Елена Арсеньева - Страсть сквозь время

Шутила надо мной, —

Моею забавлялась

Сердечною тоской!

Надежды луч бледнеет

Теперь в душе моей…

Уже другой владеет

Навек рукой твоей!..

Во тьме лесов дремучих

Я буду жизнь вести,

Лить токи слез горючих,

Желать конца — прости!

Алексей закончил мелодию громким аккордом. Лидия решилась поднять глаза. Певец скромно не отрывал взгляда от струн, а Ирина, восторженно хлопая в ладоши, так и поливала его нежными взорами.

Ч-черт! Она решила, что это двусмысленное признание предназначено ей, а между тем Лидия могла бы поручиться, что Алексей намекал именно ей на свои чувства!

Надо было срочно все расставить по местам. Гитарой Лидия не владела, вот чему не научилась, тому не научилась! Однако голос у нее был приятный и слух отменный, поэтому она вспомнила один недурной фильм — «Эскадрон гусар летучих» — и запела, делая вид, что совершенно поглощена шитьем:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,

Которой память — мука жизни,

Как на чужбине песнь отчизны

Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти,

Дай отдохнуть тревогам страсти

И ран живых не раздражай.

Иль нет! Сорви покров долой!..

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой.

На второй же строфе Алексей поймал мелодию, и Лидия закончила романс в полном согласии с гитарою.

— Ах, какое чудо! — вскричала Ирина. — Прелесть что за стихи! Чьи они?

— Дениса Давыдова, поэта-партизана, — произнесла Лидия — и снова, второй раз за этот вечер, прикусила язычок, на сей куда чувствительней прежнего.

— Дениса Васильевича, адъютанта Багратиона? — оживился Алексей. — Как же, наслышан о нем: и рубака удалой, и поэт славный. Правда, не ведал я, что он любовные стихи пишет, думал, все больше сатирами политическими пробавляется или баснями, вроде господина Крылова, или лихими гусарскими поэзами, кои не всегда в дамском кругу прочесть прилично. А оно вон как задушевно сложено… Да точно ли это стих Давыдова?

— Можете не сомневаться, — кивнула Лидия, безуспешно пытаясь вспомнить, в каком году сие стихотворение было написано. Да разве мыслимо вспомнить то, чего не знаешь?! — Вы его просто не читали, вот и все.

— А музыка чья?

— Александра Журбина, — сорвалось у Лидии. Ну, язык она сегодня себе откусит, это точно!

— Слыхом не слыхала, — покачала головой Ирина.

— Да и ладно, нельзя же все знать! — подала голос Фоминична, сидевшая тут же, в углу, над ворохом лоскутков. Тон у нее был досадливый: видимо, огорчилась за барышню.

— Слушайте-ка, слушайте-ка, Лидия Артемьевна, — встрепенулся вдруг Алексей. — А как вы Дениса Васильевича аттестовали? Поэт-партизан? Откуда сие известно? Неужто рискованное предприятие его не только получило высочайшее одобрение, но и ознаменовалось успехом и известностью?

Лидия пожала плечами. Сказать было нечего. О Давыдове она имела только самое общее представление: поэт-партизан, да и все тут.

— О чем это вы, Алексей Васильевич? — заинтересовалась Ирина.

— Ну как же, как же! — воскликнул Алексей. — У нас в войсках ходили слухи, будто незадолго до Бородинского сражения господин Давыдов обратился к Багратиону с просьбой разрешить ему организацию партизанских набегов на тыл противника. Он просил дать тысячу кавалеристов, но «для опыта» ему дали лишь пятьдесят гусар и восемьдесят казаков. Результатов сей эскапады я не ведаю. Однако думал, впрочем, что сие — военная тайна. Каким же образом стало известно?..

Он умолк и поглядел на Лидию с явным подозрением.

«Ага, ага! — подумала она угрюмо. — Еще не хватало, чтобы меня начали допрашивать как шпионку французских империалистов!»

Насколько она помнила из истории Отечественной войны, первая партизанская операция состоялась 1 сентября. Французы готовились вступать в Москву, однако Давыдов со своим отрядом разгромил на Смоленской дороге, у Царева Займища, одну из тыловых групп противника, отбив обоз с награбленным добром и транспорт с военным снаряжением. Также взял в плен более двухсот человек. Оружие здесь же роздали крестьянам, из них был сформирован первый партизанский отряд.

