И от этого напряжения, от этой тайной игры, мне было страшно и хорошо. Я напилась пива и смеялась как одержимая над довольно пресными Митиными анекдотами и думала, что теперь-то уж я окончательно спятила.

– А, вот еще вспомнил... Возвращается женщина домой с работы, после магазинов, усталая, на каждом пальце по авоське. За ней в лифт вбегает маньяк-эксгибиционист в плаще, под плащом никакой другой одежды...

– Сейчас вернусь, – прервала я Митю, – я на соседней поляне видела землянику.

– Только не заблудись! – крикнул он мне вслед.

Никакой земляники я не видела, да и не до земляники мне было сейчас. Я отошла довольно далеко, так, чтобы меня не было видно с нашей полянки, и, затаив дыхание, спряталась в кустах. Я смотрела на Шурочку, которая и не подозревала о том, что за ней наблюдают, и пыталась понять, какой ответный ход она придумывает, чтобы заранее ответить на удар.

Издали, на фоне склоняющегося к реке солнца, Шурочка выглядела еще прелестнее. Ее силуэт был окружен сиянием, черная гладкая головка вертелась при разговоре из стороны в сторону – она что-то рассказывала Мите и отчаянно жестикулировала, а Митя хохотал, кивая в ответ. Без меня она вела себя чуть-чуть по-другому, что-то неуловимо менялось в ее поведении, словно в ней сидело два разных человека.

Внешность для женщины, конечно, имеет первостепенное значение, без формы любое содержание ничего не стоит. Но женщина без мозгов тоже абсолютно бесперспективна. Поэт Заболоцкий о красоте: «Огонь она, мерцающий в сосуде, или сосуд, в котором пустота...» У Шурочки вполне и того, и другого хватало, недаром Митя столь усердно кивал ей в ответ, словно поставил себе целью вывихнуть шею. Я – ярче, я, возможно, с общепринятой точки зрения, успешнее – у меня все есть, и даже больше того, потому что меня еще и любят так, о чем каждая женщина мечтает... Но нет ничего опаснее зарвавшегося самолюбия!

Я даже почувствовала нечто вроде ужаса, когда поняла, что чересчур себя переоцениваю. Осторожная, умненькая, начитавшаяся книжек по психологии Шурочка может сделать мне такую подножку, после которой я уже не встану.

Митя, Митя, как ты мог забыть обо мне! Почему не ищешь, ведь я вполне могла заблудиться? Почему ты слушаешь ее, открыв рот? В этот момент, сидя в каких-то колючих кустах и отбиваясь от мерзкой мошкары, я в первый раз очень сильно разозлилась на него.

Тем временем Шурочка оглянулась – незаметно для Мити и хорошо заметно для меня, – словно проверяя, нет ли кого рядом. Меня она, конечно, не увидела, я замаскировалась так, что сам Штирлиц позавидовал бы мне, жаль только, не слышно, о чем они говорят, но подобраться ближе было невозможно. Оглянувшись, она замолчала, полузакрыв глаза, потом приблизила свое томное личико к Митиной глупой физиономии и поцеловала его.

Если бы у меня в руках был секундомер, я непременно проверила бы, сколько длился этот поцелуй. Потому что мне он показался безобразно долгим...

То был хороший ответный удар – тем более что физически я испытала боль от Митиного предательства, ибо он позволил целовать себя слишком долго. На Шурочку я не обиделась, нет – она вела свою игру, в которой я добровольно согласилась участвовать. Я даже обрадовалась, что сумела разгадать ее планы.

Она хотела отнять у меня Митю!

Поэтому она была так фамильярна с ним и нежна. Поэтому так долго болтала с ним на всякие автомобильно-технические темы, подкупая его своей заинтересованностью, – а что может быть приятнее для фанатичного автомобилиста! Мне даже пришла в голову мысль, хоть и дикая, но вполне логичная: что перед этой поездкой она специально пролистала журналы о машинах, возможно, даже взяла консультацию у какого-нибудь знающего мужичка, чтобы потом свободно – даже чересчур свободно! – болтать о моторах! Именно поэтому она не взяла с собой сына – он мог ей помешать. И именно поэтому она отказалась от предложения познакомить ее с кем-нибудь из Митиных друзей – потому что у нее был план!

Итак, она хотела отнять у меня Митю... Скучного, серого мужичонку, которому я собственными руками помогла купить его дурацкую машину. Ей это надо было для того, чтобы вновь унизить меня, вновь показать всему миру, какая я некрасивая и глупая, даже веснушки не могу как следует вывести.

Ну уж нет! Она его никогда не получит, только через мой труп...

