Наконец она небрежно повела плечами и проговорила:

– Как вам будет угодно, сэр…

– Угодно, мисс Уитмор. – Его голос опустился на октаву ниже. – Очень даже угодно.

Он был пьян. Или пил совсем недавно. Похоже, именно этим объяснялось его по меньшей мере странное поведение. Но как объяснить тот факт, что ее сердце билось как слишком туго заведенные часы. И почему грубый намек мистера Холла так ее взволновал?

Она старалась успокоиться, однако… Хотя прошло уже десять лет с тех пор, как она видела его в последний раз, Клара с поразительной ясностью помнила, как учащался ее пульс в его присутствии. И помнила, как он наклонялся над ее плечом, демонстрируя положение пальцев на клавишах. Она помнила и его уверенный голос, когда он говорил о четвертных нотах и мажорных гаммах… но тогда он пребывал как бы на расстоянии – талантливый пианист, который когда-нибудь будет играть для королей и императоров, блестящий молодой человек, буквально притягивавший самых красивых женщин.

Теперь расстояние сократилось, и он стоял так близко, что она могла к нему прикоснуться. Хотя ему не могло быть больше тридцати, он казался старше и… «Может, он болен?» – подумала Клара, и сердце ее сжалось.

Себастиан Холл нередко выглядел небрежным, но эта небрежность всегда казалась чертовски привлекательной и вполне соответствовала его артистической натуре. Весь его облик как бы говорил: «Мне некогда обращать внимание на суетные мелочи. Я должен творить магию».

Именно это он и делал с помощью ярких разноцветных нитей нот и волшебных иголок, в которые превращались его пальцы, порхавшие над клавишами. На званых вечерах и концертах мистер Холл творил музыку, заставляя душу Клары откликаться на те ноты, которые никогда ранее не трогали ее. Не трогали, пока Себастиан Холл не вдохнул в них жизнь. В расстегнутом фраке, с влажными прядями волос, падавшими на лоб, он играл на пианино с неуемной энергией и вдохновением…

А теперь? Теперь он был явно не в форме. По крайней мере, именно об этом свидетельствовала щетина у него на щеках, а его одежда… Она выглядела так, как будто он в ней же и спал. Под глазами у него залегли глубокие тени, и он казался совершенно опустошенным, походил на пустую тыкву или на раковину, лишенную своего содержимого.

Клара склонила голову к плечу и нахмурилась. Хотя глаза мистера Холла покраснели, они по-прежнему искрились проницательностью, которую злоупотребление алкоголем притупило бы. А его движения… Они, конечно, были напряженными и беспокойными, но их резкость отнюдь не являлась признаком опьянения. Клара придвинулась к нему чуть поближе… Нет-нет, никакого запаха пива или бренди. Вот только… Она сделала глубокий вдох.

Хм… запах дыма? И еще, кажется… Да, чуть горьковатый запах кофе. Клара вновь сделала вдох, и этот запах проник в самые отдаленные уголки ее души, о которых, как ей казалось, она давно уже забыла.

– Мисс Уитмор?..

Его низкий хрипловатый голос, все еще сохранявший свою мелодичность, вывел ее из задумчивости. Какое удовольствие услышать, как этот голос произносит ее прежнюю фамилию, воскрешая в памяти те золотые дни, когда она была молода и когда Уильям и ее мать были живы, а омытые солнечным светом одуванчики покрывали холмы Дорсета точно мазки краски.

Клара подняла голову и обнаружила, что мистер Холл внимательно наблюдает за ней, хотя его глаза были полуприкрыты.

– Сэр, вы… вы не заболели? – спросила она неожиданно.

Казалось, столь откровенный вопрос не обескуражил его. Более того, губы мистера Холла тронула едва уловимая улыбка, и казалось, что от этой его улыбки – скорее порочной, чем веселой – исходили волны какой-то непонятной энергии.

– Заболел? – переспросил он. – Да, мисс Уитмор, пожалуй, я и в самом деле болен.

Он вдруг сделал шаг вперед, и Клара невольно отступила. Ее сердце забилось еще быстрее, и она бросила взгляд на дверь, искренне желая, чтобы Том поторопился и пришел как можно скорее.

– Я болен тем, что не желаю вести себя прилично, – сказал мистер Холл, продолжая приближаться к ней с таким странным видом, что у Клары возникла почти паническая мысль: еще несколько шагов – и ей уже некуда будет отступать.

«А что будет, если он протянет руку и коснется моего лица?» – подумала Клара и тотчас же вспомнила, что когда-то именно об этом и мечтала. Она нервно сглотнула и попыталась отогнать эти воспоминания, напомнив себе, что больше не может позволить себе подобных фантазий.

