— Превосходно, — обронила Мария, лениво теребя рукав своего платья.

— Еще матушка сказала, что я могу позаимствовать ее тюрбан, в котором она выходила на прошлой неделе в театр.

— Да, он тебе идет.

— Еще я решила украсить его яркими перьями семи футов высотой.

— Да, конечно, очень хорошо.

— На самом деле я подумала, что лучше водружу на голову живого павлина и буду прогуливаться по Гайд-парку в костюме Наполеона.

— Хм, да, было бы самое то…

— Мария, ты же не слушаешь меня! Бога ради, что с тобой сегодня происходит?

— Что? Ничего. Зачем обвинять меня в том, что со мной что-то происходит сегодня?

— Я не обвиняю, я волнуюсь за тебя. Я понимаю, что ты должна была поворчать на меня. Подруга обязана хоть немного переживать. Но сама почему-то не хочешь признаться, что привело тебя ко мне. Я знаю, что ты здесь не для того, чтобы узнать, что я собираюсь надеть на бал.

Мария наконец встрепенулась и со вздохом сплела ладони.

— По правде говоря, из-за этого тоже. Я действительно хотела узнать, что ты наденешь.

— Но тогда почему не слушала? Очевидно, за этим стоит что-то еще.

— Дело в том, что ты всегда так чудесно выглядишь, когда отправляешься куда-то. Ты посещаешь все балы, и на каждом краше тебя нет. Я… я просто надеялась, может, ты подскажешь, как мне хотя бы чуть-чуть улучшить свой внешний облик.

Пенелопа готова была услышать что угодно, только не это. Тем более от Марии! Ее подруга никогда не придавала значения столь тривиальным вещам, как внешность или кто кого красивее, и тому подобным женским глупостям. Во всяком случае, никак этого не выражала. Разумеется, они обсуждали внешний вид других дам, но Пенелопа впервые почувствовала, что это волнует непосредственно саму Марию.

Обычно Мария относилась к своей внешности с прагматизмом. Одежда, как она заявляла, нужна для сохранения тепла и приличий в светской моде. За те годы, что они росли вместе, Пенелопа никогда не видела, чтобы Мария приложила хоть каплю усилий, чтобы ее платье служило еще каким-то другим целям, кроме обозначенных. Ее дражайшая подруга была безупречно скромной, нарочито сдержанной и добропорядочной. И красотой никогда не отличалась. Но сегодня ей захотелось сиять?

Для такой внезапной и драматической перемены, видимо, имелись какие-то веские причины.

— Ты всегда выглядишь достаточно привлекательно, — заметила Пенелопа. В беседе такого рода всегда требовался такт. — Но если хочешь что-то улучшить, уверена, мы можем найти что поправить.

— Да, мне бы очень этого хотелось. Тогда как мы поступим? Поедешь со мной ко мне, чтобы мы вместе выбрали что-то из моего гардероба?

— Да, можно и так…

«Или выкинем все эти старые безвкусные тряпки на помойку и отправимся к портнихе!» Но предложить это Пенелопа, естественно, не могла. Это задело бы чувства дорогой Марии. К тому же бал состоится уже сегодня, и у них просто нет времени.

— Почему бы тебе не порыться среди моих платьев, Мария? Некоторые из них я практически не носила. Может, среди них ты найдешь себе что-то по вкусу. Мы подгоним его под твою фигуру и попросим горничную отпустить подол. Никто и не догадается, что оно мое.

— Правда? Ты думаешь, у нас получится? У тебя такие красивые платья!

Боже, Пенелопа боялась, что ее подруга упадет в обморок от счастья. Из-за платьев! Ничего более странного нельзя было себе представить. Кто мог поверить, что Мария не лишена этой жилки женского тщеславия?

— Да, конечно, все получится, — сказала Пенелопа и направилась к сундуку.

Стоило ей открыть крышку, как оттуда вылезла пена кружев и муслина, оборок и воланов всех цветов радуги. Щеки молодой женщины тронул красивый — в самом деле прелестный — румянец, и Пенелопа улыбнулась подруге. Она не могла припомнить, чтобы видела ее такой прежде. Надо сказать, что румянец был ей очень к лицу.

— Только один вопрос, если можно… — обронила Пенелопа, зная, что румянец разгорится еще ярче. — Кто этот счастливчик, завладевший твоим вниманием?


