но тут начальство со вздохом думает, что хватит с него хлопот и со второй женой, и с двумя детьми от нее, и с дочерью от первой жены, да еще эта парикмахерша Танечка не отклеится никак, да и не хочется ее отклеивать: с ней просто и уютно. А к этой царевне конторской небось подступись, так ошпарит!..

И оно с головой окунается в работу.

Если вам это покажется преувеличением, то пусть всякий, кто захочет убедиться в правоте этих слов, пройдется по бесчисленным конторам, учреждениям и фирмам нашего большого города, переполненным женским служилым персоналом, — и не найдет он места, где не было бы такой красавицы; при этом, само собой, имеется в виду не какая-то идеальная красота, которой, как известно, и не бывает, не какой-то модный стандарт 90-60-90, не та уродливая красота, поражающая гипертрофированной длиной ног или силиконовым объемом груди, а красота штучная, так сказать, эксклюзивная, с некоторыми, если приглядеться, изъянцами, но зато с такими неоспоримыми и оригинальными достоинствами, что любой, самый необъективный человек, не может не умилиться и не воскликнуть вслух или в душе: «Какая прелесть!»