Но это — исторический факт, осмысленный позже. Каким образом он мог стать известен Лидии в первых числах сентября 1812 года?

Ага, придумала!

— Слышала, как французы на чем свет стоит проклинали каких-то партизан, какого-то гусара Давыдова, — небрежно бросила она. — Так и подумала, что это наш знаменитый поэт. Недаром еще Суворов сулил ему блистательную военную карьеру.

Так, это сошло нормально, очевидно, сей факт общеизвестен. Однако у Алексея был такой вид, словно он намеревался углубиться в разговор, который не сулил Лидии ничего, кроме неприятностей. Как бы избежать его? Она растерянно повела глазами по столу — да так и вздрогнула от радости!

— Что такое? — пробормотала, изображая досаду. — Отлично помню, что вчера я здесь выложила ряд белых холстинковых лоскутков для узора. А сегодня они куда-то делись! Не видал ли кто?

Фоминична подошла и посмотрела. В самом деле — тщательно подобранных лоскутков и в помине не было.

— Должно, девки растащили, — проворчала Фоминична. — Ужо я им, сорокам! Не пойму, на что им те лоскутья сдались? Были бы хоть цветные, а то белые. Но вы не горюйте, барышня Лидия Артемьевна. Вы подите в кладовую, что за кабинетом покойного Гаврилы Иваныча, да поглядите там в сундуках. Сколь помню, оставались там лоскутки белые. Какие надо, такие и подберете себе.

Лидия рада была сбежать, а потому выскочила из гостиной просто-таки опрометью. Вслед ей неслась прелестная мелодия композитора Александра Журбина (XX век), с которой весьма успешно освоился гусар Алексей Рощин (век XIX), напевавший:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

У Лидии от его голоса мурашки по коже пошли. «Придет он ко мне сегодня ночью или нет? Придет или нет?» Вот все, о чем она только могла думать.

Она поднялась во второй этаж и вскоре очутилась рядом с кабинетом старого хозяина. И остановилась, не зная, куда дальше идти, где, собственно говоря, находится упомянутая кладовка.

В эту минуту дверь кабинета распахнулась, на пороге показался Кеша. В руках он держал совок и веник, и Лидия поняла, что Кеша прибирался в кабинете.

— Кладовка? — переспросил он, услышав ее вопрос. — Да она за кабинетом. Вон там, около дивана, дверка. Вы пройдите, барышня, пройдите!

Лидия вошла в кабинет и с любопытством огляделась. Здесь, по слухам, все оставалось в точности как при Гавриле Иваныче. Она уже была здесь однажды, но лишь мимоходом. Очень хотелось получше рассмотреть дубовые панели, штофные обои, литографии с библейскими сюжетами по стенам, книжные шкафы, бюро, вольтеровские кресла, кожаный диван, темный дубовый паркет, темные, мрачные портьеры… Одна вещь выбивалась из общего стиля — она-то и привлекла особенно внимание Лидии. Это был изящный, на тонких высоких ножках, полированный и украшенный перламутровой инкрустацией комодик несколько необычной конструкции: как бы чуточку изогнутый. Вещица совершенно дамская, неожиданная среди этой суровой, аскетичной и довольно унылой обстановки…

— Эта штука называется fеve, — пояснил Кеша, заметив, куда она смотрит.

— Fе ve? — удивилась Лидия. — По-французски — боб?

— Истинно так, — кивнул Кеша. — Именно боб. Видите, по форме на бобовое зернышко похож? Предназначен для всяческих дамских безделушек и рукоделия. Гаврила Иваныч покупал его, когда вздумал было жениться. А потом невеста его ему отказала — так он на всю жизнь холостяком и остался. Однако комодик сей, именем fеve, ему очень нравился. Он в нем, конечно, не иголки и булавки держал, а печати и сургуч — письма печатать. Я помню, как хозяин сию безделку любил, и держу его в чистоте безукоризненной. Пылинки сдуваю, полирую, ключи начищаю… Видите, блестят, словно золотые!

В доказательство своих слов Кеша вынул из скважины один из ключей и показал Лидии.

Она так и ахнула! На широкой Кешиной ладони лежала точная копия того самого ключа, который дал ей когда-то господин Рощин и который она потеряла в каком-то московском закоулке! Один в один! Та же форма. Те же бороздки на головке, так же отчетливо просматриваются цифры и буквы: 1787 OТ.

— А что такое ОТ? — спросила она. — Инициалы мастера? Или просто: ключ от чего-то?

