Елена Арсеньева - Страсть сквозь время

— Я постараюсь, — ответил Сташевский, разминая руки. — Но я тоже не Господь Бог. Сделаю все, что могу, но не более того.

— Хорошо! — разозлилась Лидия. — Тогда я ставлю вопрос иначе: если вы не поможете Ирине, я не гарантирую вам жизнь!

Сташевский вздрогнул и лаконично бросил:

— Понятно.

Они вошли в темные сени и тотчас же едва не были сбиты с ног какой-то фигурой, которая с ревом неслась очертя голову.

— Нюшка! — сердито крикнул Кеша. — Разуй глаза!

Нюшка — это и впрямь была она — замерла, едва не выронив плошку. Мгновение она тупо вглядывалась в вошедших, потом громко сказала:

— Ай! — да так и села, словно ее не держали ноги. — Кеша! — пробормотала она. — Барышня! Вы! Да разве ж вы не сбежали?!

«Точно, заметили-таки!» — подумала Лидия. Кеша головой покачал:

— Ах ты, Нюшка, дурья твоя башка, с чего бы это мы должны были сбежать и кто тебе такую глупость сказал?

Насчет «кто сказал» вопрос, по мнению Лидии, был совершенно риторический. Фоминична, конечно. А вот насчет почему…

— Фоминична кричала, вы-де, барышня, отравили Ирину Михайловну да и сбежали, а Кешу вам в пособники домовой да леший поверстали, с которыми вы якшаетесь.

— Опять?! — обиженно воскликнул Кеша. — Опять Фоминична старые байки разносит?! Ну, более я этого слушать не стану!

— Я отравила Ирину Михайловну? — перебила Лидия. — Что с ней?!

— Умерла она! — пуще прежнего заревела Нюшка. — Умерла, а если еще нет, то вот-вот умрет!

— Скорей! — крикнула Лидия, хватая за руку Сташевского.

Они по черной лестнице взбежали на второй этаж, и первым, кого увидели, это Алексея, который рванулся было к Лидии, но тотчас отпрянул — и замер. Рука его бестолково зашарила у пояса, отыскивая несуществующий эфес несуществующей сабли — это он увидел Сташевского в его форме.

— Ты привела в дом врагов! — сказал он тихо, и в его глазах, устремленных в глаза Лидии, отразилась боль.

— Только одного, — быстро сказала Лидия. — Но он сейчас куда полезней, чем десяток бестолковых и глупых друзей. Это врач.

И, не глядя более на изумленное лицо Алексея, она распахнула дверь в комнату Ирины.

Фоминична темной массой двинулась им навстречу:

— Не пущу… раньше меня убьете, чем барышню мою… раньше мне горло режьте, кровь по капле выпущайте, а Иринушку мою!..

— Никому не нужна твоя кровь, старая дура, — с наслаждением выпалила Лидия, давая наконец волю давно сдерживаемой ненависти. — Пошла вон, а то…

Она положила руку на кобуру. Краем сознания прошло воспоминание, что пистолет не заряжен и, прежде чем выстрелить, нужно проделать целый обряд, но Фоминична уже шарахнулась в сторону, едва не упала, была подхвачена Кешею и вытащена вон из Ирининой спальни.

Ирина лежала вниз лицом, свешиваясь с кровати. На полу стояло ведро, куда ее жестоко рвало. Мгновение Сташевский смотрел на ее худенькое тельце, еле прикрытое сбившейся рубахой, на мучительно напрягшиеся голые ноги, и Лидия увидела, как по его растерянному лицу вдруг словно судорога прошла. Но это была судорога не отвращения, а острой жалости.

— Велите подать много кипятку, холодной воды, полотенец, а также пусть принесут тот медицинский инструментарий, о котором мы говорили в дороге.

— Кеша! — закричала Лидия и, когда тот сунулся в дверь, наскоро передала ему приказ доктора.

Кеша кивнул и молча исчез.

За дверью снова раздался было истошный вопль Фоминичны, однако она тут же умолкла, словно Кеша, убегая, заткнул ей рот.

«Хорошо бы!» — мрачно подумала Лидия.

В это время Ирина сделала попытку повернуться на спину, однако она была слишком слаба. Сташевский осторожно помог ей… Лидия ахнула, увидев ее помертвелое, опухшее лицо с отекшими глазами. Все лицо было сплошь покрыто пятнышками порванных кровеносных сосудиков, и Лидия поняла, что рвота давно мучила ее подругу.

Да уж… о притворстве тут и речи быть не может! Ну и слава богу!

Отлегло от сердца, но тут же вернулся страх — страх за Ирину.

