Друг пристально поглядел на него:

— Чего же ты ищешь, Иван? С первых дней нашей дружбы я чувствую, что ты постоянно в поиске…

Князь улыбнулся:

— Ты начинаешь походить на мою дорогую матушку. Год назад, перед своей смертью, она сказала мне, что если я влюблюсь в порядочную женщину, для меня это будет подлинным спасением.

— Неужели княгиня и впрямь говорила такое?

— И не один, а много сотен раз. Она была одержима идеей меня женить, заставить остепениться, обзавестись потомством. На самом деле я не настолько далек от этой затеи, однако… — Он замолчал.

— Ты боишься, как бы избранница не повергла тебя в смертельную тоску?

— Если иметь в виду известных мне до сих пор женщин — да, боюсь!

Он поднялся и начал беспокойно мерить шагами ковер.

— Пойми, Хьюго, я отдаю себе отчет в том, что мне необходимо иметь жену, растить сыновей, которые станут наследниками огромных богатств, и все же… — Он остановился, однако лорд Марстон ждал продолжения. — У меня такое чувство, — глухо вымолвил князь, — что я либо идеалист, либо романтик.

— И то и другое, — поправил его друг. — Да ты и всегда был таким. Не помнишь, как мы, бывало, строили планы на будущее? Мне и тогда казалось, Иван, что ты — эдакий благородный деспот, способный осчастливить того, кто верно ему служит, а сам пребывающий в мире идеалов и мифов…

— Проклятье! — вскричал князь Иван. — Ты делаешь из меня недоумка, но, чует сердце, в твоих словах есть доля истины. Я к чему-то стремлюсь, Хьюго, стремлюсь всей душой, но только не понимаю, куда и к чему.

Лорд Марстон окинул его понимающим взглядом.

Он стоял к князю ближе всех прочих людей и знал, как при всем его, зачастую нарочитом высокомерии он умел быть, при желании, великодушным и добрым деспотом.

Никто лучше его не обращался со своими крепостными, и задолго до того, как царский манифест предоставил им свободу, в имениях Волконского отпала необходимость за нее ратовать.

Не менее великодушным князь бывал и в своей интимной жизни.

Женщинам, с которыми он расставался, не приходилось сетовать на то, что он обделил их своими щедротами, а во многих случаях он старался устроить и будущее этих дам.

Представительницы ли полусвета или аристократки, они были не в силах удержать при себе князя, и, обретя свободу, он мчался во весь опор к неясным горизонтам, в поисках нового увлечения.

Резко сменив настроение, он воскликнул:

— Черт возьми, не для того, однако ж, заявился я в Париж, чтобы читать здесь проповеди! Хьюго, умоляю, предложи мне наконец что-нибудь выпить!

— Дружище, я кругом виноват! Я был настолько ошеломлен твоим внезапным появлением, что совершенно забыл о приличиях!

Сказав это, он поднялся и позвонил, и спустя несколько минут лакеи уже вносили в кабинет бутылку шампанского в серебряном ведерце и поднос, на котором рядом с фужерами красовались икра, pate de fois gras и прочие деликатесы.

Князь пригубил шампанское:

— Ты здесь совсем недурно устроился, но, если пожелаешь переехать ко мне, я буду безмерно рад.

— Неплохая мысль, — сказал лорд Марстон. — Я, однако, не хотел бы задеть чувства посла и его очаровательной супруги. Они были чрезвычайно милы со мной.

Граф Коули служил британским послом в Париже вот уже пятнадцать лет. Он обладал безукоризненными манерами, был добросовестен, благоразумен, но с представительством интересов Англии удачней кого бы то ни было справлялась его супруга.

Умея оказать изумительный прием гостям, обладая неиссякаемым остроумием, она пользовалась огромной популярностью у французов.

Лорд Марстон припомнил, какие розыгрыши она устраивала вместе с французским министром иностранных дел Дроменом де Люи.

— Когда графиня дала объявление о найме сиделки для своей беременной дочери, министр явился в дом получить это место, обвесив себя предварительно диванными подушками.

Князь расхохотался:

— Этот поступок вполне под стать нашим с тобой проказам, Хьюго.

— Я знал, что тебе он придется по душе. Но уж если ты вознамерился вести себя вызывающе, Иван, я бы скорее переехал в тот особняк на Елисейских полях.

— Да-да, конечно! Я строю планы относительно весьма необычных вечеринок.