— Гаврила Иваныч, покойник, сказывали, дескать, рукомесло французское, — пояснил Кеша, — а у них многие мастера вот этак-то свои изделия метили: ОТ, стало быть, ouvrirai tout — открою всё.

— Кеша, да ты никак французский знаешь?! — изумилась Лидия.

— Да кое-что кумекаю, — скромно признался Кеша. — Гаврила Иваныч учили по доброте своей, ну, я и запомнил.

— Ouvrirai tout, — повторила Лидия. — Открою всё! Довольно самонадеянно звучит.

— Ну что ж, хозяин — барин, — усмехнулся Кеша. — Ему видней, как свои поделки называть. Только правда ваша, барышня, — великий он был хвастун, сей ОТ. Открою все, открою все, а на самом деле ни один из этих ключей не откроет другой ящик. Только тот, в который вставлен, к тому и годен. Вот, изволите видеть, один ключ мы потеряли, так ящик уж сколько годов незапертый стоит, потому что замкнуть его нечем.

Лидия как завороженная смотрела на комодик. И в самом деле, в четырех из шести его ящичков торчали ключи, пятый лежал у нее на ладони, а шестого не было.

— Потеряли? — повторила она взволнованно.

— Да вот стряслась такая беда, — уныло кивнул Кеша и осторожно взял у Лидии ключ. — Давайте-ка я его на место вставлю, а то, не ровен час… поди его ищи потом. Валяется небось не знай где… Хотя всякое бывает в жизни, авось да сыщется где-нибудь когда-нибудь, и я его в скважину сию вставлю.

Лидия покачала головой. Она совершенно точно знала, что нет, не сыщется шестой ключ от затейливого французского комодика со смешным названием fе ve, то есть боб. Не сыщется, потому что валяется где-то в московском проулке, засыпанный пылью… и не найти ни его, ни проулка того, ни дороги домой…

— Ладно, — буркнула она, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза, и вовсе не желая, чтобы Кеша их видел. — Спасибо тебе, что все тут показал. А теперь я в кладовку пойду.

Кеша с поклоном открыл ей дверь, и Лидия почувствовала, что ему приятна была ее благодарность. Наверное, ему никто никогда не говорил спасибо. Черт, ну и время, вот угораздило же Лидию угодить именно сюда…

Она вошла в прохладную боковушку, исполнявшую роль кладовки, и сразу увидела несколько сундуков, больших и маленьких. На всех висели замки, отперт был только один, и на дне его Лидия без труда обнаружила смотанные в рулончик лоскутки. Правда, они были не слишком-то белые, а скорее серые, вернее, того смурого цвета, каким бывает только что сотканное и еще не отбеленное полотно, однако к желтым и синим, в окружении которых должны были лежать согласно узору, вполне подходили. Лидия вынула из сундука все до одного, опустила крышку и, улыбнувшись Кеше на прощанье, пошла в гостиную.

Оттуда доносилось вялое треньканье гитарных струн, однако Алексей не пел, а с надеждой посматривал на дверь. При виде Лидии он обрадовался так явно, что ей стало неловко, и она бросила на него сердитый взгляд. Алексей в ответ подмигнул, за что был удостоен еще одного сердитого взора. Впрочем, этих переглядок никто не заметил: Ирина отложила шитье и, подпершись кулачками, смотрела в карты, которые, по своему обыкновению, разложила Фоминична, решившая, видимо, отдохнуть от шитья.

И снова донеслось до Лидии уже порядком осточертевшее:

— Супруг военный, любовь к нему до гроба…

— У нее будет два мужа, — сердито бросила Лидия. — Один военный, другой… другой врач! Причем Ирина их обоих переживет.

Шок, в который впали окружающие, не подлежал описанию. Ирина и Алексей онемели, и даже Фоминична не нашла что сказать. Потом, правда, она пролепетала что-то вроде: «Не всяк, кто пророчит, пророк!» — но как-то не слишком уверенно. Лидия подумала, что если карты Фоминичны говорят правду, они не могли обойти вниманием этого второго мужа Ирины и непременно выказывали его в виде какого-нибудь далекого короля. Фоминична, конечно, о нем помалкивала, чтобы не сбивать барышню свою и Алексея с толку, но знать-то знала. Ох и дивится теперь, откуда Лидия могла о нем проведать! Небось решила, что у нее где-нибудь колода картишек припрятана, что она втихомолку мечет их на судьбу подруги…