— Лидия… — простонала та. — Зачем ты это сделала со мной?.. Алексей, он…

— Не мели ерунды, — рявкнула Лидия. — Я ни в чем не виновата. Я привезла тебе врача!

Налитые кровью, измученные глаза Ирины медленно, словно она не сразу поняла смысл слов Лидии, обратились от нее к Сташевскому. Тот в это время внимательно рассматривал содержимое ведра, поднеся к нему свечу. Лицо его было мрачно. Он почувствовал взгляд Ирины и повернулся к ней. Мгновение эти двое людей, предназначенных друг другу, смотрели глаза в глаза, потом Ирина слабо прошелестела:

— Какое доброе у вас лицо…

«Венчается раба Божия Ирина рабу Божию…» — словно отдалось где-то вдали — не слышное ни для кого, кроме Лидии. «А как его зовут, интересно знать? Какой-нибудь Казимир? Ян? Станислав? Какие еще польские имена бывают?» — но вспомнить не удавалось.

Сташевский при словах Ирины откровенно смутился — и тотчас нахмурился, словно желая скрыть слабость:

— Лучше расскажите, что вы ели — и нынче, и в последнее время. Мне также желательно знать, как выглядел ваш стул.

Звуки песнопений растаяли вдали, а Ирина с паническим выражением зажмурилась.

Ну да, еще бы! Как выглядел ее стул!..

Ворвался Кеша с небольшим сундучком под мышкой. Брякнул его на пол, распахнул.

Доктор покопался в нем, вынул длинную резиновую трубку с костяным наконечником, а также стеклянную воронку.

— Ага! — промолвил удовлетворенно. — Это уже кое-что. Вели подать мне также щелоку. Ну да, того, что бабы из золы варят! А коли нету, то древесного угля неси. И воды, много воды поскорей!

Кеша вновь исчез из комнаты.

— Так кто-нибудь ответит на мой вопрос? — сердито проговорил Сташевский. — Что ела эта пани в последнее время?

Польский акцент в его голосе стал вдруг резок.

— Ела она мало, — торопливо сказала Лидия. — Грибы в основном и мед.

— Грибы?! Мед?! — вскинул голову Сташевский. — Много? Часто?

— Да каждый день, — испуганно шепнула Лидия.

— Criminels! Bandits! Rustres![23] — простонал Сташевский. — Ладно, кто мне расскажет относительно стула?

— Фоминична! — скомандовала Лидия, доставая «лепаж» из кобуры. — А ну иди сюда!

Доктор покосился на нее и сделал какое-то странное движение губами. Лидии показалось, что он с трудом подавляет смех… Хотя чему тут было смеяться, на самом-то деле?!

Уже рассвело, когда вконец измученная Лидия притащилась, чуть ли не держась за стены, в свою комнату и вяло принялась раздеваться. Рядом бестолково суетилась Нюшка. Лидия шевелилась, как сонная муха. Нюшка и еще одна горничная девка — кажется, звали ее Агаша, Лидия сейчас точно не могла вспомнить, — принесли горячей воды, поставили на пол корыто и искупали Лидию, как малое дитя. Наконец она забралась под одеяло, мечтая только об одном: уснуть, немедленно уснуть. Эта ночь, безумная эскапада с похищением доктора Сташевского, а потом то, что он устроил ради спасения Ирины — промывание желудка и прочие мучительные, малоэстетичные процедуры, в которых ему, как оказалось, помочь не в силах был никто, кроме Лидии (Фоминична брякнулась в самый что ни на есть дамский обморок, когда увидела направленный на нее пистолет, да так и пребывала в бесчувствии по сю пору), — все это не просто изнурило ее, но словно бы вытянуло из нее остатки жизненных сил. Хотелось не просто лечь и уснуть — хотелось погрузиться в некое подобие летаргуса, да не на одни сутки… пусть даже сочтут потом мнимоумершей! Лидия готова была на все, только бы лечь, вытянуться и изгнать из памяти мельтешение безумных картин этой ночи.

— Подите, подите… — пробормотала она, еле ворочая губами, с неудовольствием слыша, как Нюшка елозит по полу тряпкой, вытирая лужи. — Не мешайте, я сплю, сплю…

Девки вышли, осторожно прикрыв за собой дверь. И сон тотчас поплыл, поплыл, и зацепился за ресницы Лидии, словно облачко — за ветви высокого леса, и начал заволакивать сознание блаженной серой, плюшевой, уютной, непроницаемой мглой, как вдруг раздался резкий звук — снова открылась дверь, и Лидия проворчала, почти не владея онемевшими губами:

— Кто-о та-ам?..

Ей самой показалось, что голос ее прозвучал жалобно-жалобно, и еще хотелось добавить: «Оставьте меня в покое, Христа ради!» — но тут слуха ее коснулся голос:

— Это я, — и ей почудилось, будто сон с нее содрали одним рывком, как одеяло.