Его карманы лишь слегка потяжелели после того, как он продал свою старую, видавшую виды коляску. Гаррис шел по улицам Мейфэра в направлении менее фешенебельной части района, где находилась его холостяцкая квартира. Великолепный подарок Растмура он оставил в конюшнях неподалеку от Растмур-Хауса, поскольку его благодетель уже оплатил там место для стоянки фаэтона и Гаррис не знал, где взять средства, чтобы держать чертову коляску в ветхих конюшнях где-нибудь поближе к его жалкому жилищу. Впрочем, экипаж будет сохраннее там, где он уже его оставил.

Поскольку со старой коляской Гаррис распрощался, ему пришлось спасаться от дождя пешком. Но, видно, талантом в этом Господь его обделил, и он промок до мозга костей.

Навес у ближайшего подъезда сулил временное укрытие, и он не преминул им воспользоваться, кивнув стоявшему там, очевидно, по той же причине другому промокшему пешеходу. При ближайшем рассмотрении Гаррис понял, что знает своего случайного соседа.

— Феррел?

Кузен взглянул на него сквозь свисавшие на лицо мокрые пряди, и его губы тронула полуулыбка.

— О, вижу, и ты попал под дождь.

— Но что ты здесь делаешь? Где твоя лошадь?

— Хм? Ах, моя лошадь. — Но ответить на заданный вопрос Феррел не удосужился, а лишь пожал плечами. — Какая сырость.

— Что для дождя характерно.

— Боюсь, что мой сюртук испорчен.

— Похоже, да.

— Проклятие!

— Маркленд сказал, что ты поехал на какую-то встречу. Что ты здесь делаешь? — осведомился Гаррис, не в состоянии вызвать в себе сочувствия к сюртуку кузена, когда тот мог спокойно избежать непогоды и не мокнуть сейчас на улице.

Родные не отказывались от него, и молодой балбес мог позволить себе жить в фешенебельном районе и не шататься по чертову городу, когда небо обложили тучи.

— Пытаюсь подхватить пневмонию, — заявил Феррел.

— Что ж, в таком случае ты на верном пути. Еще четверть часа на таком холоде, и болезнь тебе обеспечена.

— Вот и хорошо. Если повезет, то я умру.

— Если повезет? Какой мне в этом прок? Если сыграешь в ящик, мне от тебя не достанется ни пенни, Феррел. Так что живи, старина.

Но Феррелу, похоже, было не смеха. Очевидно, он не шутил, говоря, что хочет умереть. Глупый щенок.

— А какой смысл жить? Меня ничто не ждет.

— Ты имеешь пару тысяч дохода в год, и никто не досаждает тебе долгами, — напомнил ему Гаррис. — Это уже кое-что.

— Тебе легко говорить, когда впереди у тебя женитьба на красивой женщине и ее родные поют тебе дифирамбы.

Гаррис не верил своим ушам, но человек, судя по всему, говорил серьезно. Гаррису пришлось как следует постараться, чтобы не расхохотаться кузену в лицо. Если бы тот знал, как обстоят дела на самом деле!

— О да, я счастливый человек, — выдавил он из себя вполне убедительным тоном.

— Это так. Мисс Растмур — привлекательная и добросердечная женщина. Ты будешь с ней очень счастлив.

На этот раз Гаррис не удержался от смеха.

— Не буду, если не смогу придумать способ, как получить приглашение на сегодняшний бал к леди Берлингтон.

— Что? Зачем тебе тащиться на это скучное собрание?

— Я бы не пошел, но мисс Растмур ждет, что я приду и потанцую с ней.

— Она будет там?

— Сказала, что будет.

В тусклых глазах Феррела впервые вспыхнул огонек жизни.

— Я не представлял, что там будет столько молодых людей.

— Насчет этого мне ничего не известно, но она выразила большое желание туда отправиться. Видимо, это означает, что там будут и другие из ее окружения.

— Знаешь, у меня есть приглашение, — сказал Феррел. — Наверняка, ты можешь пойти со мной. Если леди Берлингтон пригласила твоего кузена и твою невесту, то вряд ли станет возражать против тебя самого, как ты думаешь?

Еще как станет. Но там будет много народа. Придут ее друзья, а также всякого рода влиятельные лица, которых она, несомненно, пригласила для пущего эффекта. Станет ли она устраивать сцену, если он объявится на пороге? Гаррис сомневался.

— Было бы чудесно, Феррел. Мне бы очень хотелось пойти с тобой.

— Видишь ли, я не собирался идти, но если ты хочешь и если там будет твоя мисс Растмур… Ладно. Давай сходим. Явимся туда вместе.

Отлично. Тем труднее будет хозяйке вышвырнуть Гарриса на улицу. Он покажет себя с лучшей стороны великодушному Растмуру, а также немного исследует дом Берлингтона. И безусловно, подыграет мисс Растмур в их сделке. По крайней мере, заставит ее в это поверить.


— Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, — сказала Мария.

Никакие усилия Пенелопы не могли заставить девушку раскрыться.

— Честно говоря, Мария, — произнесла Пенелопа в отчаянии, — в этом нет ничего постыдного. Тебе давно пора начать обращать на мужчин внимание. Они так и вьются вокруг нас, хочешь ты того или нет.

— Они вьются вокруг тебя, — ответила Мария. — Я просто подумала, что мне нужно приложить чуточку больше усилий, чтобы не выглядеть совсем уж простушкой.

— Что вновь заставляет меня задаться вопросом почему. Наверняка есть кто-то, кто, как ты надеешься, заметит эту перемену. Кто-то конкретный.

— Нет! Почему должен быть кто-то конкретный? Разве я когда-нибудь давала повод так думать?

Поразмыслив немного, Пенелопа покачала головой:

— Нет, не давала. Поэтому я и удивлена.

Сидевшая до сих пор спокойно Мария сделала движение, будто собиралась встать.

— Если мое желание выглядеть лучше, Пенелопа, причиняет твоим куриным мозгам такие проблемы, тогда мне стоит уйти.

— Ага, выходит, у меня еще и мозги куриные?

— Прости. Ты же понимаешь, что я не хотела тебя обидеть. Это тетка завела меня с утра сегодня.

— Значит, за этим все же что-то кроется! — Пенелопа оставила платья, разложенные на кровати, и подошла к подруге. — Выкладывай, что она сделала?

— Не сделала, а сказала.

— И что это было…

Мария стиснула пальцы с такой силой, что Пенелопа испугалась, как бы она их не сломала, после чего со вздохом продолжила:

— Она сказала мне, что я безнадежна. Она потратила кучу денег за все эти годы, держа модный дом, покупая нам наряды, развлекая людей из высшего общества, чтобы нас приглашали в лучшие гостиные, и все же я до сих пор старая дева.

Пенелопа ахнула.

— Боже всемогущий! Никогда больше при мне не употребляй этого слова!

— Но это правда. Ты и сама это видишь, Пенелопа.

— Ничего подобного. Мы с тобой одного возраста, если помнишь. Я вовсе не считаю себя старой девой.

— Ты обручена!

— Но ты же знаешь, что это всего лишь уловка.

— А моя тетка не знает. Боюсь, она разочаровалась во мне. У тебя уже пятый жених…

— Четвертый. Ты же понимаешь, что случай с Фицджелдером не считается.

— Ладно. Четвертый, а у меня и половины жениха не было.

Пенелопа нахмурилась.

— А что бы ты с этой половиной делала?

— Не в этом дело, правда? Моя тетка считает, что ее долг состоит в том, чтобы хорошо выдать меня замуж, и тот факт, что этого до сих пор не случилось, воспринимает как неудачу. Для нас обеих.

— Для нее, возможно, но не для тебя. Как можешь ты считать что-то неудачей, если еще и не пыталась? А я полагала, что тебя вообще это не интересует.

— Для моей тетки это все равно что неудача. Она решила в конце следующей недели уехать из Лондона и больше сюда не возвращаться.

— До следующего сезона?

— Нет. Мы вообще никогда не вернемся в Лондон.

— Что? Ты, верно, шутишь?

Осознать такое Пенелопа не могла. Мария уедет из Лондона? Да, конечно, они все уедут в конце сезона. Никто в здравом уме в Лондоне на лето, естественно, не останется. Но чтобы Мария никогда не вернулась? Такое невозможно было себе представить! Как, спрашивается, могла ее тетка надеяться, что девушка встретит джентльмена, в которого может влюбиться, если она не вернется в Лондон?

Мария была благоразумной женщиной, хорошего происхождения, с весьма своеобразным характером. Как могла она найти подходящего мужчину в деревне, где их по пальцам можно сосчитать? Но хуже всего то, что Пенелопа не представляла себе, как сможет без Марии веселиться в следующем сезоне. Безумный план тетки не должен был воплотиться в жизнь.

— Нам нужно придумать, каким образом убедить твою тетю в том, что ты должна закончить этот сезон и вернуться в следующем.

Но Мария покачала головой:

— Нет, я уже все продумала, Пенелопа. С моей стороны нечестно высасывать соки из моей бедной тети. Пожалуй, она права. Я напрасно провела в Лондоне пять сезонов, и ничего из этого не вышло. Я не вправе вновь подвергать ее напрасному ожиданию.