Сильвия Дэй - Страсть к игре

Горестные воспоминания промелькнули у девочки перед глазами, и Амелия яростно затрясла головой, чтобы избавиться от них. Она не расплачется перед мисс Пул.

– Пожалуйста, знай, что ты можешь говорить со мной обо всем, – уговаривала гувернантка. – Я сохранила твою тайну о сестре. Я могу хранить и другие секреты, обещаю, моя дорогая.

Поджав губы, Амелия пробовала удержать свои мысли при себе, но все равно выпалила:

– Вы когда-либо были влюблены?

Синие глаза широко распахнулись, затем мисс Пул кивнула:

– Я решила, что я полюбила. Но все кончилось плохо.

– Вы все еще любите его?

– Да.

Амелия встала и подошла к окну. Оно выходило на речку, так что вид из него был вполне симпатичный.

– И как вы оправились после разлуки? – тихо спросила Амелия.

– Я не была уверена, что полностью пришла в себя, пока не встретила мистера Филда.

– А какую роль он играет в этом? – Амелия вновь повернулась лицом к гувернантке.

– Я не слишком опытна в подобных делах и сомневаюсь, что могу рассуждать на эту тему, но я думаю, что, возможно, новый роман может заполнить пустоту, оставленную прежним. – Мисс Пул встала и подошла к ней. – Тебе никогда не придется беспокоиться на этот счет. Ты слишком хороший, просто чудесный человечек, чтобы потерять свою любовь.

– Как же мне хочется, чтобы вы оказались правы! – прошептала Амелия.

Сочувственная улыбка мелькнула на тонком лице мисс Пул. Она мягко положила руки на плечи Амелии и спросила:

– Ты же говоришь о первой любви, верно? Она обычно заканчивается сердечными страданиями, Амелия. Это типичные переживания переходного возраста. Знак того, что ты выросла из юношеских мечтаний и перешла к более глубокому осознанию самой себя. Это болезненное свидетельство того, что мелкие детские заботы и переживания остались позади и ты начинаешь осознавать себя взрослой женщиной.

На глазах у Амелии выступили слезы. Мисс Пул прижала ее к себе, пытаясь утешить. Амелия с благодарностью прильнула к ней, залившись слезами. Она плакала, пока ее плач не был прерван икотой. А потом снова заплакала.

Наконец, когда слезы иссякли, Амелия вдруг обнаружила в себе остаток сил, о существовании которых даже не подозревала. Ей казалось, она раздавлена полностью.

– Идите, – отпустила гувернантку Амелия, высморкавшись в протянутый ей носовой платок. Мисс Пул была всегда наготове. – Я и так задержала вас здесь достаточно долго.

– Я не оставлю тебя в таком состоянии, – запротестовала мисс Пул.

– Мне уже лучше. Правда. Я действительно чувствую себя настолько лучше, что собираюсь погулять, чтобы проветриться.

Это был вторник, день, когда у Колина и его дяди был выходной день. Они обычно куда-нибудь уезжали, а это означало, что двор можно было пересечь спокойно.

– Ну, тогда пошли со мной.

Амелия вздрогнула. Нет, она была еще не настолько сильна.

– Нет, спасибо. Сегодня я, пожалуй, предпочту не слишком удаляться от дома.

Лишь после долгих уговоров и клятвенных обещаний вести себя хорошо мисс Пул неохотно отправилась в поселок одна. Затем Амелия допросила повара, который знал все и о каждом, дабы быть уверенной, что Колин уехал. И все же при мысли о возможности снова встретиться с ним ее начинало мутить от страха.

Сделав глубокий вдох, она выскочила через кухонную дверь, бегом пересекла нехоженую лужайку и укрылась в тени деревьев. Добравшись до изгороди, она уже собралась было перелезть ее, как неожиданный шум в кустах заставил ее застыть.

Амелия быстро укрылась за толстым стволом дерева, наблюдая, как кто-то из отцовских слуг вышел на обход усадьбы. Это был пожилой человек, опрятно одетый, но слишком тощий, одежда на нем висела, как на костлявой вешалке. Его блуждающий взгляд был тверд и холоден и рука лежала на рукоятке зловеще выглядящего кинжала.

Он остановился и подозрительно огляделся вокруг. Амелия задержала дыхание, боясь даже моргнуть, поскольку он, вытянув шею, ворочал головой из стороны в сторону, осматривая территорию. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сторож отправился дальше.

Некоторое время девушка пережидала, чтобы убедиться, что сторож ушел достаточно далеко и не мог видеть, как она перелезает через забор. А затем сбежала.