Лорд Марстон воздел руки:

— Бога ради, Иван, я ведь прекрасно осведомлен о природе этих вечеринок, — моя репутация в Париже будет навек загублена!

— Вздор! — резко парировал князь. — Ты ведь не хуже моего знаешь, что я сумею вдохнуть в этот город новую жизнь!

Лорд Марстон подумал про себя, что это явное преуменьшение.

О вечеринках у князя судачил весь Париж — от королевского двора в Тюильри до самого затрапезного кафе на бульварах.

То были не просто буйные, необузданные зрелища — вечера эти превращались в захватывающие действа, и не получившие на них приглашение чувствовали себя до такой степени уязвленными, что стремились покинуть Париж, предпочитая делать вид, будто связаны обязательствами срочных визитов где-то в провинции, нежели угодить в положение обделенных.

Когда открылись двери и на пороге показался посол Англии, друзья были по-прежнему увлечены беседой.

Оба тут же поднялись со своих мест, и, бросив на князя мимолетный взгляд, посол протянул ему руку.

— Счастлив видеть вас, ваше высочество. Вы совсем о нас забыли.

— Вы очень добры ко мне, ваше превосходительство, — отвечал князь Иван. — Но я приехал один и надеюсь, вы не строго взыщете с меня, если я уведу вашего гостя, с тем чтобы он составил мне компанию.

Граф с улыбкой взглянул на лорда Марстона:

— Думаю, вы отослали премьер-министру достаточное число отчетов, чтобы корзина в его кабинете была заполнена до краев. Подоспело время уделить внимание досугу.

— Благодарю вас, милорд, — ответил лорд Марстон.


Открытая карета князя, запряженная парой отменных лошадей, ждала во дворе посольства.

Лорд Марстон дал указания лакею упаковать его вещи и следовать затем в особняк князя, и спустя час друзья тронулись в путь.

— Итак, чем мы сегодня займемся? — осведомился князь.

— Покажу тебе кое-что новенькое, полагаю, тебе это будет небезынтересно.

— И что же это?

— Не хочу говорить раньше времени, пусть это будет сюрпризом.

— Прекрасно, но я в любом случае настаиваю на хорошем обеде.

— «Маньи» или «Вэфур»? — спросил его лорд Марстон.

— «Вэфур», — тотчас же отвечал князь. — Я хочу спокойно поесть и не желаю, чтобы меня отвлекали обедающие знаменитости, которых всегда полно в «Маньи».

Лорд Марстон улыбнулся:

— Что ж, отлично. Отведаем их specialite, которое когда-то приводило тебя в восторг. — Он имел в виду карпа по-рейнски, изысканнейшее блюдо, названное Альфредом Дельво в только что вышедшей в свет «Les plaisirs de París» одной из славных достопримечательностей города.

Тот же самый автор утверждал следующее:

«Удовольствия — это мания парижан, их болезнь, их слабость. В цене у них бурные эмоции и развлечения, что сеют вокруг себя суматоху, шум и море восторгов».

Это определение, подумалось лорду Марстону, вполне применимо и к князю.

Впрочем, проведя безотлучно в посольстве и при дворце несколько недель в роли заправского дипломата, он и сам начинал чувствовать, как кровь закипает в жилах.

«Вэфур» радушно принял их в свои объятия. Ресторан расположен был в Пале-Рояле, который во времена правления Людовика XVI и герцога Орлеанского превратился в место шумных сборищ и увеселений, а хозяина ресторана сделал одним из богатейших людей Франции.

Здесь по-прежнему было преизрядно кокоток, считавших это место своей вотчиной, а «Вэфур» сохранил то же убранство, что досталось ему в первые послереволюционные годы.

Диванчики из красного плюша вкупе с зеркалами, встроенными в панели из крашеного дерева, создавали замкнутый, уютный мирок, который не могли не ценить посетители, желавшие сосредоточить свой интерес на трапезе.

Князь и лорд Марстон не спеша и обстоятельно определялись с выбором.

Метрдотель предложил им «русскую птицу», что заставило князя недоуменно поднять глаза на лорда Марстона. Тот торопливо пояснил:

— Между Парижем и Россией завязалась лихорадочная торговля. Птицу укрывают овсом, кладут в плетеные корзины и доставляют сюда за пять дней.

— Подумать только, какой прогресс! — ехидно заметил князь.