– Я болен дурными мыслями, болен тем, что чувствую себя не в своей тарелке, – проговорил Себастиан. – Кроме того, я болен невезением и тем, что ко мне неважно относятся окружающие.

– Может быть, вы просто больны дурным воспитанием? – съязвила Клара, цепенея от собственной дерзости.

Холл же остановился и хмыкнул, прищурив глаза. Неожиданная притягательность этой его усмешки и восхитительная смесь запахов, исходивших от него, – все это еще больше взволновало Клару.

– Дурным воспитанием? – снова переспросил он, чуть склонив голову к плечу; при этом прядь волос упала ему на лоб. – Сын графа не может быть дурно воспитан, хотя следует признать, что мой старший брат, безусловно, получил более серьезное и качественное светское воспитание. – Себастиан опять усмехнулся и добавил: – Впрочем, не думаю, что это пошло ему на пользу.

Клара понятия не имела, о чем он говорил, хотя припоминала, что недавно в свете во всю судачили о женитьбе его старшего брата. Она также вспомнила, что несколько лет назад их отец, граф Раштон, обратился за разрешением на развод. Еще ей припомнились какие-то слухи на сей счет, но в то время Клара была в ловушке собственного замужества и ее вряд ли мог заинтересовать скандал, связанный с именем графа. Она вдруг осознала, что продолжает пятиться, но в тот же миг уперлась спиной в стену. А мистер Холл остановился в нескольких дюймах от нее – настолько близко, что она могла видеть, как в расстегнутом вороте его рубашки пульсировала голубая жилка у горла. Глядя на эту жилку, Клара внезапно почувствовала покалывание в груди, жгучее и восхитительное.

А Себастиан вдруг вынул из кармана шелковый носовой платок и проговорил:

– Вы позволите?

Она качнула головой, не понимая, о чем речь.

– Но вы… – Себастиан указал на ее щеку. – Вы чем-то испачкались. – И прежде чем Клара успела отвернуться, ткань коснулась ее лица.

Она вздрогнула, почувствовав прикосновение теплых пальцев Себастиана Холла. И тут же невольно задалась вопросом, от которого ее словно опалило жаром: «А каково же будет чувствовать эти руки на своем теле?»

Себастиан же придвинулся к ней почти вплотную и начал стирать платком пятно с ее щеки. У Клары перехватило дыхание. Она упорно смотрела на его крепкую шею, бронзовую на фоне белого воротничка, и на жесткую щетину, подчеркивавшую мужественность его подбородка. Но она не смела поднять глаза, чтобы увидеть его губы, хотя ужасно хотелось, ах как же хотелось! И это желание, горячей волной разлившееся в ее груди, заставило Клару крепко сжать кулаки, вонзив пальцы в ладони.

Наконец Себастиан закончил очищать ее щеку и сунул платок в карман. Теперь он уже наблюдал за ней, и Клара, осмелившись взглянуть на него повнимательнее, заметила складки вокруг губ, а также тоскливое выражение в глазах. Все это не имело ничего общего со спиртным, а было связано… с усталостью?

Да-да, усталость. Вот в чем дело. Себастиан Холл был измотан до предела.

Тут взгляды их встретились, и Клара вдруг поняла: этот мужчина не просто измотан, а изнемогает от навалившегося на него ощущения безысходности. Но почему?..

Тут Себастиан сделал шаг назад и тотчас обернулся на звук распахнувшейся двери. В зале появился Том, ловко кативший перед собой тележку с четырьмя ящиками. Том поднял глаза, и лицо его было красным от напряжения, когда он пробормотал:

– Почти готово.

Клара поспешила ему навстречу, и они коротко обсудили, как лучше собрать необыкновенный механизм. Затем Клара вновь повернулась к сцене. Но Себастиан Холл не исчез, хотя именно этого она ожидала.


На следующий вечер Себастиан оказался уже в другом бальном зале, но на сей раз вокруг него раздавался неумолчный гул голосов. Джентльмены и дамы в своих самых изысканных вечерних нарядах кружили по танцевальному паркету, газовые фонари сверкали на фоне изобилия шелка и атласа, огонь потрескивал в огромном камине у дальней стены, а музыка выплывала из больших окон, за которыми расположился струнный квартет.

Себастиан тяжело вздохнул, подавляя желание ослабить узел своего галстука. Музыка, доносившаяся до него, казалась потоками бледных, скучных и каких-то унылых красок. Он передернул плечами, почувствовав, как по спине пробежала капля пота. Его отец граф Раштон, стоявший рядом, зорко вглядывался в толпу гостей – словно лучник, высматривающий добычу в густой листве.