Амелия перебралась на соседнюю территорию и быстро проскользнула в кусты, прежде чем сделать долго сдерживаемый выдох.

– Господи! – Она ощутила огромное облегчение, убедившись в успехе своей авантюры. – До чего же противный тип!

– Полностью согласен.

Амелия подскочила при звуке тихого, хорошо поставленного голоса. Она обернулась и взглянула на стоявшего неподалеку джентльмена.

Мужчина, несомненно, был богат, судя по дорогой одежде и искусно выполненному парику. Он был белокожий и стройный, можно сказать, хорош собой. Несмотря на то, что он казался примерно одного с ней возраста, его внешний вид и осанка выдавали в нем человека, привыкшего, чтобы ему повиновались. Человека, обладавшего привилегиями.

Он склонился в элегантном поклоне и представился как граф Уэр. А затем пояснил, что речка, где она так хорошо проводила время, находилась на земле его отца.

– Но вы всегда здесь желанные Гости.

– Благодарю вас, милорд. – Амелия присела в реверансе. – Вы чрезвычайно любезны.

– Нет, – возразил он сухо. – Просто мне ужасно скучно. И я очень ценю компанию, особенно компанию очаровательной девушки, сбежавшей из тюрьмы строгого режима, окруженной сторожевыми вышками.

– Какой смешной и витиеватый образ! – пробормотала она.

– Нет, это я сам такой – смешной и витиеватый парень.

Лорд Уэр взял ее за руку и отвел к речке. Там они увидели Бенни, восседавшего на берегу с длинной удочкой. Бенни почувствовал ее взгляд и поднял голову.

– Я тебе тоже сделаю удочку.

– Вот видишь? – сказал Уэр. – И хватит нам слез и покрасневших носов. В конце концов, что может быть лучше, чем провести время на берегу речки с графом и сорванцом-мальчишкой.

Амелия взглянула на графа исподлобья, и тот в ответ подмигнул ей.

Впервые за последние дни Амелия улыбнулась.

Когда солнце окончательно поднялось над горизонтом, принеся с собой новый день, сцену на пляже в Диле могли обозреть лишь те, кто еще дышал. Залитый кровью песок был усеян мертвыми телами, тела других убитых тихо покачивались на волнах утреннего прибоя. Корабль давно уплыл, его груз был выгружен и уложен на тележки, которые давным-давно укатили прочь.

Кристофер стоял неподвижно, стараясь не обращать внимания на боль, раздиравшую его сердце, опустив голову на сложенные в молитве ладони. Постороннему человеку могло показаться, что он погрузился в молитву, но те, кто знал его лучше, понимали, что Господь никогда не удостоит своей милостью столь черную, обремененную многочисленными прегрешениями душу. У ног Кристофера валялся труп человека, осмелившегося бросить ему вызов, пригвожденный к земле шпагой, пронзившей его безрассудное, исполненное честолюбия сердце.

К Сент-Джону, тяжело опираясь на палку, приковылял пожилой, сильно хромающий человек с кровоточащей повязкой на бедре.

– Мы потеряли дюжину убитыми, – отрапортовал он.

– Мне нужен список имен погибших.

– Слушаюсь. Я прослежу за этим.

Почувствовав, как кто-то робко коснулся его руки, Кристофер обернулся и увидел юную девушку.

– У вас течет кровь, – прошептала она, глянув на него круглыми, как блюдца, глазами.

Он опустил взгляд, впервые обратив внимание на глубокую резаную рану на бицепсе. Рана обильно кровоточила, пропитав разодранные в клочья рукава рубахи.

– И то верно, – подтвердил Кристофер, нагнувшись к ней, чтобы она могла перевязать ему пораненную руку оторванными полосками льняного полотна.

Он смотрел на девушку, пока она накладывала повязку, с восхищением отмечая ее спокойствие и выдержку, несмотря на нежный возраст. Взрослых мужчин тошнило при виде кровавых ран, она же стоически переносила это. Насилие не было чем-то новым и неизведанным для нее.

–Ты потеряла кого-нибудь близкою сегодня, малышка? – мягко спросил он.

Она не отрывала глаз от работы.

– Да, дядюшку.

– Мне жаль.

Девушка кивнула.

Сент-Джон резко выдохнул и повернул голову, чтобы наблюдать восход солнца. Хотя ему удалось вновь вернуть и укрепить здесь свои позиции, он не собирался немедленно покидать эти места. Он знал, что схватка будет недолгой, и предполагал, что ближайшие пару недель потребуются, чтобы прийти в себя и хоть немного отойти от потрясений битвы. Как минимум неделя уйдет на то, чтобы навестить каждую семью, утратившую сегодня кормильца или близкого человека, и предоставить им средства для выживания. Предстояла трудная работа, дни, полные скорби и печали, но это надо было сделать.