Тем временем Митя деликатно отстранил от себя Шурочку, которая после затяжного поцелуя все еще продолжала его обнимать, и внимательно оглядел окрестности. На его лице была тревога и тоска, словно он по собственной глупости попал в неприятную ситуацию, из которой теперь не знал как выбраться.

Я шарахнулась назад, в самые заросли, лихорадочно ища в густой траве землянику, дабы мне было чем оправдать свое отсутствие.

Земляники поблизости не обнаружилось, зато я увидела у себя под ногами огромнейший мухомор.

– Таня, ау! – закричал Митя уже совсем рядом, и в его голосе слышалось самое настоящее беспокойство.

Я схватила мухомор за толстую ножку и вылезла из своего укрытия.

– Ты где пропадала так долго? – строго спросил меня Митя.

– Искала землянику...

– А это что?

– Это мухомор. Знаешь, по-моему, сейчас неурожайный на ягоды сезон...

– О господи! Ладно, пошли... – и он взял меня под руку. В другой руке я торжественно несла ярко-красный пупырчатый гриб, больше похожий на марсианское существо, чем на порождение земли.

– Надеюсь, Шурочка не дала тебе соскучиться? – невинным голосом спросила я.

– Не дала, – мрачно пробурчал Митя.

– Где же ты пропадала? – преувеличенно встревоженным голосом воскликнула Шурочка, когда мы с Митей появились на нашей поляне.

Я молча показала ей гриб.

– Ах, какой дивный мухомор! Его надо непременно сфотографировать.

– Митя, мой фотоаппарат на сиденье, – махнула я в сторону машины.

Митя послушно принес его, а я тем временем придвинулась тесно к Шурочке, сидевшей возле потухающего костерка на бревне, крепко обняла ее и прижалась щекой к ее щеке, так что Шурочкина колючая сережка больно впилась мне в шею.

– Митя, нажимай на кнопку! А ты, Шурочка, скажи «сы-ыр»! – крикнула я, размахивая мухомором. А про себя подумала: «Ты самая настоящая иуда. Но я не дам тебе торжествовать. Я тоже что-нибудь придумаю!»

Всю обратную дорогу я старалась ничем не выдать своей тайны, не дать понять Шурочке, что ревную ее к Мите. Я болтала и смеялась, тормошила ее, и чем сильнее я заводилась, тем больше она мрачнела. Вид у нее был усталый, возле глаз легли серые тени – сейчас она казалась старше своих лет.

– Дорогуша, у тебя как будто уже «гусиные лапки»! – вдруг забеспокоилась я, вглядываясь в ее утомленное личико.

– Что ж ты хочешь, – равнодушно произнесла Шурочка, отворачиваясь к окну, за которым проносился вечерний лес, весь пронизанный заходящим солнцем. – Годы-то наши не девичьи...

«А она хорошо ответила – «наши годы», – сообразила я. – Этак теперь Митя тоже начнет искать у меня «гусиные лапки»!»

– У меня есть очень хороший французский крем, – заботливо предложила я. – Знаешь, очень помогает...

– Спасибо, Таня, – ответила Шурочка, пронзая меня ледяным взглядом.

«Что, не нравится? А каково было мне от твоих дурацких советов...»

Дома я едва нашла в себе силы покормить кота и бросить сухой корм рыбкам – тяжелое, гнетущее чувство тянуло меня к земле. Я упала на диван и не вставала до позднего вечера. Борьба с Шурочкой высосала из меня все силы, тем более что большую часть из них я потратила на подавление собственных чувств – мне до смерти хотелось устроить Мите скандал, но я знала, что это будет только на руку Шурочке. Сначала она рассорит нас, потом уведет моего возлюбленного, а я, одинокая, несчастная, никому не нужная...

Кот после сытного обеда вспрыгнул на аквариум, лег на широкий борт и попытался лапкой поймать рыбку. Но полный желудок лишал его энергии, и Луи, лениво наклонив мордочку, стал лакать воду. Я шикнула на него и опять откинулась на подушки.

– Тата, – прервал мои горестные размышления Митя, – я тебе должен кое в чем признаться.

– Что? – слабым голосом отозвалась я. – Ах да, конечно, я тебя слушаю...

– Помнишь, мы некоторое время назад говорили о Шурочке, после того как в первый раз побывали у нее в гостях?

– Помню, – отозвалась я, привстав на локте.

– Ты призналась, что не считаешь Шурочку своим настоящим другом, а я отругал тебя за чрезмерную подозрительность...

– Да, да, я очень хорошо это помню!

– Мне кажется, кое в чем ты была права... – Митя присел передо мной на корточки и взял за руку.