— Если пожелаешь, можешь полакомиться также ласточкиным гнездом из Китая, орталонами из Италии или же трюфелями из Перигора, — поддразнил его лорд Марстон.

— Во Франции всегда хочется устриц, — решительно произнес князь и заказал именно их.

Потом, в ожидании своих блюд, они устроились поудобнее и завязали беседу, не забывая и о шампанском.

Всякий раз, когда они оставались наедине, темы их бесед могли бы немало изумить многих их общих друзей: они говорили о философии, литературе, политике, вступали в споры, сыпали бесконечными цитатами, ибо обладали поистине исключительной эрудицией.

Когда обед подошел к концу, настроение князя переменилось с характерной для него стремительностью.

— Итак, Хьюго, — сказал он, — куда ты теперь меня ведешь?

— Задержи дыхание! Я веду тебя на «Золушку».

— На «Золушку»?!

— В Императорский театр «Шатле».

— Но я староват для детских сказок, — изумился князь.

— Но не для этой, — твердо ответил ему друг.

— Предупреждаю, если мне станет скучно, я уйду из театра.

— Готов поставить кругленькую сумму, что ты этого не сделаешь.

— Что ж, согласен.

Выйдя из «Вэфура», они спустились вниз по узкому тротуару к тому месту, где их ожидал экипаж князя.

То было крытое, уютное ландо с двумя кучерами.

На случай, если вечером похолодает, под рукой был соболиный плед, но апрельский воздух обволакивал тело теплом и нежностью.

Оба друга вытянули ноги и задумчиво пустили сигарный дымок.

Они проехали по бульварам, где мелькали разноцветные огни кафе, а в золотом сиянии газовых фонарей мельтешили бесконечные людские толпы.

Несмотря на то что спектакль уже час как начался, двери театра обступила внушительная толпа, причем многие все еще надеялись получить билет.

— Неужто Париж впал в детство? — насмешливо спросил князь.

— Это несколько видоизмененная сказка, — объяснил лорд Марстон. — В ней пять актов и тридцать сцен.

Князь застонал.

— Современные театры не скупятся на постановку, — заявил лорд Марстон так, словно собирался прочесть лекцию. — Ты еще увидишь «Зеленый грот», «Огненную гору», «Лазурное озеро», «Дворец червей» и «Золотые тучки».

Князь вновь издал недовольный возглас, однако лорд Марстон решил, что ему все же удалось его заинтриговать.

Они появились в театре в первый антракт. Толпы зрителей устремились из зала, мечтая побыстрей утолить жажду, и подняли оглушительный гвалт.

Зрительный зал утопал в сиянии. Высокие струйки из газовых рожков искрили желто-розовыми блестками огромную хрустальную подвеску, и та полнила потоками света весь зал — от сводчатого купола до кресел партера.

Огни рампы отбрасывали косые цветные блики на багровую ткань занавеса, а в ложах мерцали бинокли мужчин и дамские лорнеты. Зрители пристально изучали друг друга.

Лорд Марстон заблаговременно снял самую вместительную ложу, которую называли «царской».

Не успели они появиться там, как стоящие в партере молодые люди в коротких жилетах и с гардениями в петлицах повернули бинокли в их сторону.

В многочисленных ложах взметнулись вверх ручки, и князь раскланивался то с одной, то с другой узнавшей его дамой.

— Назавтра тебя засыплют приглашениями, — отметил лорд Марстон.

Князь обвел ложи взглядом тонкого ценителя:

— Обещаю тебе, Хьюго, я буду очень разборчив.

Прозвенел звонок, возвестивший окончание антракта, и публика поспешила занять свои места.

Произошло обычное замешательство, когда люди, уже успевшие расположиться в своих креслах, вынуждены были подниматься, давая проход другим зрителям. Наконец в оркестровой яме появился дирижер. Сумятица понемногу улеглась, хотя время от времени раздавался недовольный ропот.

Они попали на ту часть пьесы, сообразил лорд Марстон, где должна быть сцена с Огненной горой.

У подножия утопающих в снопах красного света — еще более ярких, чем рубин, — переливающихся скал копошились за каким-то занятием гномы. Затем всколыхнулись волны лазурного озера, и рубиновое пламя горы приглушили всполохи голубых огней, в которых проплывали полуобнаженные нимфы.

Картина была до того чарующая, что публика в один миг взорвалась шквалом оваций, и даже князь, казалось, был под сильным впечатлением.