И тут, совершенно внезапно, в голову пришла мысль о Марии. Откуда она взялась, было для Кристофера полной тайной. Одно лишь пират знал точно – при воспоминании о ней спина непроизвольно распрямилась, плечи расправились, и он увидел перед собой цель – мягкая постель и ее близость, округлая линия груди и плавный изгиб бедер, желанное тепло тела, прижавшегося к нему. Держать ее в своих объятиях, расслабиться с ней, забыв обо всем на свете, пережить вновь то необычное томление и стеснение в груди, приводящее его в полное замешательство и смущение. Это было бы предпочтительнее нынешнего… ничего, ощущения пустоты, полной опустошенности.

«А разве сам ты никогда не задумывался о том, чтобы оставить эту жизнь?» – спросил себя Сент-Джон.

Нет, никогда, даже сейчас, несмотря на всю гнусность и ужас, окружавшие его. Но впервые он рассматривал возможность отсрочки исполнения последнего приговора, и это только благодаря Марии.

Сент-Джон считал наказанием, карой Господней за его прегрешения то, что для сохранения собственной жизни ему придется принести в жертву, точнее, просто погубить единственный свой источник радости и наслаждения – дорогую его сердцу Марию.

Мария сидела в кресле, подобрав ноги, и смотрела, как Тим что-то рисовал, сидя за письменным столом. Коттедж, который Уэлтон снял для нее, был небольшим, но уютным. Расположенный вблизи берега моря, дом был прелестным убежищем. Мягкий шум бьющихся о берег волн прибоя служил очаровательным фоном для любых неспешных занятий.

Тим работал, мурлыча себе под нос какую-то мелодию, и Мария еще раз подивилась тому, каким, несмотря на его массивную, ладно скроенную фигуру, он был мягким и уравновешенным. Этот добродушный гигант был предан Сент-Джону, и его безоговорочная преданность распространялась и на саму Марию, потому что Тим полагал, что она была нужна, просто необходима пирату. И именно это больше всего пугало ее. Да, Сент-Джон проявлял большой интерес к ней, но она слишком хорошо знала мужчин. Глубокий интерес еще не означал глубокую привязанность. У нее было что-то, что было нужно ему, и она не питала слишком больших иллюзий насчет их отношений. Тим, однако, полагал, что здесь было нечто большее, чем просто корыстный интерес, и сердцем Мария страстно желала, чтобы это было правдой.

Она тосковала без своего пирата. Как все странно! Ну не могла она так быстро увлечься им, но случилось именно так. Ночью леди Уинтер одна лежала в постели и жаждала вновь почувствовать, как мускулистые руки обнимают ее, а ее щека покоится на его волосатой груди, и красивое разгоряченное тело согревает ее. Иногда, стоило Марии закрыть глаза, как казалось, что она чувствует его запах, волнующий аромат бергамота и страждущего, исходящего похотью и вожделением мужчины.

Больше всего в мире ей хотелось вновь обрести иллюзию безопасности. Кристоферу удалось дать ей ощущение защищенности, только с ним она обрела счастье почувствовать мужскую заботу. Саймон, храни его Господь, позволял ей самой принимать все решения, поступать так, как ей вздумается. Ей же иногда хотелось, чтобы кто-то другой брал на себя тяжелую ношу, делил с ней груз ответственности, хотя бы ненадолго. Не делая ее полной иждивенкой, позволял бы изредка почувствовать себя слабой и хрупкой женщиной.

– Вот, – сказал Тим, тяжело поднимаясь из-за стола и направляясь к ней. Отдав леди Уинтер рисунок, он вернулся к столу, чтобы начать другой.

Мария отодвинула карту, на которой она делала пометки для Саймона, указывая, где, по ее мнению, следовало искать, и почти со священным ужасом уставилась на рисунок.

– Да у тебя просто дар художника, – сказала она, восхищенно разглядывая наспех набросанные штрихи и линии, сквозь которые вырисовывался портрет очень красивого юноши. Экзотические черты лица, темные волосы и радужная оболочка глаз придавали ему очаровательно-грозный вид, несмотря на его юность. Густые, слишком длинные волосы ниспадали ему на брови, обрамляя чувственные глаза и красиво очерченные губы.

– Да чепуха все это, – возразил Тим, отвернувшись, чтобы никто не увидел заливший его щеки румянец.