Я отлично знала, что Митя человек мягкий и деликатный, что даже в самой экстремальной ситуации он не будет резать правду-матку, а как-нибудь косвенно и изящно обрисует положение дел, чтобы не слишком взбудоражить собеседника. Поэтому его деликатное «мне кажется, кое в чем ты была права...» пролилось мне на душу живительным бальзамом. Неужели он собирался мне рассказать о Шурочкином поцелуе? Редко какой из представителей сильного пола способен на подобные признания...

– А мне кажется, ты самый необыкновенный и удивительный человек на свете, – проникновенно сказала я. – Таких мужчин, как ты, не существует. Да, ты мне просто снишься...

– Тата, ты все шутишь, но одно обстоятельство не дает мне покоя. Я не могу от тебя что-то скрывать, и потом – произошедшее произвело на меня такое неприятное впечатление, что я просто обязан рассказать о нем, чтобы избавиться наконец от этого чувства. Это началось не сегодня, уже довольно давно.

– Хорошо, Митя, – кротко сказала я. – Так и быть, стану на какое-то время твоим психоаналитиком. Хотя я не так сильна в психоанализе, как, например, твоя Шурочка.

– Она не моя! – сердито рявкнул Митя – мужское в нем все-таки прорвало лоск цивилизованности. – И к черту психоанализ! «Димитрий, нельзя вкладывать весь мир в одну женщину, это мешает самовыражению. Димитрий, давайте я вам помогу избавиться от этого наваждения», – пропищал он тоненьким манерным голоском.

– Она тебе так говорила?! – Я чуть не до потолка подскочила на своем диване. Ну Шурочка! Даже чересчур ретиво ты взялась за дело!

– Говорила! А сегодня, когда ты ушла за своей дурацкой земляникой...

– Митя, Митя, молчи! – прикрыла я его рот ладонью. – Я все поняла. Забудем о Шурочке.

– Терпеть не могу таких лицемерок! – с холодной яростью произнес он. – Я ее видел в последний раз – запомни это.

– Конечно, – успокаивающе погладила я его по голове. – Больше ты ее не увидишь.

– Я тебя обожаю, – вдруг сказал он, с такой страстью стискивая меня в объятиях, что мне вздохнуть невозможно стало. – И когда кто-то с цитатами из классиков начинает доказывать мне, что мои чувства ложные, что моя любовь – результат каких-то застарелых детских комплексов...

– Что? – вырвавшись из его объятий, расхохоталась я. – Она так сказала? Очаровательно...

– Да... Не зови ее, не приглашай больше, я не хочу ее видеть. Знаешь, я еще боюсь, что ты будешь ревновать меня к ней и в конце концов меня бросишь, а я без тебя не могу. Я тебя обожаю!

Бедный Митя! Оказывается, он боялся того же, что страшило и меня. Запоздавшее раскаяние вползло в душу: выходит, я совершенно напрасно ревновала его и злилась – Шурочкины ухищрения ни к чему не привели. «Я была права. Она мне не друг. Хотя, конечно, ничего особенно страшного она не сделала – вокруг полным-полно хищниц, которые делают подобные пакости своим близким подругам, и никто не ставит на них клеймо преступниц. Это ужасно, конечно, но в нашем мире каждый сам за себя, каждый борется за свое счастье как умеет... Шурочку даже жалко – она так одинока! Впрочем, нет, совсем не жалко, даже интересно, что она еще предпримет».

– Митя, – с напускной серьезностью спросила я, – а вдруг моя бывшая одноклассница права – нельзя вкладывать целый мир в одну женщину, в меня то есть?..

– Какие глупости, – пробормотал он, с закрытыми глазами целуя мое лицо, – ты же знаешь, у меня полно других интересов...

– Машина, работа... – подсказала я.

– Ну да, машина, работа, друзья. А тебя я люблю. Нельзя любить больше одной женщины... Нет, можно, конечно, но тогда ни одно из этих чувств не будет полноценным.

– Митя, ты меня пугаешь! Ты не зануда случайно? – продолжала я его дразнить.

– Нет. Просто я тебя люблю. А ты меня?

– Митя, что за нежности, это чересчур...

Я, конечно, испытывала к нему очень глубокое и яркое чувство, но часто признаваться в любви было выше моих сил. Я старалась как можно реже говорить о ней, потому что каждый раз мне казалось, что я лгу, и меня это пугало.

Считается, что обычно в жизни все бывает наоборот – женщины более романтичны, они не скрывают своих чувств и обожают говорить о них мужчинам, но на самом деле это бывает редко. Да, они любят говорить о любви, но только в своем, женском кругу. И только совсем потерявшая голову от страсти женщина способна без конца твердить о своих чувствах мужчине... пока не вызовет у него отвращение. В остальных же случаях – это игра, игра и еще раз игра.