– Лорд Смайт, – сказал Раштон, кивком указывая на худощавого джентльмена, стоявшего у камина. – Недавно назначен послом при испанском дворе. Полагаю, его дочь уже вернулась из школы в Париже. Она, вероятно, будет присутствовать на благотворительном балу у леди Ростен. Ты ведь там будешь?

– Да, – кивнул Себастиан и тотчас подумал о Кларе и ее необычных глазах. На следующее утро, явившись в музей ее дяди, он хотел повидаться с ней, но ему это не удалось. Что ж, значит, он увидит ее через шесть дней…

– Тебе должно быть известно, – продолжал отец, – что лорд Смайт также участвует в подготовке доклада о недостатках патентного права. – Граф сдвинул брови, придавая своему лицу самое суровое выражение. – Поскольку же ты, по-видимому, некоторое время пробудешь в Лондоне, рекомендую сосредоточиться на каком-нибудь серьезном деле. Я рад, что ты наконец-то образумился и готов делать то, что от тебя ожидается.

Разумеется, лорд Раштон был рад. Ведь музыка, по его мнению, не являлась серьезным занятием. Но отец даже не догадывался, по какой причине Себастиан покинул прославленный двор Веймара. Вообще-то этого никто не знал, и порой Себастиану казалось, что если никому об этом не рассказывать, то, возможно, случившееся с ним перестанет быть реальностью. Впрочем, ему и некому было об этом рассказывать, даже если бы очень захотелось. Все их семейство, за исключением отца, покинуло Лондон. Александр и Лидия жили в Санкт-Петербурге, недалеко от резиденции их младшего брата Дарайуса на набережной Фонтанки. Сестра Талия отправилась в Петербург, чтобы навестить Лидию и помочь ей – та ждала ребенка, – а Николас… Вообще-то никто никогда точно не знал, где находится Николас. Возможно, следовало выяснить это. Ведь Николасу, безусловно, известно такое местечко, где можно было бы надежно спрятаться.

Снова вздохнув, Себастиан шагнул было к буфету, но в этот момент к его отцу подошел джентльмен с молодой леди.

– Мое почтение, мисс Батлер… – Граф Раштон склонил голову перед дамой и в то же время незаметно дернул сына за рукав сюртука. – Вы, как всегда, прелестны.

– Благодарю вас, милорд. – Сладкая, как пирожное, девушка в голубом кружевном платье одарила Себастиана обаятельной улыбкой.

Ее отец, лорд Даллинг, сиял от гордости. Этот упитанный джентльмен, обладавший усами, кончики которых закручивались как поросячьи хвостики, удостоил Себастиана снисходительным кивком.

– Приятно видеть вас, мистер Холл. Сэр Раштон говорил, что вы подумываете о том, чтобы занять место в Патентном бюро.

Себастиан с трудом подавил вздох. Занять?.. Забавное словечко. Нет, он не станет заниматься такими глупостями, как служба в Патентном бюро. Он даже не знает, способен ли справиться с обязанностями клерка. Скорее всего способен, если эти обязанности предполагают написание бумаг.

– Себастиан мог бы занять должность секретаря при лорде Расселе, – сказал Раштон. – Хорошее место для начала карьеры, не так ли, Даллинг?

– В самом деле, в самом деле… – закивал собеседник.

– Приятно видеть вас здесь, мистер Холл, – сказала мисс Батлер, обращая на Себастиана взгляд своих голубых глаз. – Нам очень не хватало вас летом, но ваше турне, конечно, оправдывает вас.

– Благодарю вас, мисс Батлер. – Себастиан ответил ей улыбкой, почти не испытывая того удовольствия, которое испытывал ранее, когда эта девушка смотрела на него с нескрываемым восхищением. – Как поживает ваша матушка?

– Очень хорошо. Она отправилась в поместье.

– Шампанского, мисс Батлер? – Раштон поднял руку и, взглянув на проходившего мимо слугу, слегка пошевелил пальцем – словно отгонял насекомое.

Слуга тотчас подбежал к ним, ловко удерживая поднос с бокалами. Раштон подал бокалы мисс Батлер и лорду Даллингу. И еще одна капля пота скатилась по спине Себастиана. Он покорно взял бокал, который протянул ему отец, но пальцы едва повиновались ему, а мизинец не двигался вообще. Неожиданная судорога свела руку Себастиана, превратив ее в подобие когтистой лапы, и он, стиснув зубы, перехватил бокал другой рукой. «Никто не знает. Никто не узнает», – твердил он мысленно.