Села, ознобно трясясь. Нет, одеяло было на месте, и все равно дрожь пронизала, когда поняла: это не только голос Алексея, это он сам!

Отвела с лица спутанные волосы, спросила отчужденно:

— Что-то опять с Ириной?

— Нет, она спит, — пробормотал Алексей. В полусвете сумеречного утра он был бледен и казался печальным — таким печальным, что у Лидии сердце сжалось.

— Ничего не случилось? Правда?

— Ничего, — пожал он плечами. — Кроме того, что этот француз измучил ее до полусмерти. Сейчас он сидит у ее постели. Караулит! И никого к ней не подпускает, ни меня, ни даже Фоминичну.

Показалось или в голосе его прозвучала ревность? Неужто правда говорят, что любящее сердце — вещун, и он догадывается, что будет значить для Ирины Сташевский?.. Но сейчас говорить об этом, конечно, нельзя.

— Он не француз, а поляк, — сухо уточнила Лидия. — И он спас ей жизнь. Разве ты забыл? Ирину чуть не заморила своей любовью и заботой Фоминична.

— Я думал, что… — начал было Алексей, но осекся.

— Да, честно говоря, я тоже думала, что Ирину отравили, — мрачно усмехнулась Лидия. — Вы все так думали. Но вы подозревали меня, а я-то точно знала, что не травила ее! И мне ничего не оставалось делать, как найти человека, который разрешил бы все сомнения. Он это сделал, доказал, что Ирина больна, и та еда, которой ее пичкала Фоминична, для нее смертельно опасна. Судя по всему, ей теперь придется всю жизнь соблюдать суровую диету. Мне кажется, у нее панкреатит. Сташевский, конечно, этого слова и слыхом не слыхал, но я знала одного человека, который с панкреатитом прожил до глубокой старости, вот только дие…

Лидия осеклась почти в панике. Все-таки усталость ослабила те путы, в которых она привыкла держать сознание и язык! Надо надеяться, что Алексей ничего не понял. Конечно, не понял! Вон у него какие изумленные глаза, у бедняжки!

— А, ерунда все это, — отмахнулась она. — Главное, что Сташевский спас жизнь твоей невесте.

И во рту стало горько, нестерпимо горько, словно у Лидии разлилась желчь…

Алексей так и дернулся!

— Не называй ее моей невестой, — угрюмо сказал он. — Я никогда не женюсь на Ирине. Это кольцо, — он протянул руку, и Лидия снова увидела знаменитый говорящий перстень: Лабрадор, Искряк, Драконит, Ирис, Янтарь… ЛИДИЯ, — я снова хотел бы надеть тебе! Но надеть, когда мы будем стоять перед алтарем! Я люблю тебя! Люблю! Я хочу, чтобы моей женой стала ты!

От неожиданности Лидия разжала руки, которыми придерживала у горла одеяло, и только сейчас заметила, что легла в постель, даже сорочки не надев. Девки, такие-сякие, нерадивые, видать, забыли, а у нее вообще ничего не было в голове, кроме безумной усталости.

Усталость? Кто говорил об усталости?..

Она кинулась к Алексею, а он к ней, и вот уже тела их сшиблись в неистовой любовной схватке. Лидии не было дела до того, запер ли он за собой дверь, или она осталась распахнута настежь. Она не задавалась также мыслью, как и когда с его тела слетела одежда. Старая кровать ходила ходуном под ними, и скрип ее, чудилось, оглашал все окрестности от Затеряева до Затеряевки, а уж в самом-то доме этот скрип и их неистовые стоны мог, наверное, слышать каждый-всякий.

А может быть, это только чудилось. Может быть, все меж ними свершилось в одно мгновение тишины — растворились друг в друге и замерли, точно обмерли или даже умерли во взаимной ласке, в безумном счастье.

Век, день, мгновение миновали, рассудок начал постепенно возвращаться к Лидии. Она лежала, не в силах пошевелиться, раздавленная сонным телом Алексея, ловя губами дыхание, срывающееся с его пересохших губ.

И мысли, одурманенные любовью, словно бы тоже начали переводить дыхание и обретать связность. Судьба — не судьба, возможно — невозможно, реально — нереально…

А если Лидии уже не суждено вернуться в свое время? Если она попала сюда, чтобы найти того человека, с которым — единственным во всех мирах и временах! — для нее возможно счастье? И мыслимо ли расстаться с ним? Быть с ним всегда, выйти за него замуж… Отдать Ирину Сташевскому…

— Когда мы повенчаемся? — шевельнулись около ее губ его губы, и Лидия чуть не всхлипнула от счастья: они думают об одном и том же!